Джек Финней - Похитители Плоти

• Название: Похитители Плоти
• Автор: Джек Финней
• Жанр: Ужасы и Мистика

Инопланетная форма жизни, паразитирующая на чужих цивилизациях, пытается захватить землю, подменяя человеческие тела.

---

– Слушай, – я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, – что бы мы ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать?

Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? – Я чувствовал, что у меня начинается нечто вроде истерики.

– Не знаю, – медленно выговорил Джек. – Но мы должны действовать осторожно, проверять каждый шаг…

– Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен!

Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется единственный верный шаг! – В конце концов я овладел собой. Мне кое-что пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.

В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику, он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное – перепуганные люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже; вполне возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и обращаться в больницу. И за всем этим – скрытые от больного и его семьи – ваши собственные ночные страхи и сомнения в самом себе, которые тоже нужно преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого другого, вы врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя не позавидовать тем специалистам, у которых никогда или почти никогда не бывает срочных вызовов.

Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я криво усмехнулся, представив себе доктора Манфреда Кауфмана с всклокоченными черными волосами, полузакрытыми глазами, удивленного – кто бы это мог звонить.

– Алло, Мэнни? – сказал я, когда он отозвался.

– Угу.

– Слушай, – я говорил озабоченным тоном, – я тебя случайно не разбудил?

От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться.

– В чем дело, доктор, – поинтересовался я, – где это вы научились такой лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания ваших пациентов. Как бы мне хотелось быть главным косторезом, который берет двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля, чтобы сидеть, слушать и совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного звонка! Ни одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта!

– Майлз, какого черта тебе нужно! Предупреждаю, я положу трубку и выключу этот распроклятый…

– Ладно, ладно, Мэнни, слушай. – Я все еще улыбался, но тон мой не обещал никаких шуток. – Кое-что случилось, Мэнни, и мне нужно тебя видеть.

Как можно быстрее, причем тут, у меня. Приезжай сюда, Мэнни, поскорее это важно.

Мэнни парень сообразительный, до него быстро доходит, и ему не нужно ничего повторять или объяснять. Помолчав минутку, он сказал:

– Ладно, – и положил трубку.

С чувством огромного облегчения я вернулся к своему стулу и стакану.

Если и звать кого-то на консультацию, то Мэнни первый, кого я хотел бы видеть. Сейчас он направлялся сюда, и я ощущал, что мы все-таки что-то делаем. Я взял стакан, готовый сесть, и уже раскрыл было рот, чтобы обратиться к Джеку, когда произошло то, о чем часто читаешь, но редко испытываешь. В один миг меня проняло холодным потом, я застыл на месте, дрожа от ужаса.

Произошла в общем-то несложная вещь – я кое о чем подумал. Что-то пришло мне в голову, опасность настолько очевидная и ужасная, что я сообразил: мне нужно было подумать об этом уже давно, но я этого не сделал. И теперь, охваченный страхом, я понял, что не имею права терять ни секунды. Не снимая с ног легких туфель, я бросился в переднюю, схватил со стула свой плащ и ринулся к двери, на бегу просовывая руки в рукава. Мной управляла одна-единственная мысль: невозможно делать ничего другого, только бежать, действовать… Я напрочь забыл о Джеке, забыл о Мэнни, когда рванул на себя дверную ручку и выбежал в ночь. Я уже взялся за дверцу «форда», но вспомнил, что ключи от машины остались наверху, а возвращаться за ними было просто невозможно. Я пустился бегом изо всех сил – не знаю почему, но мне показалось, что тротуар мешает, замедляет скорость, я перепрыгнул через зеленую полосу газона и понесся темными пустыми улицами Санта-Миры.

На протяжении Двух кварталов я бежал, никого не встретив. Дома вдоль улиц стояли темные и молчаливые, и единственным звуком во всем мире было стремительное шлепанье моих туфель по асфальту и мое громкое пыхтение, которое, казалось, заполняло всю улицу. Вдруг впереди на перекрестке мостовая осветилась, сразу стала яркой, и в свете фар приближавшейся машины стали видны каждый камешек и трещинка на ее поверхности. Я уже не мог ничего соображать – только бежал, бежал прямо на яркий слепящий свет.

