Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

• Название: Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
• Автор: Тамара Катаева
• Издательство: Минск: Современный литератор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-14-1615-4

Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.

Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».

---

БОРИС ПАСТЕРНАК. Пожизненная привязанность.

Переписка с О.М. Фрейденберг. Стр. 179.

Иными словами, она устроилась так, что все по дому – уборку, присмотр за ребенком – делал сам Борис Леонидович. Евгения Владимировна с самого начала сожительства поставила дело таким образом: «Я принимала все абсолютно». «Особенно ей нравилось, как Пастернак сам ставил самовар».

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 187.

Так о причинах возникновения романа пишут недоброжелатели второй жены. И на самом деле, может, оно так и было – Бог с ними, с причинами.

Пастернак влюбился, объяснился в поезде на возвратном пути, услышал в ответ (ей одного его внутреннего жизненного сюжета было недостаточно, ей еще более значительной казалась собственная история: она считала, что влюбленность Пастернака – это завершение ЕЕ истории), что такой любви она недостойна, поскольку в ранней юности (совсем немного слишком ранней) у нее был неплатонический роман со старшим двоюродным братом. На эту тему Пастернаку хватило переживаний на много лет, с Зинаидой Николаевной он захотел соединиться навеки, обещал оставляемой жене всяческое содержание, Генриху Густавовичу – неумаляемую дружбу (надо ли говорить, что до конца жизни все исполнял).

На этом основная любовная история заканчивается – были только некоторые квартирные перипетии, в 1937 году родился общий ребенок, в 1948-м Пастернак познакомился с Ольгой Ивинской, но второй семьи не бросил (может, потому, что обещался в свое время Зинаиде Николаевне; а Евгении Владимировне – возможно, словами такого обещания не было высказано: когда по молодости женятся, подразумевается само собой, что это – навеки, специально не оговаривают. Тем и руководствовался для простоты).

«Неужели все это, все чуждое мне сокровище женской прелести, будет вечно мое, такое же привычное, как я сам для себя?» (Лев Толстой. Война и мир). Несомненно, он предполагал, что и Генрих Нейгауз будет вечно принадлежать ему со всей прелестью его игры.

Когда человек влюблен, он уверен – это переменился и жаждет какого-то успокоения, какой-то ласки весь мир. Ведь он же, Борис, в порядке – вот руки, вот ноги, он их переставляет, он что-то куда-то несет и доносит, он садится за стол – значит, что-то случилось с миром и это с ним надо что-то делать. Что в его, слабых Бориса, силах? Голос его срывается, он едва может поворачивать голову – ведь все же видят, что он следит глазами за Нейгаузихой, руки его немеют – ведь понятно же, ЧТО он хочет держать этими руками! Но слава Богу, силы есть у Гарри, он поднимает свои руки…

Удар, другой, пассаж, – и сразу В шаров молочный ореол Шопена траурная фраза Вплывает, как больной орел. Гарри умеет что-то делать конкретное. Он умеет справляться с Нейгаузихой. Он не боится этого мира, не боится Нейгаузихи, он знает, что сказать всем этим людям, собравшимся посмотреть на них, узнать, что случилось, у него можно просить помощи.

«Пришел», – летит от пары к паре, «Пришел», – стволу лепечет ствол. Потоп зарниц, гроза в разгаре, Недвижный Днепр, ночной Подол.

Всё. Все получат сейчас всё от Гарри, а его, Бориса, оставят в покое. Говорят, что он не был даже на этом концерте, но для него было главное, что на него ПРИШЕЛ Гарри. Где бы в эту ночь ни был Борис – Гарри был на Подоле, и между ними была вольтова дуга. Это Гарри и он были проводами под током.

Концерт и парк на крутояре.

Недвижный Днепр, ночной Подол. У Бориса тоже была эта ночь, он видел те же зарницы, ему так же пахли цветы. Жаркий ветер в ночи принадлежал точно так же и ему. Никто не смел не давать ему еще и Зину…

Если не хороша Зинаида Николаевна Пастернак, вторая жена Бориса Пастернака, внутренне или внешне (была бесспорной красавицей в молодости и таким же бесспорным бегемотом, вставшим на задние лапы, – биографы не стесняются приводить цитаты и имена цитируемых авторов, впрочем, дело прошлое, – в последние годы), то тем больше в абсолютном исчислении любовь к ней Пастернака. А то, что она все-таки ведь и не совершенное зло – в стандарты неизящной эпохи вполне со своей внешностью укладывалась и даже выглядела импозантно, была домовита, работяща, чадолюбива, имела твердый и несклочный характер, была предана мужьям, и для любого, кто о судьбе ее слышит в первый раз – фантастическое дополнение, – она была незаурядной пианисткой: с ней в четыре руки играли Горо-виц, Рихтер и Генрих Нейгауз (о нем ниже) – то есть наличие у нее достоверных достоинств тоже не умаляет любви Пастернака, он ее достоинства не взвешивал в коробочке, он полюбил ее посредством удара молнии. Не без того – полюбил за красоту и живой нрав, как бывает просто в песне. Вся эта книга написана только потому, что Борис Пастернак полюбил ее, смог полюбить, о любви и книга.

