Аркадий Фидлер - Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия

• Название: Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия
• Автор: Аркадий Фидлер
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

В трилогии («Остров Робинзона», «Ориноко», «Белый Ягуар») польского писателя и путешественника Аркадия Фидлера рассказывается о судьбе потомка польских переселенцев, который, спасаясь от гнева английских лордов, бежит из Северной Америки и попадает на необитаемый остров Карибского моря, а затем в племя южноамериканских индейцев-араваков и возглавляет их борьбу против испанских, английских и голландских завоевателей. Автор остро разоблачает их «цивилизаторскую» миссию. Время действия трилогии — начало XVIII столетия. Издание рассчитано на массового читателя.

---

— Вижу.

— Что делать?

— Может, дальше не идти? Пусть Конесо подойдет сам.

— Он не подойдет… Сделаем иначе. На шхуне есть табуреты. Вагура, беги на палубу и принеси два. Но мигом!

Вагура понял, о чем идет речь, и помчался на корабль.

— Кто этот старик подле Конесо? — спросил я Манаури, когда мы медленным шагом вновь двинулись вперед.

— Карапана, наш шаман.

— Он такая важная фигура, что может сидеть?

— Это правая рука и голова Конесо. Без его веления ничего не делается…

По индейскому обычаю хозяин ожидает гостей, сидя на ритуальном табурете, но, приветствуя их, встает. Конесо же продолжал сидеть. Он смотрел на нас в упор и молчал! Табуретов для нас и впрямь не приготовили. Враждебность и неучтивость верховного вождя и его свиты производили тягостное впечатление, но в то же время и смешили меня, ибо очень уж разительно отличались от той искренней сердечности, с какой встречало возвращающихся соплеменников большинство подданных Конесо.

Тут как раз примчался Вагура, но лишь с одним табуретом. «Второго не нашел, очень спешил», — объяснил он шепотом. Недолго думая, я придвинул табурет Манаури, а сам небрежным жестом сбросил с себя шкуру ягуара, капитанский камзол и, велев Арнаку сложить их в кучу, удобно на них уселся.

За всеми этими действиями старейшины наблюдали с пристальным вниманием, не лишенным доли страха. Несомненно, они, как и на приеме у варраулов Екуаны, усматривали в этом какой-то символический ритуал, и, бесспорно, им не давала покоя мысль, какой магической силой я наделен. «Неужели даже большей, чем мощь самого ягуара?!»

Манаури, хитрец, знал, что делал, советуя мне облачиться в охотничий трофей!

Конесо, статный, мускулистый, показался мне выше и крепче сложенным, чем другие араваки. Лицо его выражало высокомерие и надменность, но более всего в нем бросались в глаза, вызывая отвращение, явные приметы похотливого сладострастия. Мокрые толстые губы изобличали извращенную чувственность, глаза горели похотью. И все же в эту минуту ни кичливое высокомерие, ни похоть не могли скрыть смятения, охватившего душу верховного вождя.

Иное дело Карапана. Лет ему было немало, глубокие морщины избороздили его старческое лицо, но глаза при этом сохранили удивительную молодость и живость. Он сидел выпрямившись, не двигаясь, положив руки на колени, и мог бы сойти за каменного идола, если бы не острый взгляд, каким он сверлил нас, стараясь, казалось, пронзить насквозь. Невозмутимый, зловещий и загадочный, он, чувствовалось, хладнокровно, не моргнув глазом пошел бы на любую подлость и способен был уничтожить всякого, кто посмел бы ему воспротивиться. В нем ощущалась душа жестокая и коварная. Недаром араваки боялись его как огня.

Подле Конесо, по другую руку, стоял низкорослый щуплый вождь с юрким бегающим взглядом. Он почти терялся под пышным убранством из цветастых поясов и птичьих перьев: вероятно, богатый убор призван был скрыть тщедушность его фигуры. Это был Пирокай, брат Манаури, завистник и интриган. Он смотрел на своего брата, но особой радости в его глазах не замечалось.

Так, молча, уставившись друг на друга, мы сидели довольно долго. Наконец Конесо откашлялся и открыл рот. Но вместо цветистого приветствия, к каким я привык уже у индейцев, раздалось нечто похожее на хрюканье, обращенное не то к Манаури, не то ко мне:

— Вы… устали?

Ничего лучшего не придумал в такой момент!

— Нет, — буркнул в ответ Манаури.

— Вы испытываете жажду? — продолжал допытываться Конесо.

— Нет, — повторил мой спутник.

Поскольку верховный вождь, как видно, не собирался становиться разговорчивее, не приходилось и нам особенно печься о соблюдении вежливости.

— Я испытываю жажду! Все мы испытываем жажду! — вмешался я.

Едва Арнак перевел мои слова, Конесо приказал стоявшим в отдалении женщинам принести еду и напитки.

— Ты плохо меня понял, вождь! — проговорил я. — Я говорю о другой жажде.

— О какой?

— Мы жаждем теплых слов приветствия!

— Разве вас не приветствовали мои люди и не говорили вам теплых слов?

— с явным вызовом ответил Конесо. — Разве они не выходили на лодках вам навстречу и не приветствовали вас как братья?

