Валентин Маслюков - Любовь

• Название: Любовь
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Фэнтези

Когда бы в начале пути герои знали, как сбудется все то, о чем когда-то они мечтали, разве хватило бы у них сил ступить на тяжелый путь? Ответа нет. Нельзя повторить свою судьбу дважды. И жизнь, обновляясь с каждый своим рождением, всегда нова, сколько бы раз она ни повторялась…

---

— Но нет! Нет! — забилась она со страстной мукой, с такой кликушеской силой, что Юлий, вовсе не склонный уже к снисхождению, должен был все же сказать:

— Но почему?

— Пусти! — билась она, не способная ни на что, только просить.

— Почему?

— Пусти! — отвечала она одно.

— Почему?

— Но я молю тебя… родной мой… любимый… лучший… радость моя… пусти… пусти… — Она дрожала, пытаясь защищаться, толкала его локтями.

— Почему? — повторил Юлий, делая мучительное усилие над собой.

— Прости! — прошептала она в беспамятстве.

Он повернулся и пошел за своими лохмотьями, оставляя в мокром песке отчетливые, как грубое слово, озлобленные следы.

Охваченная головокружением, Золотинка опустилась наземь.

Когда Юлий вернулся в своем живописном наряде, она сидела все также и только подняла неподвижное, залитое слезами лицо. Тронутый и пристыженный, хотя он действительно не понимал «почему», Юлий, уже не хмурый и мрачный, но как будто скучный, опустился на горячий песок рядом.

— Прости! — прошептала Золотинка, касаясь руки. А потом потянулась целовать — словно влажным лепестком коснулась его поджившие губы.

Он вздрогнул. Наверное, от неожиданности. А потом пожал плечами.

— Прости! — повторила она еще раз, потому что ей доставляло удовольствие говорить это слово. Это или любое другое, такое же чувственное и нежное. Слово это позволяло трогать робкими пальцами лоб, навивать влажные кудри и с трепетной лаской пробираться в прорехи лохмотьев.

— Но почему? — сказал он с чисто мужской тупостью.

Ей трудно было говорить. Знала она почему или нет, только произнести не могла, заменяя ответ лаской.

Он же был неподвижен, отчужденный и скучный, и она, страдая, должна была прошептать через силу:

— Потому что это я… — И припала лицом в колени между грязных его штанин.

Неуверенно, словно на пробу, он тронул ее за плечи и прижал к себе. Он понял. Он понял, что это не была игра.

— Прости, — прошептал он, бережно целуя белую макушку.

Он понял. Он испытывал не обиду, а гордость. Гордость оттого, что имеет непостижимую, необъяснимую, ничем не заслуженную власть над чувствами и душой этой чудесной девушки, великой и могучей волшебницы.

— Я сама не знаю почему, — прошептала она ему в грудь. — Не знаю… Мне больно… больно… — Она запнулась, вздыхая, чтобы перебраться через несколько слов. — Оттого… Это оттого… Зимка отняла у меня самое дорогое, она украла — лучшую пору наших отношений. То, чего не вернуть. Ты смотришь на меня, как на продолжение… как на продолжение… как… — Слезы мочили ему рубаху, капали в прорехи, ожигая живот. Золотинка не поднимала головы.

Юлий бережно ее гладил, прощупывал проступающий под платьем позвоночник, обнимал плечи и теребил волосы… не смея возражать, потому что Золотинка была права. Все Золотинка знала и понимала, все прожила она чувством. И Юлий, честно прислушиваясь к себе, не мог не сознаться, что не так-то просто на самом деле отделить одно от другого, разобрать две Золотинки между собой — проросли они друг в друга плотью. И Юлий… Юлий любил эту и любил ту, потому что отдал той нечто такое, что уж нельзя вернуть. Как ты вернешь то, что отдал? В сердце его проникла грусть.

— Когда-то, — молвил он с деланным смешком, — помнишь, я угрожал тебе, что брошусь со скалы, только коснись! И вот, чем это обернулось! Я бросился за тобой с обрыва, как сумасшедший. А потом… потом, — он фыркнул, пытаясь выказать чуть больше небрежности и легкомыслия, чем это было ему по силам, — потом ты не дала себя коснуться… Если бы ты только знала, как стыдно. Стыдно.

Золотинка лежала в его ногах, уткнувшись куда-то в живот и подняла голову как раз, чтобы принять на щеку упавшую сверху слезу. Он покривился, отрицая эту слезу гримасой.

— Она, — сказала Золотинка, не отираясь, — она, — сказала она, подернув плечами, как в ознобе, — она отняла у меня даже свадьбу.

Юлий подвинулся распрямиться. Такого рода частность и не всходила ему на ум.

— Ты хочешь свадьбу? — спросил он, соображая, какая тьма нравственных, правовых и общегосударственных затруднений ждут его на пути через повторную свадьбу с одной и той же княгиней.

