Валентин Маслюков - Побег

• Название: Побег
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Фэнтези

Взрыв волшебных стихий разбросал героев. В чужом обличье, с чужой судьбой, с чужими словами на устах — все они не на месте; даже самые удачливые из них не свободны от страха. В этом мире нет справедливости, исполнение желаний отдает горечью: одураченный счастливец, обездоленная принцесса, поразившая себя в сердце мошенница, растерянная волшебница, впавший в ничтожество чернокнижник — они верят, что завтра все переменится.

---

— Сколько у нас под Екшенем? — спросил Буян, окидывая взглядом товарищей. Под этим взглядом они взбодрились.

— Разведчики, посол. Восемь самострелов и пять следопытов.

— Ну что же, делать нечего, займемся почтой. Бумаги придется извести много. — Это подобие шутки встречено было подобающими, в меру смешками.

В дороге Зимка держала Дивея на расстоянии, на людях и без людей с казенной вежливостью. Он не настаивал на большем и сам замкнулся, усталый и мрачный. Всадники не слезали с седел по восемнадцать-двадцать часов, полковнику доставалось не меньше прочих. Нечего было и думать, чтобы найти на каждой станции подставы для отряда в тридцать человек — лошади падали прежде людей. А Золотинка спешила, не оборачиваясь назад, и наконец велела охране двигаться своим чередом, не пытаясь угнаться за государыней. В Екшень она вкатила на третий день в карете восьмериком, но, считай, без свиты — несколько витязей на упряжных лошадях с последней станции.

Великие государи не посещали охотничий замок Екшень почти два года, заброшенная усадьба опустела и задичала. Никто не выбежал навстречу. Гайдуки соскочили с запяток, сбили замок и отворили ворота обширного, как лес, сада. Дороги и дорожки застилала прошлогодняя листва. Зеленая плесень лежала на земле, на валежнике, на толстых стволах вязов.

Затхлым духом веяло из студеных помещений особняка. С перекошенными лицами бегали немногие слуги, скрежетали замки, и понадобился особый человек, чтобы открывать перед государыней забухшие, неповоротливые двери.

Зимка оглядывалась, пораженная убожеством великокняжеского замка. Чего стоила бросившаяся в глаза еще на въезде тростниковая крыша! Зимка велела топить все печи и очаги и, пройдя вереницею смрадных комнат, вышла на задний двор к хозяйственным пристройкам, где жили сторожа и челядь, человек десять в общей сложности. За раскрытой дверью небольшого домика — тоже под тростниковой крышей — испуганная женщина кричала на расплакавшегося ребенка, понуждая его молчать. Всполошенные вопли эти тотчас смолкли, и даже ребенок затих, словно ему зажали рот.

Любопытно было проверить, зажали или нет. Но Зимка не остановилась на этой мысли — она приметила склонившуюся к колодцу старуху, которая вопреки всеобщему переполоху не обращала внимания на государыню. Отерши рот, искоса глянув из-под нависшего над лицом платка, она засеменила прочь, тяжко опираясь на клюку.

— Кто это?

— Нищенка, — не совсем уверенно, не тотчас отвечал дворецкий — багровый мужчина в зипуне с заштопанным локтем. — Не хватает людей. Одна ограда у нас полторы версты.

Зимка глянула старухе вслед и… поежилась. Она вернулась в особняк, отослав под пустячным предлогом слуг, прошла настежь открытыми дверями к северному окну в расчете снова увидеть старуху. И увидела, едва отерла от пыли краешек стекла и припала к нему глазом. Обернувшись лицом к дому, старуха откинула низко опущенный платок и цепко оглядывала слепые окна. Зимка отшатнулась.

Несомненно, то была Рукосилова приспешница Торчила, прежняя Зимкина соратница по сорочьей службе. Вырядившись нищенкой, Торчила выслеживала Золотинку, нимало не подозревая, по видимости, кто скрывается под блестящим обличьем слованской государыни.

Выходит, и Рукосил поблизости.

Зимка обернулась и обнаружила на пороге комнаты Дивея. В грязных белых чулках и в танцевальных, рассчитанных на лощеные паркеты туфлях, тоже когда-то белых, а теперь не только грязных, но еще и мокрых. Жижа хлюпала в разрезах, сквозь которые угадывалась совершенно черная стопа. В червленых полудоспехах с выпущенными наружу мятыми кружевами, увенчанный, наконец, высокой черной шапкой с пером, Дивей устало привалился к косяку и не пошевелился, когда государыня обратила на него взор. В развязной вольности молодого окольничего угадывалась не только усталость, но и нечто большее, нечто похожее на вызов, возможный только в отношениях равных или почти равных. Но Зимка, очень чуткая к такого рода шалостям, не видела надобности замечать то, что нарочно выставлялось напоказ. Да и не до того было. Она поманила Дивея и тотчас приложила палец к губам, указывая на особенную, доверительную природу разговора.