— Они — да, приветствовали, а ты? Ты — нет.

— Я еще успею! — хмуро буркнул вождь и повернулся к женщинам, подносившим корзины, полные яств, и громадные кувшины с неизменным кашири. Он внимательно следил, чтобы всем досталось поровну: и нам, тридцати прибывшим, и его свите из старейшин племени.

С кислой миной Конесо выпил за мое здоровье, за здоровье Манаури, и началось пиршество. Но как же отличалось оно от празднеств у гостеприимных варраулов! Каким было тягостным, натянутым, без радостных кличей, без веселых улыбок.

Шаман Карапана ничего не пил и не ел, он сидел невозмутимый и курил длинную трубку из бамбука. Изредка затягиваясь, он не сводил с нас холодного, бесстрастного, но пристального взгляда, словно стараясь отметить все наши лица какой-то невидимой печатью. Хромой Арасибо явно пугался его взгляда и прятался за мою спину, но взгляд шамана настигал его и там.

По требованию Конесо Манаури рассказал всю историю пребывания в плену на острове Маргарита, побега оттуда и дальнейших наших приключений вплоть до сегодняшнего дня. Рассказ был долгим. Индейцы, окружив нас плотным кольцом, слушали затаив дыхание, и даже старейшины несколько смягчились, хотя, как видно, и не отрешились полностью от прежней настороженности.

Когда Манаури умолк, воцарилась мертвая тишина. Нарушил ее Конесо. Недобро сверкая глазами, верховный вождь с угрозой в голосе обратился ко мне и к Манаури:

— С чем вы к нам прибыли? Отвечайте!

Эта неожиданная враждебность, как и странный смысл его слов, ошеломили нас, лишив дара речи.

— Какие козни вы замышляете? — рявкнул Конесо.

И тут я впервые увидел, как Манаури вспыхнул диким гневом. Лицо его потемнело, исказилось яростной гримасой хищного зверя. Но он не утратил самообладания, не взорвался, не сделал ни одного непочтительного движения и лишь глухо, сдавленным голосом процедил:

— Как смеешь ты возводить на нас такую клевету? Мы не замышляем никаких козней, знай это, Конесо! Мы пришли сюда как братья к братьям! У нас чистая совесть!

— Чистая?

— Как смеешь ты не верить? Где твой разум?

В ответ Конесо злобно фыркнул.

— А что вы делали у варраулов? Ты станешь отрицать? — спросил он.

— Что плохого мы там сделали?

— Вы с ними сговаривались! Ты будешь это отрицать?

— Сговаривались? Варраулы встретили нас гостеприимно.

— Значит, вы не заключали с ними подлого союза?..

— Подлого?

— Да, Манаури, подлого союза против меня. Вы хотите с помощью варраулов посеять рознь в нашем племени…

Этого Манаури снести уже не мог. Он встал. Медленно, словно крадучись, приблизился к верховному вождю и, наклонившись над ним, гневно бросил ему в лицо оскорбительные слова:

— Конесо, черви сожрали твой разум! Ты плохо встречаешь гостей, пожалел и для нас, и для себя кашири, выпил его мало, а язык твой болтает вздор, будто ты пьян до потери сознания!..

Дело принимало серьезный оборот. Верховный вождь у южноамериканских племен, как правило, не обладая безоговорочной властью, не вершил над подданными суд и расправу и оставался главой племени, лишь пока признавались его ум и храбрость. Теперь же презрительные слова Манаури могли повлечь за собой далеко идущие последствия и даже катастрофу. Конесо мог бросить свою свиту, вооруженную до зубов, на нас, не имевших при себе в эту минуту почти никакого оружия, и уничтожить всю нашу группу одним ударом. Я решил, что Манаури перетянул струну.

К счастью, до схватки дело не дошло. Конесо ничего не предпринял и продолжал спокойно сидеть. Возможно, он опасался благожелательного отношения к нам со стороны племени? Возможно, вообще по натуре не склонен был к насилию?

Ссору следовало немедленно ликвидировать и не допустить дело до крайности. Я подозревал, что Манаури, хитрец, умышленно довел все до раздора, чтобы проверить свое влияние в племени и, дав резкий отпор грубости Конесо, испытать свои силы. Если он стремился к этому, то, безусловно, цели своей достиг и одержал верх над Конесо, но как бы там ни было, горячие головы обоих следовало остудить.

Среди всеобщего возбуждения я потребовал слова. Арнак и Вагура тут же пришли мне на помощь, и совместными усилиями мы быстро установили тишину.

— Я — друг Манаури, — провозгласил я громким голосом, — но я хочу стать и другом Конесо, и другом Карапаны и Пирокая…

Затем я перешел к тому, как общая доля и недоля сдружили всех нас: араваков, негров и меня, как искренне я привязался к своим товарищам. Они заслужили мое уважение, ибо я открыл в них те качества, мысли и чувства, которые ценю превыше всего, а превыше всего я ценю верность и честность. Ложь никогда не сорвется с моего языка, и потому Конесо должен мне верить, когда я говорю, что все мы пришли сюда с чистым сердцем, как братья к братьям, а союз, заключенный с варраулами, не направлен против верховного вождя…