— Ну, это невозможно, — возразила Золотинка, опять его удивляя. — Это было бы нелепо и глупо. Мы оба чувствовали бы себя преглупо. Потерянного не вернешь.

— Может… тайную свадьбу устроим? — осторожно предложил Юлий, сразу же понимая, что это еще хуже.

Она только хмыкнула — но очень выразительно. Она умела смеяться над собой и не затруднялась этим.

— Пусть! — сказала она и кинулась на песок навзничь. — Мы повенчаемся морем. Да кто нам нужен? Только море, только небо… вселенная, и ничего больше. Вселенной нам хватит, чтоб повенчаться!

Мерно ухали волны. Легкий ветер с моря, замирая в изнеможении, бессильно колыхал шелк, пытаясь поднять его над коленями девушки и забросить. Песок посыпался, когда она повернула голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Действительно! — глухо сказал Юлий и прилег сбоку, ощущая ее горячее бедро.

Золотинка засмеялась, быстро ответив на поцелуй, и вывернулась. Живо вскочив, она снова клюнула Юлия губами, она дурачилась:

— Ты есть хочешь?

— Есть? — пробормотал Юлий.

— Ну да! Ням-ням.

— Хочу, — сказал Юлий, раздумав обижаться.

Да он бы и не успел обидеться, даже если бы оказался настолько косен, что держался за старое; верно, это была последняя его попытка воспользоваться старым опытом для новых отношений. Юлий чувствовал, что знакомый до умопомрачения смех обманывает его дважды — обманывает обманчивым сходством с бывшим прежде обманом, но этому уж нельзя было обижаться, имея за душой хоть малую толику умения видеть смешным и самого себя.

— Сначала свадебный обед. Или ужин, — Золотинка важно задумалась, уставив руки в бока и оглядываясь. Она чуточку переигрывала, в чем сказывалась каким-то извилистым путем тайная неуверенность в себе и напряжение, которое она испытывала в присутствии Юлия. В сущности, они так мало были еще знакомы!

Немногим лучше держался и Юлий. Она играла, а он не находил ничего лучшего, как усвоить положение зрителя, снисходительно улыбаясь. Они дичились друг друга всякий раз, когда подъем чувств, напряжение страсти, которое уничтожало неловкость, слабело и являлась необходимость обыденных разговоров и поступков.

Золотинка рьяно взялась за дело, хватаясь и за то, и за это сразу, бросая одно, чтобы не упустить из виду другое и третье. Она не давала себе передышки и, казалось, не нуждалась в ней — все второпях, резко и порывисто, подскакивая, где нужно встать, кидаясь, где нужно повернуться, и пускаясь бегом на третьем шаге. Юлий лишь диву давался, присматриваясь к девушке. Ничего ему и не оставалось, как наблюдать, не находя себе занятия.

А Золотинке многое нужно было предусмотреть, о многом позаботиться, чтобы устроить на пустынном берегу сносный праздничный ужин. Поймать рыбу и тут же одним безжалостным движением брови ее распотрошить, в несколько мгновений вычистить и порушить зазевавшегося кальмара, выгнать на берег целое шествие крабов, поставить их в очередь в ожидании кипятка, нарезать морскую капусту, разложить ее на чисто вымытом камне — все это было, конечно, для Золотинки безделица, это все она устаивала мимоходом, в буквальном смысле слова не приложив руки. Но нужно было позаботиться в этой пустыне и о воде. То есть собрать среди ясного неба тучку и, не отдавая ее на волю ветрам, загнать с моря на берег, чтобы неукоснительно выдоить на крошечном пятачке триста шагов в поперечнике… Да! Нужно же было иметь к этому времени костер, где калились сами собой попрыгавшие в огонь булыжники. И позаботиться о посуде — движением бровей выточить несколько котлов. И тотчас, едва округлые ломти камня размером с бочку и с кастрюлю, вырезавшись в валунах с каким-то поросячьим визгом, в вихре каменной крошки, повыскакивали из своих гнезд и унеслись к морю, чтобы утопиться, — тотчас нужно было уже собирать сыпанувший при ярком солнце дождик, нужно было развесить в воздухе обозначенный только тарахтеньем капель покров и направить журчащие над головой ручьи в назначенные им емкости.

Дикий терн над обрывом при том же торопился ублажить волшебницу огромными, как кулак, сливами, земляника, малина и дикий лук надрывались породить противоестественные по величине, одуряющему запаху и сладости плоды, за каковыми потугами никакой сердобольный человек, вроде Юлия, не мог наблюдать без удивления. А посаженные на траве чайки, чирки, бакланы и случайно, по недоразумению оказавшийся в женском обществе орел, тужились и кряхтели, имея строгий урок по два яйца на сестру. Тем временем росли и плелись стены незатейливого опять же по спешке и недостатку времени балагана из тонких ветвей жимолости.