— Пошлите надежного человека, — сказала она шепотом, — назад по дороге. Не поднимая шума, тихонько. Пусть скачет и, как встретит отряд, остановит. Нужно собрать всех вместе, коней спрятать в лесу и тайно провести людей в усадьбу. Чтоб ни одна живая душа не знала. Тут нужна ловкость, понимаете, Дивей? — Он слушал с недоверчивым удивлением. — Людей нужно попрятать по задним комнатам. И следите за местными.

— Но от кого прятаться? — не удержался от вопроса Дивей. Впрочем, совершенно не праздного.

Следовало ли посвятить Дивея в замысел? Может, оно было и нужно, но Зимка боялась связать себя далеко идущими объяснениями и не ответила, ограничиваясь опять частностями.

А полковник сдержал любопытство, справедливо полагая, что тайна продержится не долго. Хмурое лицо его несколько прояснилось: в нелепом и сумасбродном путешествии начал проступать занятный зачин, и… и скучно не будет, усмехнулся про себя Дивей. Немедленно принял он самый озабоченный, строгий вид и, потешаясь в душе, как мальчишка, отправился строить козни.

Торчила же, притворно опираясь на клюку, обошла усадьбу, послушала никчемные разговоры вершников и гайдуков — те и сами ничего не знали, подивилась скудной поклаже и прочим свидетельствам спешки. Постояла над сенной девушкой — тоненьким измученным ребенком без кровинки в лице. Девушке стало в дороге плохо и теперь в роскошном, но холодном шелковом платье она лежала на каменной скамье, всеми брошенная, и часто дышала полуоткрытым ртом. Конюхи, озабоченные спасти запаленных лошадей, не трогали девушку, полагая, что она и сама отойдет. А те немногие женщины из местных, что обитали в усадьбе, с тряпками и метелками в руках орудовали во внутренних покоях особняка, не имея времени даже переговорить между собой.

— Заболеешь — умрешь, — прошептала Торчила, низко склонившись.

Впору было испугаться зловещей тени, но у девушки не было сил и на это.

— Будешь лежать на камне — заболеешь. Заболеешь — умрешь, — настаивала ведьма, всматриваясь, поняла ли девушка.

— Да-да, сейчас, — отозвалась та слабым, прерывающимся голосом, словно и сама не верила, что ее услышат. — Укачало. Так это… ничего.

— Как хочешь! — плюнула Торчила. Разлитая в лице девочки немочь, заострившийся носик… Чего от них ожидать, от нынешних?! — подумала Торчила в сердцах и еще раз плюнула, отправившись восвояси.

Чем дальше удалялась Торчила от усадьбы, тем живее шагала. За оградой она и вовсе бросила палку, а потом углубилась в заросший, не прореженный лес, где начала оглядываться среди бурелома, останавливаться и возвращаться с самым искренним недоумением на широком, полном лице. Казалось, она заблудилась — это в ста шагах от опушки!

Не лишенные загадочности ужимки ее смахивали уже и на колдовство: стала она поворачиваться на месте, показывая пальцем туда и сюда. «Вот пень!», — шептала Торчила и, задержавшись на гнилой развалине, внимательно ее изучала. — «Вот поваленная ель!». И в самом деле, она не только показывала пальцем, но испытывала потребность потрогать валежину с осыпавшейся уже корой, чтобы убедиться в ее осязательной, неподдельной сущности. «Вот сморчок!», — радовалась Торчила, признав съежившийся, притворившийся комом грязи гриб. — «А где же эта дрянь?!» — недоумевала она вслух, разумея при этом не сморчок, а нечто совсем иное. Снова она двинулась кругом крошечной, шагов на двадцать, полянки и с омерзением вздрогнула, запнувшись о толстую, заплесневелую корягу, которую как раз и искала.

Не совсем вроде бы и валежина, но и не замшелая кочка — нечто узловатое, и округлое, и корявое одновременно. Торчила пнула это ногой и молвила заветное слово:

— Рукосил!

Коряга дернулась, пробуждаясь, — так оживает оцепенелая змея — захрустела своими слежавшимися сучьями и поднялась во весь рост, оказавшись рослым мохнатым едулопом. Это был прекрасный образчик породы в два аршина пять вершков ростом, с низким и крепким черепом. Покатый затылок и короткая шея едулопа заросли клочковатой гривой, которая распространялась и на спину. Толстые плечи, протертые до зеленой кожи, лоснились.

Последняя подробность имела объяснение в частом употреблении едулопа в качестве верховой лошади. Выломав веточку калины, Торчила отважно задрала юбку и велела лошади присесть, чтобы взобраться на закорки.

— Но! — вскрикнула она, хлестнув едулопа на морде. — Полным махом! К Рукосилу!

Никакие иные указания не требовались — едулоп чуял хозяина через леса, бездорожья и сразу взял направление. Так что дородная, пышущая здоровьем, но не всегда поворотливая Торчила поневоле должна была выказать качества отважной наездницы. Тяжелый бег нагруженного едулопа не многим уступал конской рыси, и Торчила едва успевала покрикивать: