Николай Лесков - Божедомы

• Название: Божедомы
• Автор: Николай Лесков
• Жанр: Русская классическая проза

«Божедомы» – ранняя редакция романа «Соборяне»

---

– Да вы ведь… я в самом деле напрасно с вами и говорю: у вас всегда женщина виновата.

– Конечно, напрасно: я это вам и прежде говорила.

– Вы сами женщина и всегда против женщин.

– Я против тех, кто не прав, кто виноват.

– Женщина против женщин! – воскликнула, презрительно пожав плечами, Дарьянова.

– Мужчины же бывают и обвинителями мужчин на суде и осуждают их, – отчего же женщине не быть справедливой, Мелания? За что вы отнимаете у нас право быть справедливыми?

– Мне нет до этого дела!

– Как нет дела?

– Так, нет, да и кончено. Женщина попрана, женщина унижена, у женщины нет прав, и я больше ничего знать не хочу.

– И вдобавок ко всему этому вы отнимаете у нее первое человеческое право: не уступать мужчине в чувстве справедливости! Ведь выходит, что я за женщин, – вы против них теперь. Но перестанем говорить об этом: я к вам пришла за делом: будьте милы, ссудите меня кой-чем вот по этой записочке, – я к вам через часок пришлю солдата; а сами дайте мужу ручку, да приходите вечером ко мне.

– Нет, простите, душка: я все пришлю вам, но сама не буду.

– У нас будет Туганов.

– Так что ж такое?

– Он такой умница, – его всегда хорошо слушать.

– Ну, Бог с ним: мне уж надоело слушать умников. – Порохонцева встала и, взявшись за свою шляпу, проговорила:

– Мне будет очень жаль, что я вас не увижу у себя.

– Не сердитесь, пожалуйста, chère Olga.

– Сердиться не имею права, но все-таки досадно. Вы украшенье наших бедных пиров.

– Ну, полноте!

– Конечно.

Дарьянова взглянула на себя искоса в зеркало и, проведя язычком по розовой губке, сказала:

– Не льстите, пожалуйста! А впрочем, это все равно: я прошу вас позволить мне остаться дома.

– Ну, как хотите, – отвечала ей, пожимая ее руку, Порохонцева. – Только мужа же своего по крайней мере, пожалуйста, пустите.

– Да разве я его когда-нибудь держу или могу удержать?

– Мелания!.. Разумеется, можете! – воскликнула, смеясь и тряся руку Дарьяновой, Порохонцева.

– Как раз! Чем это? – отвечала, начиная развеселяться, Мелания.

– Умом, любовью, сердцем… красотою! Мелания, вы так богато вооружены, что с вами невозможно бороться.

– Да; смейтесь.

– Кто вам сказал, что я смеюсь? Я вовсе не смеюсь!

– Очень ему все это нужно, моему мужу!

– Ему все это… очень нужно! – проговорила с ударениями Порохонцева и, крепко взяв за обе руки Меланию, еще добавила:

– Хотите властвовать, – не выходите противу мужчины с тем оружием, которым все они владеют лучше нас по грубости своей натуры! Не ветер, друг мой, – солнце срывает епанчу с плеч всадника!.. Тепла, тепла, терпенья, твердой воли больше уладить жизнь, и жизнь уладится. У вас союзник страшный для мужчины.

– Что это?

– Красота.

– Ха-ха-ха! Какая вы идеалистка, Ольга!

– Идеалистка я!.. Мой друг! Упрек совсем некстати! Нет, я груба, груба до крайности; я вся матерьялизм ходячий, и я советую женщине отстаивать себя тем, что силою самих вещей дано ей в силу, а не… не сочиненьями людей, которые не знают жизни и непричастны ей. – Мужчины!.. ха-ха-ха! Да есть с кем – с ними воевать! Мы победители их с самого начала века! Венец творения, последняя кто создана и кто всех совершенней? – женщина! И нам-то с ними спорить! Нам их бояться! этих грубиянов! Нам плакать!.. – Фуй, какой позор! Пусть сокрушается и плачет тот, кто никому не нужен, а женщина, которая дает и счастье, и покой и красит жизнь мужчине!.. О, мой прекрасный друг: поверьте мне, раз верно понятая женщиною жизнь всегда ее поставит во главе семьи и госпожою жизни, но… pas de rêveries![15]

Порохонцева поцаловала Меланию в обе ее розовые щечки и вышла, шепнув ей на пороге:

– Идите-ка, прелестная Мелания, к мужу, пусть не брюзжит, не ссорится… Выдерите ему уши да приводите его вечером… чтоб показать мне торжество женщины над мужчиною. Au revoir,[16] – я жду вас вместе с вашим мужем.

XI

В семь часов этого вечера к Дарьянову зашел Туберозов. Протоиерей был одет по-праздничному в новой голубой рясе, фиолетовой камилавке и с крестом на груди.

Дарьянов еще спал, когда пришел протопоп, и потому отец Савелий явился прямо к его жене.

– А я за Валерьяном Николаевичем, – сказал он. – Не сидится что-то мне дома. Думал, зайду за ним да пойдем вместе к Порохонцевой.

– Он, кажется, спит, – отвечала Дарьянова.

