Вэл Хаузлз - Курс — одиночество

• Название: Курс — одиночество
• Автор: Вэл Хаузлз
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Из предисловия В. Войтова:

«Курс — одиночество» — книга, написанная участником Международной трансатлантической гонки яхт-одиночек в 1960 году Вэлом Хаузлзом. Прошло шесть лет, прежде чем Хауэлз взялся за перо. В эти годы он принял участие ещё в одной гонке яхт-одиночек через Атлантику (1964 г.) и совершил несколько одиночных плаваний на более короткие расстояния.

В наших издательствах вышло в свет уже несколько книг мореплавателей-одиночек. «Курс — одиночество» займёт среди них особое место как по художественной ценности (она читается на одном дыхании), так и по глубине проникновения во внутренний мир человека, оказавшегося лицом к лицу с океаном.

---

— Но ведь ты-то не малый пароход. Мы бодаем волну до одурения, а остальные ребята, наверно, преуспевают.

Конечно, на их долю тоже приходится встречный ветер, но там, на севере, условия всё же куда разнообразнее. Вспомните, сколько раз мы штилевали. У нас здесь бывают ветры только двух родов — либо «ирландский ураган» (полное безветрие), либо всё те же проклятые весты. Сколько осталось до Нью-Йорка?

— Около двух тысяч миль.

Силы небесные. Ещё месяц в море.

— А почему бы тебе не зайти на Бермуды?

Как, как?

— Зайти на Бермудские острова. Ты почти на их широте, и тебе всё равно обходить Гольфстрим.

А это не будет смахивать на капитуляцию?

— Ни капли. Всё равно проходить мимо, и ты заслужил право заглянуть туда.

Неплохая мысль, хотя вообще-то нам следовало бы идти прямо на Нью-Йорк.

— Ладно, не будем сейчас ничего решать. Посмотрим, что ветер скажет.

Пожалуй, ты прав, Ты, речистый, Слабовольный Ублюдок.

На следующий день было воскресенье, 10 июля. Умеренное волнение, умеренная до сильной зыбь. Облачно, мелкий дождь, но видимость хорошая. Я всю ночь провёл в горизонтальном положении, поэтому пришлось раз семьдесят качнуть помпой, чтобы осушить трюм, а это изрядное количество воды для малого судна. По-прежнему идём круто бейдевинд, и ветер западного направления, но настроение не такое подавленное, как было. Утренняя обсервация в трудных условиях вовремя отвлекла меня от глубоких мыслей. Почти час потратил я на неё. Облака густые, и просветов мало, солнце выглядывает всего на секунду-другую, а мы, как назло, в это время оказываемся в ложбине, или какой-нибудь гребень заслоняет горизонт, или же я, замешкавшись, не поспеваю подкрутить нижний лимб. Но я был только рад, всё-таки какое-то занятие. И, несмотря на облачность, было довольно тепло. Тридцать восьмой градус — широта солнечной Севильи. Море тоже стало теплее, так что я благополучно переносил брызги, подстерегая в люке неуловимое солнце и прикрывая от них секстант.

Пополудни, тщательно переваривая на койке скудный ленч, я внезапно услышал необычный звук, словно кто-то шлёпнул ладонью по воде. Он не вызвал у меня никакой тревоги; наверно, это просто волна поддала на палубу. Да нет, сомнительно… Я продолжал лежать на койке, только напряг слух. Вот опять. Что-то уж очень непонятное. Громко шлёпнуло по воде, но не в трюме и не у борта, а в самом море.

Марш на палубу проверить.

А здесь ничего такого не видно. Разве что ветер чуть ослаб. По-прежнему умеренное волнение и зыбь. Небо подрасчистилось, стало больше солнца. Море, как всегда, великолепное, ярко-синего цвета, и непременные гребни обмениваются самодовольными белозубыми улыбками. Наверно, мне почудилось. Не забыть записать об этом в медицинском журнале.

Ещё раз внимательно осматриваю горизонт — и обратно в каюту.

Проходит минута.

И опять.

Что-то шлёпает по поверхности океана, я же точно слышу — шлёпнуло где-то впереди.

Вылезаю по трапу на палубу рубки. Просто удивительно, насколько дальше видно, стоит высоте глаза над уровнем моря увеличиться хотя бы на шесть футов. Ну конечно, там, впереди, в самом деле что-то есть, слух меня не обманул (какая потеря для медицинского журнала). Справа по носу, примерно в полумиле, видно несколько больших силуэтов. Узнать их совсем не трудно.

— Кит! Кит!

Да, это киты.

Здоровенные, с точки зрения валлийца. Их там с десяток, если не больше. Они, похоже, никуда не торопятся, знай ходят взад-вперёд, и по меньшей мере один или два, лёжа у поверхности, пускают фонтаны вроде тех, что на ярмарках поддерживают в воздухе целлулоидные мячики — мишень для юных стрелков. Всё стадо мало-помалу перемещается на север, заходя в нос яхте. Пожалуй, стоит привестись на румб к ветру, пусть у них будет побольше пространства для маневра.

Вот они, на правом траверзе. Наблюдаю внимательно и не без лёгкой тревоги. Помнится, акула показалась мне большой. Что тогда сказать об этих? Они ОГРОМНЫЕ. Одни лежат, не двигаясь, возможно, спят, и волны омывают их могучие туши. Другие ходят вокруг, но и в их повадках нет ничего хищного. Непохоже, чтобы мне что-нибудь грозило; слава богу, они миролюбивы. Стоит одному из них подплыть к нам и разинуть свою пасть, тут и конец Хауэлзу с его яхтой. Поодаль от остальных два кита лежат голова к голове, будто шепчут что-то друг другу на ухо. Один из них поднимает исполинский хвост, плавники которого величиной с мой фолькбот, и легонько — для него легонько — шлёпает по воде (вот что вызвало меня на палубу). Снова замахивается и бьёт, теперь уже посильнее, — так что с обеих сторон взлетают вверх фонтаны брызг. Опять поднял хвост. Подержал на весу. И обрушил его на бегущую волну с таким звуком, словно щёлкнул бич. Ещё. И ещё. В воздухе висят каскады воды. А вот и подруга поднимает хвост. Замахнулась — удар. Хлоп, шлёп, полюби меня, Боб. Должно быть, заигрывают. Два здоровенных дитяти брызгают водой друг в друга. Они довольно близко, можно камень добросить, но не замечают меня. О других этого не скажешь. Особенно вот об этом, который отделился от стада и медленно ходит взад-вперёд на траверзе. Вряд ли я ошибусь, предположив, что его послали разведать и доложить. Что прикажете делать, когда любопытное млекопитающее тонн на сто задумало проверить, друг вы или враг.

— Добрый вечер! — кричу я громко и внятно. Лучше не мямлить, чтобы не давать ему повод подойти поближе, вы согласны?

— Хороший денёк, верно?

Это истинная правда. Тем не менее я начинаю нервничать. Уж очень близко он подошёл и продолжает не спеша приближаться. Отклоняюсь к югу на румб, ещё на один, ещё, и потравливаю шкот, чтобы яхта забрала ход. Теперь мы идём почти фордевинд. Слава богу, кажется, отстаёт. Тут кит развернулся ко мне кормой, и открылся, так сказать, вид сзади на громадину, которая сперва сужалась, потом снова расширялась, переходя в гигантский хвост.

Я облегчённо вздыхаю, разойдясь с китом.

А двое влюбленных всё играют в ладушки с морем, высоко разбрасывая брызги. Может быть, это молодожёны, и то, что я вижу, это их первый небольшой разлад? Не дай бог попасться им под руку, если дойдёт до настоящей потасовки: другое дело — подсмотреть, когда они будут мириться и миловаться.

Ветер переметнулся на зюйд-вест, и мы сделали поворот оверштаг.

И вот уже снова светлая лунная ночь, с умеренным ветром и лёгким волнением. Курс вест-тен-норд, всё тихо, мирно, никаких китов, только прежние знакомые звуки. Всё так же идём навстречу волне, всё тот же крутой бейдевинд. Теперь покрутим радио. Никакой стабильности приёма. То арабы единолично царят в эфире, то их оттесняют неверные из западного мира. Даже две канадские станции пробиваются ко мне. Слава богу, не последние известия, а просто лёгкая музыка, вполне приемлемо. К тому же не успел я проникнуться ею, как опять возвратились завывающие арабы. Можно совсем выключать.

Берусь за помпу, пятьдесят раз приходится качнуть, чтобы осушить трюм, а много ли времени прошло, как я откачивал? Слегка усилилась течь? Это не исключено. Есть лишь один способ убедиться — записывать, когда и сколько я работаю помпой. Да только зачем это нужно? Даже если я буду с точностью до грамма знать, сколько воды прибывает, от этого течь не перестанет, а на душе прибавится ещё одна забота. Не стоит фетишизировать эту течь, будем просто откачивать воду, держать трюм сухим, вот и всё.

— А всё же она не идёт совсем из ума? Конечно, как и куча других забот.

— Например?

— Как бы это сказать. Когда лежишь вот так в темноте, тут-то на тебя и находит. Днём совсем другое дело. А ночи слишком долго тянутся.

— И что же ещё вас заботит? Интересно, где сейчас остальные.

— Вы только об этом и думаете. Перестаньте себя терзать, у них, наверно, тоже немало проблем.

— Вот именно. Кто-нибудь из них может врезаться в айсберг.

— Мне почудилось, или в вашем голосе прозвучал оттенок надежды? Вы меня огорчаете, разве годится так думать?

— Что вы, не дай бог. Я от души надеюсь, чтобы никто не попал в беду. Если это случится, гонок не будет ещё лет двадцать.

— Вы так думаете?

— Уверен. Несчастный случай на этой стадии всё погубит.

— А если так, вынь-ка пальчик из носика, парень, поднимись на палубу и проверь, не грозит ли нам столкновение. Давай, давай, твоя очередь!

Выйдя на палубу, с облегчением вижу, что мрак отступает, на поверхности моря играют блики зари. Незримая рука стаскивает с океана пятнистую ночную шкуру. А теперь руки взяли кисть, сперва грунтуют полотно белилами, потом легонько, не спеша наносят тонкий бледно-розовый слой, а этот мазок уже поэнергичнее, поживее, сочная красная полоса, быстро — синего на море, и вдруг — нежное голубое отражение неба. Колорит становится всё насыщеннее, с артистической непринуждённостью разбрызгиваются сияющие краски, они летят во все стороны и смешиваются со скоростью света, и наконец — последний, завершающий взмах пламенной кисти.