Доминик Менар - Небо лошадей

• Название: Небо лошадей
• Автор: Доминик Менар
• Издательство: Флюид / FreeFly
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-203-3

Случайно подслушанный в очереди разговор выбивает у Лены почву из-под ног. Слух о том, что в парке поселился бродяга, который рассказывает истории детям и заботится о пони, разом лишает ее покоя и сна.

Он вернулся. Тот, о ком она никогда не говорила, связанная с ним не только родством и годами, прожитыми вместе, но и страшной тайной, которую ей так бы хотелось забыть. В ее тихую и размеренную жизнь вихрем врывается неумолимое прошлое. Яркие и тревожные, пронзительные и завораживающие воспоминания детства погружают героиню в события давно минувших дней, в психологический триллер, в котором вымысел и реальность сплетаются воедино.

---

Однажды, несколько лет спустя, я шла через сад, возвращаясь из школы, и услышала первые звуки пения. Подняв глаза, увидела, как от легкого ветра дрожит водосточный желоб, затем ветер усилился, и вдруг я услышала его, это пение, я в ужасе застыла и смотрела, как в порывах ветра дрожит серая металлическая труба. Уже первые капли падали в траву, но я не шевелилась. Дождь струился по мне, и наконец, сдвинувшись с места, я вошла в дом. Меня, конечно, отругали, и я заболела, неделю пролежав с ватной головой и ломотой во всем теле.

Помнишь ли ты об этом? Ты продолжал видеть птицу. Сама не знаю почему я ничего не сказала тебе, почему ни разу не поймала твой палец, когда ты тянул его к окну, почему ни разу не увела тебя в сад и не взяла на руки, чтобы показать водосток, дрожащий на ветру. Не знаю, какие странные опасения останавливали меня. Однажды я даже заявила, что заметила птицу, разглядела ее крылья в потоке света, и, кто знает, не было ли на самом деле там, по ту сторону водостока, маленькой птички с оперением, сливающимся с серо-коричневой черепицей?

Когда ты научился ходить, я стала водить тебя гулять в поля. Мы собирали все, что находили там: кукурузную ботву, которая служила юбкой для куклы, или таинственные и внушающие ужас черепа крольчат, съеденных лисами, или неизвестные грибы, которые мы складывали в карманы, воображая их оружием страшнее любого пистолета; они, конечно, не были ядовитыми, потому что мы не задумываясь облизывали пальцы, потрогав их.

Когда мы приходили на опушку леса, я сажала тебя на плечи, и мы вступали в полумрак, похожий на полумрак церкви, и в тишине, под сводами деревьев, мы говорили шепотом. Я приводила тебя к пруду, и, улегшись на берегу, мы долго рассматривали странных животных, не похожих ни на рыб, ни на насекомых, которые держались на поверхности или проплывали под водой, и водомерок с огромными лапками, которые наводили на тебя ужас. В жару я снимала свои туфельки, заправляла подол юбки в трусы, раздевала тебя и заходила в пруд; держа тебя за запястья, я осторожно окунала тебя в воду, и ты вопил от страха и восторга, когда твои ножки погружались в тину. В самом разгаре лета мы голышом лежали в траве у воды, тучи мошкары облаком кружили над нами, и мы слушали их тихий пронзительный гул. Я рассказывала тебе истории, и их герои с помощью моих пальцев оживали на ковре из листьев. Там, в лесу, возле пруда мы проводили дни напролет, и тем удивительнее нам было по вечерам возвращаться домой, дом уже не казался нам нашим домом, и тем удивительнее было снова видеть родителей.

Однажды, лежа голышом на траве, как маленький принц в короне из жужжащего облачка мошкары, ты сказал:

— Теперь я.

Я удивленно посмотрела на тебя, но ты не видел меня, ты рассматривал небо через просветы в листве и рассказывал свою первую историю. Она была так же прекрасна, как самая прекрасная из моих, меня переполняла гордость, и я обняла тебя; я не могла представить тогда, к какому ужасу, к какому кошмару все это приведет нас.

Следующей зимой сильная гроза сорвала водосток, но ты продолжал слышать соловья. Я начала ненавидеть эту птицу, но продолжала делать вид, что слышу ее, но теперь она казалась мне чем-то мрачным и пугающим, она несла угрозу, которую я не могла объяснить. Что-то чужое насильно вошло в нашу жизнь, и я хотела бы закрыть перед ним дверь, но не могла, уже не могла, было слишком поздно.

10

Перед тем как войти в отель, я вынула из сумки гвоздику и, скривившись, разгрызла ее, немного пожевав, затем выплюнула горькую шкурку на тротуар. В холле Мелих старательно собирал сиреневые мыльные стружки, рассыпанные на стойке. В воздухе так сильно пахло лавандой, что я подумала, он не заметит запаха гвоздики, но, когда я обняла сына, он поморщился. И сказал, что пахнет невкусно, я согласилась, подумав, что так пахнут жабы и змеи, которые живут во мне, и эта ложь, что исходит из моего рта, но никогда не станет правдой. Должно быть, у меня был грустный вид, потому что он обвил мою шею руками и прижался ко мне. Немного поболтав с Валерией, мы направились обратно. Дома Адем уже проснулся и пил пиво, сидя на диване в гостиной и читая газету. С голым торсом, смуглый и толстый, покрытый густыми волосами, он был похож на ручного медведя. Мелих поцеловал его и ушел играть в свою комнату. Адем отложил газету с непонятными мне значками и, улыбаясь, спросил:

— Ты упала? У тебя все колени зеленые.