«А потом я увлекся Зинаидой Николаевной. Просто она тогда была очень красива, и это была тяга, которая должна была сокрушить препятствия».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 252.

Известные своей яркостью и красотой истории любви интересны, как правило, красотой того времени, когда любовь уже началась и длилась. О тех любовях, о которых мы знаем, нам известно благодаря описаниям их сладостного течения: о недолгих и недостоверных любовях Пушкина, описанных в таких стихотворениях, что когда нам надо описать какое-то неподвластное негениальному языку чувство, мы можем не ломать себе голову в поисках слов; о длящейся всю жизнь несомненной любви Блока к Прекрасной даме – замирает дух от явственного ощущения незримого и реального электрического поля между хмурой, закисающей Любовью Дмитриевной и вечной его женой; о восхитительной любви Маяковского (самое восхитительное, что кто-то пролюбил эту любовь за нас, мы можем знать ее, как уже открытую Америку, репетировать, как провинциальный трагик привычный ему репертуар, сопереживать и страдать сильно и безопасно, в общем – потреблять), неизменной в пронзительности, вне зависимости от бурной и мелкой суеты, созданной для него – пусть Бриками, пусть хоть кем угодно, нам все равно – повседневности.

Любовь Пастернака к Зинаиде Николаевне ничего нового или поучительного нам не сообщает. Течение ее было обыденно. Она даже более скоро, чем обычно бывает, закончилась.

Такой бы любви только начинаться и начинаться, но – никогда не начаться. Для НАЧАЛА ЛЮБВИ трудно придумать объект более достойный и бесспорный, чем Зинаида Николаевна Нейгауз. В ней все было прекрасно.

Ее лицо было прекрасно. Ей не надо было и смотреться в зеркало. Пожалуй, оно было бы и вредно: увидя такое, что представляло собой отражение Зинаиды Николаевны, надо было находить объяснения такой красоте – и о многом задумываться. Ее красота в наших широтах – да и не в наших, в родной ее Италии такая легкость маслиновых глаз и светлая радость улыбки, белизна зубов, легкость волос, геометрическая гармоничность – практически не встречается. В каменоломнях творенья, что на Апеннинском полуострове, почти все – рабочие наброски, совершенства отдельных черт, неприлаженных друг к другу, слишком много прекрасных, античного образца деталей на коротких ногах, при больших носах, при каменных подбородках, при матовой черноте кожи, при выкаченных глазах. Большой эстет Карл Брюллов во всех италийских странствиях не нашел женского облика прекраснее, чем у внебрачной дочки русского вельможи, дани куртуазной обязаловки странствующего по Италии иноземного богача, – графини Юлии Строгановой. Никого бы не нашлось и красивее Зины Еремеевой (Джотти).

Хороша была и фигура. Русская женщина не может быть худа. Красавица, входящая в зал, вровень с Владимиром Маяковским, Татьяна Яковлева, смогла вытянуться и высушиться к старости только благодаря повелителю поколений топ-моделей, «дьяволу, не одетому в Prada», своему мужу Алексу Либерману.

Что за судьба (физическая судьба – в сантиметрах и килограммах – ее тела) была бы у нее, вернись она с Маяковским в нашу страну, в обеспеченную им возможность демонстрировать отсутствие голода, или если жить не для зависти другим, а себе для выживания – поддаться инстинкту и при малейшей возможности подращивать подкожную жировую прокладку!

Посмотрите на фотографии наших первых манекенщиц – с темными лицами, короткими шеями, со свернутыми в бесполый пупок губками, узловатыми голенями и утрамбованными талиями – и топ-моделей с Запада, с самых давних времен… Фотографию Коко Шанель с балеринами Дягилевского балета. У нее – самые тонкие и длинные ноги и гибкий торс. У нее – самые длинные руки. У нее – трепетное трагическое лицо. Над ней одной нет директора, и, разорвав или потеряв контракт, она не останется на улице. Оставшись – будет знать, что делать. Русские балерины – это было то, что нужно русскому балету, потому что в этом искусстве идею хореографа не выразишь на пальцах, без группы голодных (но урывками про запас утолщающими свои бедра и плечи) девушек, во втором поколении потомков вековых крепостных.