Валентин Маслюков - Побег

• Название: Побег
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Фэнтези

Взрыв волшебных стихий разбросал героев. В чужом обличье, с чужой судьбой, с чужими словами на устах — все они не на месте; даже самые удачливые из них не свободны от страха. В этом мире нет справедливости, исполнение желаний отдает горечью: одураченный счастливец, обездоленная принцесса, поразившая себя в сердце мошенница, растерянная волшебница, впавший в ничтожество чернокнижник — они верят, что завтра все переменится.

---

— Поехали! — сообщил он онемевшему товарищу под шум обильно льющейся воды, под скрежет ворота, который отдавался многократным эхом.

Едва проскользнул он ногами внутрь дубовой кадки, как почувствовал, что возносящий вверх сосуд, оставив неопределенную пустоту подземелья, вошел в колодец. Окованное железом днище шаркнуло о стену, пришлось Юлию согнуться под переброшенную через закраины бадьи дугу, чтобы уравновесить положение.

Там, на горе, десятками саженей выше, где выбирали цепь, ничего особенного, как видно, не замечали — полная бадья тянула не на Юлия даже — на полтора Юлия, на полновесного Обрюту, она вмещала в себя до дюжины ведер. Ходящая по кругу лошадь легко поднимала эту тяжесть с помощью похожего на корабельный шпиль ворота и зубчатой передачи, да только делалось это неимоверно долго. Шаркая изредка по вырубленным в скале стенам, бадья шла столь неспешно, что терялось уже всякое представление о том, поднимается она или опускается, движется ли куда вообще.

Юлий затих, уставившись вверх во мрак, хотя точно знал, что звезд не увидит: над колодцем крыша. Но миновала добрая доля часа — не было даже крыши. Ничего, все тот же томительный скрежет. От вынужденной неподвижности Юлий закоченел, но не смел шевелиться, чтобы себя не выдать. Стоило только перепуганным водоносам или водоносу, если он был один, остановить лошадь и сбросить тормоз — Юлий ухнет вниз, в преисподнюю, без надежды на возвращение.

Уставшие от напряжения глаза уловили туманный светлеющий круг, можно было уже различить колесо с перекинутой через него цепью. Юлий пригнул голову и замер. Бадья поднялась выше закраин колодца и закачалась, остановившись. Вот, кажется, заклинили они колесо. Стукнуло железо, и бадья дернулась — это приладили длинный, с крюком на конце, рычаг, чтобы вывести тяжелую бадью на устроенный обок с колодцем помост. Все эти хитрости и приспособления позволяли средней силы мужчине справиться с работой в одиночку. Но сколько их будет на самом деле?

Слышалось, как водонос переступал и пыхтел уже рядом, ни разу, впрочем, не удосужившись заглянуть в нутро доставленной из недр земли емкости — особенных подарков он не ожидал. Скрежетнуло последний раз дно и все стало, обвалилась ослабевшая дуга.

Обнаженный и мокрый, Юлий вскочил чертом. И цапнул водоноса за бороду: ага!

Мужик жалко вздрогнул с хриплым и похожим на зевок стоном. И еще несколько мгновений понадобились Юлию, чтобы добить несчастного взглядом, самим зрелищем бледно-зеленого своего лика — бедняга осел. Стесненный в бочке, Юлий не мог удержать его за бороду и выпустил — водонос повалился на истертые плиты, казавшиеся в косом лунном свете обтаявшими ледяными глыбами.

И, рухнув, шевелился, перебирая руками и ногами, как опрокинутый жук.

На хозяйственном дворе, посередине которого со всеми своими механизмами стоял под навесом колодец, а чуть поодаль понурила голову лошадь, никого больше как будто не было. За крышами угадывалось смутное волнение людских толп — город, однако, не спал… В проулке отсвечивал красным факел, а здесь хватало луны.

Юлий выбрался из бадьи и тотчас принялся стягивать с поверженного водоноса зипун.

— Раздевайся! — прошептал он зловещим шепотом.

Как и следовало предполагать, водонос — здоровенный, волосатый мужик — не настолько уж обеспамятел, чтобы вовсе утратить разумение. Не раскрывая глаз, он двигал руками, поддаваясь усилиям Юлия, как сонный ребенок в материнских объятиях. Последовательно и вяло разоблачался, покорившись душой и телом неизбежному. Он не особенно даже вздрогнул, когда зловещий шепот приказал: поле-за-ай!

И только чуть-чуть приоткрыл глаза, чтобы не миновать бадью.

Юлий поставил на барабан тормоз и торопливо крикнул в разинутое горло колодца:

— Обрюта! Принимай!

Преисподняя еще откликалась неразборчивым эхом, когда, сорвавшись с обочины, тяжеловесная бадья ухнула; завизжали, загрохотали с надрывным ужасом цепи и шестеренки, обещая несчастной жертве смерть от разрыва сердца. Юлий сгреб чужую одежду и побежал в закуток возле конюшни, где можно было без помех одеться. Водонос, могучего сложения человек, оставил ему избыточное наследство с тяжелыми, изрядно воняющими штанами, которые пришлось после беглого исследования замыть в каком-то грязном ведре. Все болталось на Юлии: мокрые в шагу штаны и зипун, шляпа провалилась на уши, а разбитые башмаки елозили на ноге — спасибо и за это, привередничать не приходилось!