Заскрежетали тормоза, завизжала резина по асфальту, и блестящий край бампера зацепил за полу моего плаща.

– Т-ты, сукин сын! – заорал мужской голос с нечеловеческими от страха и злости нотками. – Идиот бешеный!

Где-то позади слова слились в неразборчивое бормотание, а ноги, послушно топая, несли и несли меня дальше в темноту.

Глава 6

Я чуть ли не на ощупь добрался до дома Бекки. Сердце, казалось, гнало всю кровь в голову, к глазам, и я ничего не видел. Мое тяжелое дыхание стоном отражалось от стен дома. Я начал проверять окна в подвале, изо всех сил толкая каждое внутрь обеими руками, перепрыгивая потраве от окна к окну. Все они были заперты. Я обошел дом, намотал плащ на руку, приложил кулак к стеклу и начал постепенно давить, пока стекло не треснуло. Один обломок упал внутрь и разбился с легким звоном. По всему переплету побежали трещины, несколько обломков подались внутрь, но остались на месте. Я уже немного пришел в себя и в слабом свете звезд стал осторожно вынимать куски один за другим, сбрасывая их в траву и расширяя отверстие.

Потом я просунул туда руку, отпер окно, раскрыл его и полез внутрь, нащупывая ногами пол. Фонарик-авторучка во внутреннем кармане больно прижался к груди. Распрямившись, я включил его.

Крохотный луч был слишком слаб и расплывчат и светил всего на два-три шага. Я медленно продвигался в темном незнакомом подвале, обходя кучи старых газет, покрытые ржавчиной железные двери, прислоненные к стене, заляпанные краской ободранные козлы, старый сундук, поломанный рукомойник, кучу каких-то железок, деревянные прямоугольные опорные столбы, покрытую пылью огромную фотографию в рамке – выпускной класс Бекки – и стал уже испытывать некоторую растерянность. Время шло, а я не находил того, что должно было быть где-то тут и что я обязательно должен был найти, если не было уже слишком поздно.

Я попробовал открыть сундук. Он оказался незапертым, и я засунул руку по самое плечо, ощупывая старую одежду, которой был заполнен сундук, пока не сообразил, что там больше ничего нет. Ничего не было среди старых газет и за прислоненной к стене дверью, ничего в стоявшем в углу книжном шкафу его полки были заставлены потрескавшимися пустыми цветочными горшками. Я нашел деревянный станок, заваленный инструментами и обрезками дерева, под ним валялось множество досок и брусков. Как можно тише я отодвинул в сторону большую часть досок, но все же произвел немало шума. Под станком тоже ничего не было, кроме деревяшек. Я осветил фонариком пустые, покрытые пылью и паутиной полки станка. А время шло, и я уже обыскал весь подвал. Я не знал, где еще искать, и посматривал на окна, опасаясь увидеть первые признаки рассвета.

Но вот мне попался большой шкаф. Он был выстроен вдоль самой дальней стены, на всю ширину подвала, от потолка до пола. В мигающем свете фонарика я сначала решил, что это просто стена, и не заметил шкафа. Я открыл первую дверцу – на полках стояли консервы. Растворил соседние.

Полки были покрыты слоем пыли и пусты – все, кроме одной, нижней, у самого пола.

Оно лежало там, на этой некрашеной деревянной полке, прямо на спине, с широко раскрытыми глазами, неподвижно прижатыми к бокам руками, и я опустился на колени рядом. Думаю, что можно за одно мгновение лишиться разуме, и я, похоже, был к этому очень близок. Теперь я понял ощущения Теодоры Беличек, которая и теперь, у меня дома, лежала в полубессознательном состоянии. Я плотно зажмурился, пытаясь сохранить власть над собой. Потом раскрыл глаза и начал присматриваться, усилием воли удерживая свой разум в состоянии холодного спокойствия.

Когда-то я видел, как один мой приятель проявлял фотографию нашего общего знакомого. Он погрузил чистый лист фотобумаги в раствор, медленно поводил его туда-сюда под мутным красным светом фонаря. Постепенно под поверхностью бесцветной жидкости начал проявляться отпечаток – бледный и расплывчатый, но все равно безошибочно знакомый. То, что лежало на спине на грязной полке в рассеянном свете моего фонарика, было незаконченной, недопроявленной, расплывчатой Бекки Дрисколл.