Мицос Александропулос - Ночи и рассветы

• Название: Ночи и рассветы
• Автор: Мицос Александропулос
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1978

Мицос Александропулос — известный греческий писатель-коммунист, участник движения Сопротивления. Живет в СССР с 1956 года.

Роман-дилогия состоит из двух книг — «Город» и «Горы», рассказывающих о двух периодах борьбы с фашизмом в годы второй мировой войны.

В первой части дилогии действие развертывается в столице Греции зимой 1941 года, когда герой романа Космас, спасаясь от преследования оккупационных войск, бежит из провинции в Афины. Там он находит хотя и опасный, но единственно верный путь, вступая в ряды национального Сопротивления.

Во второй части автор повествует о героике партизанской войны, о борьбе греческого народа против оккупантов.

Эта книга полна суровой правды, посвящена людям мужественным, смелым, прекрасным.

---

Старушка была разбита параличом, ум у нее уже давно повредился. Ничего она не понимала и ничего не слыхала — глухая. Эти дикари ей кричали, а она не понимала. Рассказывали мне, приложила она к уху ладонь и все спрашивала: «Чего? Чего? Не слышу…»

Лиас был в слезах.

— Не надо, — сказал Космас, — не будем об этом… Воздух был тяжелый и раскаленный. Космас подошел к окну, распахнул его и стал смотреть в темноту, которая текла, как река, и увлекала за собой его мысли. И он не устоял, и мысли его снова потонули в темноте и растворились в ней, как растворяется в мутном море пригоршня мутной воды.

Космас оглянулся. Лиас неподвижно лежал на кровати и смотрел в потолок. «Много видел он в жизни и много перенес, — думал Космас. — Много горечи он изведал, и итог его жизни — это его мужество, он выстоял, как подобает мужчине».

Он снова обернулся к окну, заглянул в густой мрак, и перед ним снова возник кошмар, рассказанный художником.

— Чего же ты молчишь? — спросил он Лиаса. — Говори что-нибудь…

— Хорошо, — с готовностью откликнулся Лиас. — Но что тебе сказать? Я говорю все одно и то же, а вам, молодым, это скучно. Я вас понимаю, это в природе вещей, но что я могу тебе сказать, если не то, что думаю, во что верю? Люди падают, такова их судьба, но жизнь не останавливается и шагает по бесконечной дороге. Мудрые люди говорят, что ничего в этом мире не пропадает, не пропадет даром и кровь наших товарищей, она обретет новую жизнь в плодах, взращенных их жертвой. Это все равно что семена, которые падают в землю и дают новые побеги…

— Да, — согласился Космас, — только этим и можно утешиться, иначе спятишь с ума…

— Иначе не бывает, — убежденно говорил Лиас, будто он сам установил этот порядок. — Жертвы приносят плоды рано или поздно. Важно, что приносят, как каждый год приносят красные плоды кумарьес в моей деревне Аи-Марина на склоне Мурганы. И пусть набросятся на нас сто Англии, а кумарьес все равно заалеют, Я верю в это, как верю, что я Лиас из деревни Аи-Марина на склоне Мурганы…

Космас первый раз слышал об этой горе, но сразу представил, что Мургана такая же высокая и гордая, как Астрас, как все горы его родины… И он почувствовал, как в жизнь его снова входят горы, словно мужественные и сильные товарищи.

— Так и должно быть, — сказал Космас.

— Так и есть, — еще увереннее прозвучал голос Лиаса. — И как знаю я все, что мною прожито, знаю и то, что осталось впереди.

XVI

Снова Астипалея выглядит как военный лагерь. Площадь переполнена народом, гремят крики:

— Оружие! Все на Фермопилы!

Только что по городу разлетелась весть, что партизаны кавалерийской бригады задержали англичан в Фермопильском ущелье.

— Оружие! — требовали юные астипалеоты, собравшиеся перед зданием штаба.

Космас поднялся к Леону.

— Я уезжаю. Или, если хочешь, давай сформируем роту и пойдем вместе.

— А как со здоровьем?

— Прекрасно…

Леон взял его за руку, и они вместе прошли в соседнюю комнату, битком набитую молодыми активистами Астипалеи.

— Вот вам командир! — крикнул, перекрывая шум, Леон.

Парни и девушки закричали еще громче:

— Дайте нам оружие! Мы выступим немедля…

В военном деле они были совсем неоперившимися новичками, и Космас запросил в комендатуре несколько опытных партизан, чтобы составить костяк роты, которая еще до того, как была создана, получила название «Леонид». Вечером на пустыре за площадью прозвучала первая военная команда.

— А ну-ка, беглец, иди сюда!

Космас оглянулся. Прямо к нему направлялись врач и Лиас.

— О! И слышать ничего не хочу! — заранее запротестовал Космас.

— А я и не собираюсь ничего говорить! — парировал врач. — Я пришел послушать. Куда это собирается великое войско?