Ближе к дворцу, освещая пустынные перекрестки, горели факелы, а бессонный народ гудел на площади. Разреженные толпы занимали ее едва ли не целиком — две или три тысячи человек, все наличное население Вышгорода, включая женщин. На Красном крыльце говорила Милица, слабый голос ее почти не слышался, и Юлий, оказавшись на задах толпы, мало что мог разобрать. Правее плохо освещенного дворца зияли огненным зевом раскрытые ворота церкви.

Понемногу, чтобы не привлекать к себе внимание чрезмерной спешкой или настойчивостью, Юлий начал пробираться вперед.

— …Нет сомнения, — раздавался девичий голос колдуньи, — Чеглок будет удерживать детей, Раду, Наду и Стригиню, как заложников. Он будет торговаться прежде, чем решится снять осаду Вышгорода. Положение его, однако, если смотреть чуть дальше собственного носа, безвыходное. После смерти Юлия земля ушла из-под ног изменника. Мы, впрочем, готовы простить…

Сейчас Юлий понял, откуда это праздничное оживление в полуночной толпе: Милица известила дворян и челядь о смерти великого государя и возвращении престола к Святополку — в белом долгополом кафтане тот стоял обок с закутанной в темный плащ колдуньей. Можно было понять ожидавших многолетней осады, лишений и голода людей — новая перемена судьбы привела их в возбуждение, никто тут не замечал глубокой ночи, осенившей город бездушным спокойствием звезд. Толпа глухо волновалась; как видно, все то, о чем толковала Милица, не было уже новостью, и люди только ждали повода, чтобы разразиться приветственными кликами. Достойная жалости смерть Юлия под свалившейся с небес скалой развеяла последние сомнения во все подавляющей правоте Милицы и неоспоримых преимуществах ставленника ее Святополка.

Вдовствующая государыня Милица между тем продолжала говорить. К месту упомянула ожидающие стан Чеглока раздоры, вероятное вмешательство пигаликов, которые вовсе не отменяли смертного приговора ближайшей союзнике Чеглока Золотинке. Она вспомнила Рукосила, полагая, что рано сбрасывать его со счетов, и указала на близкие уже холода и зиму, что едва ли позволит Чеглоку удержать собираемое со всей страны ополчение.

То была речь полководца, более приличная безмолвно стоящему тут же Святополку, чем вдовствующей государыне; не видно было только, чтобы кто-нибудь замечал подмену или находил в этом нечто несообразное.

— Союз с невежественной и самонадеянной волшебницей будет гибельным для всякого, кто обратится к ней за помощью. Доморощенная волшебница принесет своему союзнику в приданое неумолимую вражду пигаликов!

С напором помянув Золотинку, Милица остановилась перевести дух. Прикрытого кисеей лица ее нельзя было рассмотреть, зато хорошо различался Святополк. Он казался измученным и нерадостным и, вскинув на миг глаза в слепую черноту площади, снова глядел под ноги. Нижние ступени крыльца занимали вельможи, в латах и при оружии, но без шлемов.

— Откроются ли завтра ворота и Толпень на коленях примет своего законного государя, останемся ли мы на некоторое время в осаде — как бы там ни было, мы можем смотреть в будущее с уверенностью. Гибель Юлия пришлась как нельзя кстати. — Это скромное заключение вызвало там и здесь готовые смешки, перекрывая их, прокатилось по площади жизнерадостное «ура!»

Святополк поднял глаза, словно бы удивляясь. Кажется, Юлий понял, что происходило с братом: оглушенный, он боялся радоваться. Когда на площади поутихло, Милица, повернувшись к молодому государю, обронила несколько слов, и Святополк нехотя подался вперед.

— Покаяться хочу перед честным народом! — сказал он в черноту ночи, едва разреженную светом факелов. — Покаяться! Смерть дорогого брата Юлия принял я себе в радость…

Надрывный голос государя смазался, и пораженная толпа затихла, не понимая, должно быть, в какой радости упрекает себя Святополк такими рыдающими словами. Похоже, государь возводил на себя напраслину. Милица буркнула нечто раздраженное, что нельзя было разобрать в двадцати шагах, и поддернула лиловый струящийся плащ, закутываясь.

— После утверждения своего на святоотеческом престоле, — продолжал Святополк много тише, так что толпа поневоле замерла, — принимаю обет во искупление тяжких моих грехов и братоубийственного восшествия на престол совершить пешее паломничество в Святогорский монастырь… — Юноша сбился, безнадежно махнул рукой и сошел в раздавшуюся толпу дворян, куда затесался Юлий. Пришлось наклонить голову, чтобы сопровождаемый латниками брат не узнал его в трех шагах.