Василий Ключевский - О нравственности и русской культуре

• Название: О нравственности и русской культуре
• Автор: Василий Ключевский
• Жанр: Философия
• Год: 2008
• ISBN: 5-7107-9982-3

В книге представлены статьи и заметки В. О. Ключевского, посвященные вопросам нравственности и русской культуры.

Второе издание (1-е – 1998 г.) дополнено воспоминаниями писателей и людей искусства о великом русском историке.

Для студентов гуманитарных специальностей вузов и всех, кого интересуют вопросы русской культуры.

---

Цель: полож[ительная] и отрицательная]: 1) как не надо думать; 2) что надо додумать. Точно веет запах 40-х г[одов] при чтении сочинения: идеи, чувства, женщина, жизнь (Пр. 1833, 239). Повторить азбуку, выучившись грамоте.

Она не давала сражений, хотя и одерживала много побед, даже над победителями, не завоевывала царств, хотя все завоеватели – ее дети, и право – она пролила над ними больше материнских слез, чем они неприятельской крови. Значит, и у женщины должна быть история и даже своя особая история. Но как узнать ее, по каким хартиям и летописям? А по ее платью. Игла – перо. Костюм – это ее летопись, памятник ее дум и чувств и ее хартия, лучшее художественное создание. В костюм она положила половину своей души или по меньшей мере значительную ее долю. Говорят, дипломат Талейран сказал, будто язык дан мужчинам, чтобы скрывать свои мысли. Но если мужчина языком глотает свои мысли (вероятно потому, что совестно показать их людям), то костюм дан женщине для того, чтобы открывать свою душу (наверное потому, что это лучшее, что есть у ней). Костюм женщины – это ее история, биография, ее философия; что угодно, только не ее дипломатия. Сама она может быть скрытна, сдержанна, говорить не то, что думает и думать не о том, что г[ово]рит; но ее костюм всегда рассказывает о том, что она думала вчера и о чем г[ово]рила с матерью или мужем сегодня. Женщина любит, чтобы все, что ее окружает, было ей по душе, а из окружающего ее ближе всего к ней – ее костюм.

Что же, однако, м[ожно] прочитать по дам[скому] костюму и что может начертать женская игла? Возьмем примеры поближе к нашему времени. Революция – разум – прилив крови к мозгу. И у женщин высокий ворот, стремившийся с плеч взобраться по шее до самой макушки. Очевидно, когда мужчины стремились отдаться под философскую власть разума, женская игла хотела овладеть самим разумом. Начало века – белое и черное (печаль и грустное умыванье рук в ужасах).

Настала после Наполеона эпоха Реставрации, общего ремонта, когда люди, запыхавшись от поспешной беготни вперед, захотели собрать растерянные по дороге впечатления и часто оглядывались назад, как будто потеряв дорогу. Загляните в модные картинки при журналах 1815–1830 гг.: дамы принялись декольтировать спину, как будто перевернув баску спереди назад. Для чего? Чтобы посветить своим усталым и растерянным главам в их поисках найти потерянную назади дорогу. Значит – дамский костюм не всегда прибор для отвода зорких глаз, а иногда и фонарь для тускнеющего мужского зрения. Белое и черное. Рыбки-морячки на выставке 1872 года – не по Ил[овайскому], а по собственному историческому] чутью.

Это все азбука жизни, но именно потому и пренебрегаемая взрослыми. Но… о чем бишь я начал?… Да, о древнерусских рядных записях.

Итак, я собираю эти записи, чтобы по ним восстановить историю древнерусского женского костюма, а по костюму составить историю древнерусской женщины, т. е. историю ее души, потому что у женщины нет другой истории. Мужскую историю [ищем по] забытым бумагам в пыльном архиве, а женскую – в кладовых изношенного платья. Что делать? Таково наше ремесло: мы запоздалые подметальщики сора жизни и блеск дня наблюдаем по угасающим лучам заката.

Ищут вчерашн[его] дня, а зачем жив[ут] настоящ[ей] минутой, неисторики теряют вчерашние дни? Мне собирают рядные. Как я вошел в сношения с Гамл[етом] Щигр[овского] уезда.

Критика историческая].

Как будто сначала порядок, а потом кой-как вперемежку мысли разных порядков. Многие мысли считал своими только п[отому], что впервые узнал от самого себя, не знал, что их давно высказали другие. Наклонность к софизмам: это, очевидно, от причины, указанной в эпиграфе. Робок, а порой у самого Далай-Ламы табачку попросит понюхать.

[О кнуте и палке][77]

1874 г.

Среди ученых рассуждений о высоких предметах, завещанных стариной, как-то странно будет Вам услышать речь о предметах, также завещанных стариной, но мало возвышающих душу, о палке, о кнуте. Но несомненно, что и это предметы археологические и – о, если бы только были они предметами археологическими.

Это стародавние вековечные наши народные учителя, и если бы прилежание и неутомимость составляли все достоинство педагога, их можно было бы назвать учителями образцовыми. Странно подумать, что целые века у них учились предки уму-разуму.

Биография этой суровой четы, ее печальная общественная, политическая и домашняя деятельность, надеюсь, любопытная страница в истории нашей культуры и в нашей археологии заслуживает нескольких строк. Я, впрочем, не берусь быть их биографом, а хочу лишь сообщить немногие известия и соображения об их темной юности. Вопрос, когда введены у нас телесные наказания, значится в списке вопросов, по которым 3-му Археологическому] съезду желательно получить некоторые сведения.

