Валентин Маслюков - Погоня

• Название: Погоня
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Фэнтези

Война, жестокая, пробудившая невиданной силы магию, опустошила страну. Давление противоречий становится невыносимым и пробуждает тектонические силы. Страна потрясена явлением блуждающих дворцов. Толпы народа приходят в движение в погоне за смертоносными миражами. В горах пробуждается давно заснувший змей. И в этом общем кипении так мало места для личных счетов и личных надежд…

---

А сам хозяин, обложенный подушками оборотень, известный ныне стране как великий князь Слованский Рукосил-Могут, не ел скоромного. На золотом блюде перед ним терялись разложенные крошечными кучками тертая морковь, холодная овсяная кашка и репа. Однако и эти яства, полезные по заверениям врачей для желудка, оставались почти не тронутыми. Лишь изредка старик тянулся дрожащей рукой к тяжелому украшенному рубинами кубку и с немалыми затруднениями, с опасностью расплескать подносил с дряблому, словно расплющенному годами рту; на губах оставались белые следы молока. Маленькие, придавленные веками без бровей глазки обегали палату.

Когда жертвенное мясо подволокли к основанию рундука, где стоял престол Рукосила-Могута, государь молча позволил кравчему наполнить отдельно поставленное блюдо и тотчас же кинул куски собакам; благоволительным движением руки он распорядился затем оделить великую княгиню Золотинку. Кравчий в жестком, колом стоящем кафтане, роняя горячий жир на пол и на скатерть, возложил большой кусок с костью, и потянул по краю блюда, чтобы освободить вилы. Княгиня встала для короткой благодарственной речи, обращенной к великому князю и великому государю, повелителю Словании, Межени, Тишпака, Амдо и иных земель обладателю Рукосилу-Могуту. Закончив, она поклонилась.

Вооруженный вилами кравчий ловил взгляд государя, ожидая указаний.

— Еще! — повелел тот, тяжело привалившись на стол. — И еще! — добавил он, когда кравчий пытался остановиться — груда пахучего мяса перед княгиней выросла до каких-то людоедских уже размеров, этого жирного изобилия, разваленного по блюду и по столу, хватило бы, без сомнения, на дюжину голодных дикарей. Выразительное лицо не особенно пополневшей за последний год Золотинки омрачилось, она, стараясь не выдавать брезгливости, отстранялась от стола, чтобы летящие с вил брызги не попадали на серебристое нежных оттенков платье. Два раза вставала она еще, выражая признательность подателю благ, пока Рукосил-Могут не распорядился оставить изумленную такой благоволением супругу и оказать честь принцессе Нуте.

С той же избыточной щедростью кравчий оделил и мессалонскую принцессу, которая впервые предстала перед послами да и вообще перед избранным столичным обществом. Эта худенькая женщина с узкими плечиками и едва приметной грудью, отвлекая внимание от блистательной государыни за соседним столом, заставляла людей перешептываться; исподтишка бросали они пытливые взгляды. Неутоленное любопытство — что сей сон означает? — порождало подспудное возбуждение, смутное ожидание необыкновенных событий, которые повлечет за собой возвращение из небытия затерявшейся и забытой в коловратностях последних лет чужестранки. Мессалонские послы за длинным столом по правую руку от принцессы поглядывали на соотечественницу всякий раз, едва представлялась возможность сделать это не слишком явно и навязчиво. Кажется, они никак не могли разрешить вопрос, действительно ли эта девочка на высоком месте и есть Нута. Почти позабытая уже в Мессалонике за тамошними неурядицами и переменами принцесса.

Между тем, оглядываясь на государя, кравчий подкладывал и подкладывал сверх меры; дымящая груда мяса перед безмолвствующей, потупив очи, принцессой росла, почти закрывая ее собой. Жирные куски соскальзывали с кручи и падали на цветную скатерть. Наконец утомленный вельможа позволил себе остановиться в ожидании определенных и недвусмысленных указаний. Оборотень молчал, обратив к Нуте низкое и широкое, словно придавленное тяжелым венцом, лицо; в щелочках глаз нельзя было угадать никакого живого чувства.

— По старозаветному слованскому обычаю, — озадаченно крякнув, заговорил густым голосом кравчий, — по обычаю наших пращуров, об истоках которого молчат и древние летописцы за двести лет до воплощения Рода, надлежит учтиво и скромно сказать короткое слово подателю сих священных благ, коими от лица всемогущего бога вседержителя наделяет нас земной повелитель великий государь князь.

— Столько мяса не нужно, — молвила маленькая принцесса не очень громко — чтобы слова ее не звучали вызовом.

В палате стояла такая тишина, что поняли Нуту даже за дальними столами, кто не расслышал — догадались. Невозможно было не догадаться, что происходит нечто неладное. И таков был страх, внушаемый оборотнем на престоле, что несколько сот благородных гостей, словане и чужестранцы, испытывая что-то вроде досады, тревожились, кажется, не за отчаянную маленькую женщину, а за себя, словно ожидали для себя неприятностей от неподобающих речей неизвестно откуда взявшейся принцессы.