– Ну и путь себе поспит. – Рано еще: мужской туалет недолог; а вы что не одеваетесь?

– Да я еще не знаю, пойду ль я? – отвечала Дарьянова.

– Вот так прекрасно! Как это пойдете ль? Разве можно не пойти?

– А если пойду, то я и так могу пойти, не переодеваясь.

– Ну!.. Зачем же так?

– А что, отец Савелий?

– Да отчего ж себя не приукрасить чем возможно? Господь цветы пестрит и наряжает, а вы цветка изящней. Принарядитесь-ка, украсьтесь хорошенько: и я на вас на старости порадуюсь и посмотрю.

– Вот вы какой, отец Савелий!

– Да; а что же? – красота ведь восхитительна, глядя на нее сам молодеешь. Я всякого изящества поклонник. Идите-ка да приоденьтесь.

– Я право, не знаю, идти ль мне? – уронила в раздумье Дарьянова.

– Да чего тут не знать: бейте сбор; идут с гор, стройтесь, сдвиньтесь, в ряд сомкнитесь и отражайте! Ха-ха-ха, смертельно люблю жизнь и цветение. Прекрасна, строга и светлым умом и чистой душой в восторг приводящая женщина, это одушевляет человеческое общество. Собирайтесь, дружок, и пойдемте!

Дарьянова тихо как бы хотя и нехотя вышла; а в это время протопоп, которому не ждалось и не сиделось в ожидании Туганова, постучался к хозяину. Дарьянов встал и впустил к себе гостя, но на приглашение идти вместе к городничему отвечал, что ему еще рано и что лучше пока напиться у него чаю и потом идти.

Туберозову не хотелось этого чаю.

– Что ж, посидим лучше там, – отвечал он. – Чего дома-то теперь торчать, да уж и жена-то твоя оделась.

– А-а! и она там будет!

– А что такое?

– Ничего; я так только спросил.

– Спросил так, как будто этого не ожидал ни за что.

– Да почему ж я могу знать, где она захочет быть? Это ее дело.

Протопоп посмотрел своему собеседнику в глаза и, неожиданно вздохнув, сказал:

– Прощай, Валерьян Николаич, я пойду.

Дарьянов подал ему руку.

В это время за дверью в гостиной зашуршало женское платье, и протопопу показалось, что платье это до сего времени было у самой двери и отходило от нее.

Он вышел на крыльцо и, спускаясь по ступенькам, увидал сошедшую с другого крыльца Дарьянову.

Красавица шла шибко, зажав губами накинутую на лицо омбрельку.

– Готовы? Ну так, стало быть, вместе идем, – сказал Туберозов.

– Нет; я отдумала: я пойду к Бизюкиным, отец протопоп, – отозвалась дама, силясь улыбнуться.

– Ну-у!

– А что такое?

Протопоп хотел было сказать что-то против этого намерения, но, приподняв шляпу, поклонился и только сказал:

– Нет, я так; – ничего.

Они раскланялись и пошли в разные стороны.

XII

Туберозов пришел в дом Порохонцевых первый. Городничий еще наслаждался послеобеденным сном, а Ольга Арсентьевна обтирала губкой свои камелии и олеандры, окружавшие угольный диван в маленькой продолговатой гостиной.

Хозяйка и протопоп встретились очень радушно и просто.

– Рано придрал я? – спросил протопоп.

– И очень даже рано, – отвечала, смеясь, хозяйка.

– Подите ж, – не сидится дома. Зашел было к Дарьяновым, чтоб вместе к вам идти, да они что-то…

– Что такое?

– Да кто их разберет! Он говорит “рано”, а она хотела к вам идти, да заместо того к Бизюкиным пошла.

– Муж в Тверь, а жена в дверь.

– И вправду. Как тяжело у них всегда. Люблю я и его, и ее, а уж бывать у них тягощуся.

– Порознь оба они отличные люди, – тихо рассуждала, тщательно вытирая листок, Ольга Арсентьевна.

– А вместе не хороши, – договорил Туберозов.

– Вместе хоть брось, – докончила, сойдя с подножной скамеечки, хозяйка.

– Да, я тебе, друг Оленька, скажу, что меня эти их нелады даже и тревожат.

– Хорошего ничего нет, отец Савелий.

– Он извертел ее, избаловал, испортил…

– Он мальчик.

– И резонер.

– И резонер, если хотите.

– Чего бы, кажется: на этакую бабочку смотреть, да радоваться…

– Заметьте, что она его еще и очень любит! – вставила Порохонцева.

– Да; еще и любит; а он одно что знает, – все про свободу ей!

– И это врет.

– А она храбрая, да пылкая, ей нужен…

– Командир.

– Что?

– Командир ей нужен, говорю я.

– Ну… я этого не думаю.

– Отчего? Припомните, бывало, говорят, в старые годы бабушки наши из воительниц, воюют, пока какой-нибудь гусарский полк не придет. С ума сойдут, повешаются гостям на шею, хорошенько посрамятся, да и за святость потом, – ближнего кости белить.

– Да, именно; хорошо еще, что нынче это…

– Что такое?

– Да все-таки уж, знаешь, больше гордости; сознанья больше в женщинах: на гусаров не виснут.