Это очень темный и спорный вопрос, хотя и не очень трудный для разрешения. Припомним в общих чертах историю телесных наказаний у нас. Нет нужды говорить о последних столетиях. XVI и XVII века были временем, когда русское государство, установившись, организовалось внутри и расширялось вовне. Телесные наказания являются тогда с широким применением в судебной практике. Боярин-воевода испортит поход, капитулирует перед неприятелем, его секут кнутом на площади. Служилые люди, дворяне или дети боярские зашумят и подерутся на Постельном крыльце у царских покоев в Кремле, бьют батогами нещадно. Истопник царский уронит кушанье, посланное с царевой кухни в честь боярину или кому другому, его бьют перед государевыми окнами. Дьяк или подьячий сворует, возьмет посул, взятку с челобитчика рыбой или деньгами, – рыбу или кошелек с деньгами повесят ему на шею и побьют кнутом на торгу, на площади. Кнутом, торговой казнью карают всех и за разнообразные проступки и преступления.

В XV в. встречаем то же. Телесные наказания узаконены в Судебнике Ивана III в некоторых случаях. В судебной практике они действуют еще шире, чем в законодательстве. Князя Ухтомского высекли кнутом на козле за составление фальшивого акта на имущество Спасо-Каменного м[онасты]ря. Князь удельный волоцкий грозит монахам Иосифова Волоколамского монастыря «кнутьям избесчествовать» за непослушание их игумена. Еще раньше вел. кн. Василий Темный высек кнутом двух служилых людей своих, дворян по-нашему, за политическую вину, за сочувствие врагу его кн. Шемяке.

В XIII и XIV вв. нет таких прямых указаний на юридическую и воспитательную деятельность кнута. Вообще в эти века мы не встречаем устава, который обязательно для всей Руси излагал бы систему уголовного права. Это время можно было бы назвать периодом политического раздробления Русской земли, если бы прежде Русская земля была политическим целым. Общественная жизнь, скудная, приниженная, теряет общий пункт тяготения и, за исключением новгородско-псковской окраины, слабо цепляется за мелкие княжеские дворы. Только к концу этого периода в Москве стала завязываться основа Русского государства. В это время не могло быть общего и систематического законодательства. Но ни в уцелевших явлениях правительственно-судебной практики, ни в памятниках нравственных понятий этого времени не заметно телесных наказаний, не слышно работы кнута. Старинные церковные поучения князьям, отражающие быт этих веков, не соответствуют его правителям и не удерживают их от его употребления, молчат о подобном исправительном средстве. Даже в остатках ежедневной разговорной речи того времени, где теперь такими глубокими рубцами врезались следы этой системы наказаний, ее как будто незаметно. Вспомните известный застольный разговор тверского епископа Симеона с полоцким кн. Константином в XIII в. Князь в назидание своему тиуну спросил у епископа, куда попадает тиун на том свете, в ад или рай. «Куда и князь», – отвечал епископ. Князь не ожидал такого ответа: так в то уже время неразлучные были понятия о судьбе и о неправде. И однако как характеризуется злой, жестокий судья и волостной правитель того времени? Он неправо судит, взятки берет, христиан не милует и не жалует, о вдовицах не печется, сирот не милует, нищих не любит, деньги любит, людей разоряет, лихое все делает, словно бешеного человека напускает его князь на людей, давая ему меч. Такими ли чертами характеризовали недавнего лихого капитана – исправника или г[осподина] станового пристава? Лихому тиуну XIII в. давался меч, а не кнут губить людей. Криминалисты могут рассуждать о сравнительной силе исправительного действия меча и кнута; но не кнут привыкли видеть в руках у нашего станового пристава XIII в.

[Ведь только во сне…][78]

7 мая 1892 г.

Ведь только во сне твое сознание становится вне истории и то лишь одно сознание, а твой грезящий аппарат остается в ее сфере, в области культуры; твое одеяло, которое дает тебе возможность грезить, не стуча зуб об зуб, и твоя добросовестная хозяйка, накормившая тебя безопасным обедом, – ведь это продукты культуры, плоды просвещения, истории. Хромой Ярослав, разбитый Святополком и бежавший в Новгород, не имел ни того, ни другого на своем трудном пути. Идя по тротуару, ты видишь, что встречный обходит тебя слева, и ты норовишь посторониться вправо; извозчик предлагает тебе свои услуги, и ты, имея чем ему заплатить, садишься. Он едет рысью, нахально кричит «берегись» переходящим дорогу мужчинам и женщинам и вдруг без окрика осаживает лошадь. «Что случилось?» – думаешь ты. Ничего, – через дорогу плетется ребенок! Ты думаешь, что все это так просто и естественно, что это искони бывало и всегда быть должно, что мир создался с правилом держаться правой стороны и не давить ребенка. Нет, это не природа, а история. Это не сотворилось, а выработалось, стоило много трудов, ошибок, вдохновенных замыслов и разочарований. Когда ты, бывало, сидел за своим письменным столом, торопливо составляя реферат профессору для зачета полугодия и помышляя тоскливо о пропущенной «Руслане и Людмиле», ни перед собой, ни в себе ты не мог бы найти предмета неисторического: бумага, перо, профессор, опера, самая тоска твоя по ней, наконец, ты сам, как студент, зачитывающий полугодие, – все это целые главы истории, которых тебе не читали в аудитории, но которые ты должен понимать на основании тебе читанного. Размышляя о причинах Реформации, ты обо всех этих мелочах ровно ничего не думал и даже не считал их предметами, достойными размышления, а ведь и причины Реформации читались тебе только для того, чтобы приучить и расположить тебя размышлять о таких мелочах. Чтобы уметь создавать желательные людские отношения, надобно знать, как создавались действительные отношения. Знание прошедшего учит понимать настоящее, а понимать настоящее нужно.