Опустив глаза, я посмотрела на свои брюки, испачканные зеленью.

— Ах, нет, я просто немного посидела в траве, — ответила я.

Неожиданно я почувствовала себя очень уставшей, и подошла к нему, чтобы сесть рядом. Легла и положила голову ему на колени. Он тоже почувствовал запах гвоздики и наморщил нос, вопросительно глядя на меня.

— Я была у дантиста, — сказала я. — У меня болел зуб уже несколько дней, и мне наконец удалось попасть на прием…

Я замолчала, не зная, что еще сказать. Закрыла глаза и почувствовала, как он провел пальцем по моим губам.

— Открой рот, — сказал он грозным голосом, — покажи мне этот гадкий зуб, я с ним поговорю.

Я покачала головой. Запах гвоздики теперь вызывал у меня отвращение, и я знала, что больше не смогу ощутить его, не вспомнив равнодушного холода твоих глаз.

— Ты не увидишь его, он совсем в глубине, — вздохнула я.

Он что-то сочувственно прошептал, затем мягко прижал холодное стекло бутылки к моей щеке.

— Я сделаю тебе все зубки из золота, — сказал он, — только из золота, целое колье из золотых зубов, они никогда не заставят тебя страдать от боли.

Я попыталась улыбнуться, но губы только искривились, а глаза наполнились слезами. Когда я прижалась лицом к его плечу, он взял меня за подбородок и сказал:

— Ну, открой глаза, — и я не смогла не послушаться. Он пристально посмотрел на меня, потом отпустил и поднес бутылку к губам.

— Тебе надо было подождать, когда я проснусь, я пошел бы с тобой.

Я не могла выговорить ни слова и только покачала головой в знак того, что это было невозможно. Он больше не смотрел на меня. Спустя несколько минут он спросил изменившимся голосом:

— Тебе было больно?

— Да, — вздохнула я, — да, мне было больно.

Конечно, я должна была наконец рассказать ему о тебе. Конечно, я должна была рассказать, что у меня был брат, о котором я никогда ему не говорила, и что этот брат был — я должна была это сказать — сумасшедшим, таким же сумасшедшим, как те гримасничающие безумцы, прижимающиеся лицами к зарешеченным окнам больниц, как та безумная старушка в парке. Он был ангелом, чудом, но он был таким же безумным. Его разум отказывался оставаться пленником внутри черепа, он был похож на странного необузданного зверька, который отказывался жить на своей ветке и сначала резвился повсюду, а затем засыпал в глубине вашей ладони, на вашем плече или у вас на затылке, обняв вас своими мягкими лапами; его невозможно было забыть, вы не могли жить без него, но неожиданно для вас самих вы не смогли жить и рядом с ним. Я должна была вырвать из себя эту правду, как тот золотой зуб, найденный детьми на дне ручья, но я не сделала этого, она осталась невысказанной и бесполезной, кому может быть нужен золотой зуб, если его когда-нибудь не найдут дети?

Адем не шевелился. И, хотя он смотрел куда-то в сторону, у меня было ощущение, что он ждет, когда я заговорю; он дышал в одном ритме со мной, слегка учащенно. Так прошла минута, затем еще одна, наконец он поставил бутылку на столик и встал.

— Мне пора на работу, — произнес он и вышел из комнаты.

Когда Адем вернулся, на нем уже была его форма ночного портье. У порога он только махнул мне рукой, повернулся, и я услышала, как за ним закрылась дверь.

Чуть позже я спустилась приготовить ужин Кармину. Я не осталась у него надолго, сославшись на зуб, и только взглянула на картины, которые он мне показал. На одной из них угадывался легкий след на берегу пруда, словно тень какого-то невидимого персонажа; кажется, я не рассказывала ему о нем, но у меня так и не хватило духа расспросить художника.

Жозеф лежал на полу между картинами и, следя за мной, вилял хвостом. Я присела и почесала его за ушами. Я посмотрела в его рыжие глаза и подумала: как я могла не замечать этого раньше? Он так походил на пса, который когда-то был у тебя, на ту собаку, которую ты нарисовал однажды, и я долго хранила этот рисунок, сделанный твоей рукой; меня бросило в дрожь от этого сходства, словно та самая собака смотрела на меня сейчас сквозь прошедшие годы. Когда пес лизнул мои пальцы, у меня возникло нелепое ощущение, что он в свою очередь узнал меня, не он, конечно, а та, другая собака, словно время стянулось, как в рубец стягивается рана, и что все должно снова уладиться.

Потом я вернулась домой и уложила Мелиха спать. Он уснул, а я еще долго сидела на краю его постели. В комнате стояла тишина, и я слышала, как он спокойно дышит. Я думала о тебе, о твоем лице, я не успела увидеть, как оно изменилось; ты совсем вырос, пока меня не было рядом, и все же, пока я думала о твоих еще незнакомых чертах, об этом длинном бледном шраме, об этой недоверчивой и такой детской улыбке, я испытывала ту же нежность, то же головокружение, что и раньше.