— Как дела, Космас? — спросил Лиас. — Хватит ли у тебя силенок? Доктор полагает…

— Я чувствую себя великолепно, считайте, что меня здесь нет, я уже на Фермопилах…

Честь вечная всем тем, кто в буднях жизни
Воздвиг и охраняет Фермопилы, —

продекламировал врач, но таким тоном, будто хотел пожурить их за неосмотрительность.

Космас еще раньше заметил, как естественно звучат в устах доктора стихи Кавафиса, они жили в его крови, в его душе старого, неисправимого скептика. Он произносил их тихо, задумчиво. Так мудрые деды с мягкой улыбкой на губах делятся с молодежью горьким опытом жизни.

Кто, долга никогда не забывая… —

продолжал доктор, а Космас думал, что, вопреки стараниям старика, стихи звучат оптимистично и явно гармонируют с героической атмосферой дня.

Тем большая им честь, когда предвидят
(А многие предвидят), что в конце
Появится коварный Эфиальт
И что мидяне все-таки прорвутся.

Эти строки вызвали у Космаса протест.

— Нет! Не прорвутся! Это пораженчество, дорогой доктор!

— Пораженчество? Такой ярлык не для меня. Наоборот, я заслужил большей чести: в числе многих других я предвижу, что мидяне прорвутся, ведь эфиальты давно уже объявились, и все-таки я охраняю свои Фермопилы… Что с того, если мидяне прорвутся? Разве не прорвались в 480 году до нашей эры персы и в 1200 году крестоносцы или в 1941 году немцы? Однако за кем осталась победа?

— И все-таки они не прорвутся! — настаивал Космас. Ведь завтра он сам вместе с другими бойцами «Леонида» встанет на Фермопилах против этих мидян…

* * *

— Сбор завтра в пять утра на пустыре! — объявил Космас своим новым товарищам по оружию. — Иметь при себе одеяло, ложку, вилку, котелок или алюминиевую тарелку и продовольствие, сколько найдется и сколько можете унести…

— Какое там еще продовольствие! — горячилась молодежь. — Ты лучше раздобудь нам патронов…

Однако в назначенный час все явились с одеялами, ложками и вилками и кое-какими съестными припасами. Рота была готова к выступлению, пожалуй, последняя и самая молодая партизанская часть, которая прожила лишь несколько часов. В полдень вместо обещанных грузовиков пришло известие о том, что военные действия прекратились и заключено перемирие…

Через два дня в Астипалею вернулось командование дивизии. Где-то велись переговоры…

* * *

— Заглянул бы ты в церковь, — попросил Космаса Леон. — Посмотри, что можно для них сделать.

— Для кого?

— Здесь, недалеко от Астипалеи, есть лагерь заложников. Наши освободили оттуда женщин и всех тех, кто пострадал невинно, и теперь они нашли убежище в церкви. Мы поручили одному офицеру распределить их по домам, но в суматохе его куда-то отослали, и дело осталось без глазу. Сходи узнай, как они там… Согласен?

Уже смеркалось. Космас поднялся по лестнице и открыл дверцу алтаря. В церкви было темно, воздух сперт от горячего дыхания. Тихо гудели голоса, надрывался старческий кашель. Космас сделал несколько шагов, на кого-то наступил, выслушал сердитое ругательство. «Что же делать? — подумал он. — Ничего не видно. Приду завтра с утра…»

Он закрыл за собой дверь. По ступенькам поднимались две женщины. Космас обернулся и оказался прямо перед ними. «Добрый вечер!» Он поклонился и уступил им дорогу. Но одна из женщин вдруг вскрикнула и отшатнулась, спрятав лицо за высоким воротником.

Космас подошел к ней.

— Кто вы? Почему вы от меня прячетесь? Женщина прильнула к стене, втянула голову в плечи.

— Кто вы? Кто вы? — снова спросил Космас. Тогда она решительным движением опустила воротник.

— Пройти меня, Космас! Я верю, ты не причинишь мне зла.

Перед Космасом стояла незнакомая пожилая женщина. Теряясь в догадках, он вглядывался в ее черты и слушал, как рядом бормотала молитвы вторая женщина, ее подруга.

— Я не узнаю вас! — вынужден был признать Космас.

— Ничего удивительного.

Космас видел, с каким усилием к ней возвращались спокойствие и хладнокровие, как на ее лицо снова ложилась печать достоинства, словно румянец после мертвенной бледности, вызванной волнением. «Госпожа Георгия!» — мелькнула наконец догадка.

— Да, — услышал он ее голос, — госпожа Георгия. Голос прозвучал неохотно и устало, голос разбитого, несчастного человека, измученного своими страданиями и страданиями других. Никогда не испытывал Космас к этой женщине тех недобрых чувств, которые испытывал к ее мужу или сыну, и сейчас, увидев ее здесь, бездомную и измученную, проникся к ней глубоким сочувствием: она ни с кем не воевала, ни на кого не нападала, за что же ее бросили в этот водоворот войны и страданий? Госпожа Георгия глотала душившие ее слезы. Космас подал ей руку, усадил на ступеньку.

— Я видела тебя позавчера… Но что скрывать? Я не хотела, чтоб ты меня узнал. Я знаю, Джери и его друзья причинили тебе много горя…