Смутился и кравчий, этот благообразный, исполненный достоинства старик с важно расчесанной надвое бородой. Он замолчал, не зная, как продолжать.

— Уберите, Излач, лишнее, — распорядился государь после некоторого раздумья.

Неловко орудуя вилами в тяжелом плотном кафтане, багровый и недовольный собой старик разронял мясо по столу и на пол. Все было залито жиром, приходилось гоняться за ускользающими кусками и тогда кравчий, озлобляясь, принимался тыкать остриями вил, попадая куда пришлось. По всей палате стояла зловещая тишина. Разве что иностранцы не совсем хорошо понимали, какому поношению подверглись прадедовские обычаи.

Наконец кравчий обмахнул рукавом вспотевший лоб; перед принцессой на измазанном, залитом столе остался один заплывший кровавым соком кусок.

— Следует возблагодарить государя, — без лишних околичностей предупредил кравчий.

Нута приметно вздрогнула, словно напоминание оторвало ее от далеких, не относящихся к делу мечтаний.

— Благодарность? — молвила она, очнувшись. — Великий государь убил моих товарищей и оставил меня одну, наверное, в насмешку. Что же мне радоваться, что накормили мясом?.. Мясо это пропитано кровью.

— Ну, это слишком, слишком! — тоненько выкрикнул Рукосил-Могут. — Говори да не заговаривайся, — сварливо продолжал он, — словане никогда не знали людоедства! Никогда! И не мне его вводить!

И оборотень, казалось в ошалелой тишине, хихикнул.

Хихикнул совершенно явственно, противненько засмеялся и долго не мог успокоиться в почтительном молчании чужеземцев и толпенского двора. Вскочил на высокие тощие ноги черный пес, уставился в лицо хозяину немигающим взглядом, словно желал постичь сокровенное значение ни на что не похожих дребезжащих звуков.

— Хотел бы растолковать, — начал Рукосил-Могут своим слабым голосом, которому вторили торопливые толмачи, — что дорогая наша принцесса перенесла немало жестоких разочарований с тех пор, как покинула девичью светелку. От этого, понятное дело, нрав ее не стал лучше. Мы должны извинить принцессу.

Однако сколь много убеждения ни вкладывал государь в свою шамкающую речь, не исчезало все ж таки подозрение, что он хихикает.

— …При прежних Шереметах принцесса Нута понесла жестокую и незаслуженную обиду. Жестокую обиду, я бы сказал. В лице принцессы подверглась поношению вся Мессалонская страна, и давеча мессалонский посол кавалер Деруи совершенно справедливо намекнул мне об этом в весьма учтивых и пристойных словах. Чрезвычайно благодарен кавалеру за своевременное напоминание.

Рукосил-Могут указал в сторону длинного стола под желтой скатертью, во главе которого не трудно было опознать посла — статного мужчину средних лет, суровое выражение которого, отмеченное острыми усами торчком, не умаляли ни пудреные волосы, ни кружева, ни драгоценности. Впрочем, даже этот мужественный человек не сразу нашелся и не придумал ничего лучшего, как поклониться в видах ничего не значащего обмена любезностями. Может статься, он хотел бы таким образом прекратить не совсем удобный и просто щекотливый разговор. Но государь не унимался.

— Летописи добрососедских отношений не знают такого жестокого и грубого унижения. Подумать только: законная супруга великого государя Юлия, слованская государыня Нута… она оказалась на улице, бедненькую Нуту выбросили за ненадобностью, как тряпку, как использованную ветошку. Едва поднявшись с супружеского ложа, негодник Юлий задрал уж другую юбку. Что говорить! О времена, о нравы! Жестокое, бездарное и развратное правление Шереметов. Слава богу, с этим покончено отныне и навсегда.

Обе женщины, что Нута, что Золотинка, не замечали друг друга. Поджавшись в слишком большом для нее кресле — никто не догадался подобрать сидение по размерам принцессы или хотя бы подставить ей под ноги скамеечку — Нута внимала ядовитым разглагольствованиям хозяина с непроницаемым лицом, и только скорбно приоткрытый, изломанный страданием ротик выдавал напряжение, которого стоила ей неподвижность. Былая соперница ее не могла похвастать таким же самообладанием, прекрасное утонченным очерком лицо побледнело, Золотинка откинулась на спинку кресла, сжимая поручни гибкими длинными пальцами, но не имела сил усидеть, потому что бледные щеки ее пошли пятнами, не хватало воздуху, она задвигалась и, не имея иного способа облегчить мучительную бездеятельность, жестоко скрутила смятое на колене платье. Безумные слова терзали воспаленный ум своевольной красавицы, хотелось вскочить и крикнуть им всем в рожу: я люблю Юлия! Да! Я люблю его, и идите вы к черту, мерзавцы! Зимка сдерживалась, понимая все ж таки, что такого рода признание несомненно бы удивило присутствующих.