Роман Арбитман - Поединок крысы с мечтой

• Название: Поединок крысы с мечтой
• Автор: Роман Арбитман
• Жанр: Критика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0260-6

Среди героев этой книги – Борис Акунин и Том Клэнси, Дарья Донцова и Роберт Шекли, Василий Головачев и Станислав Лем, Николай Леонов и Фредерик Форсайт, Василий Звягинцев и Стивен Кинг... Автор книги, критик Роман Арбитман, вот уже два десятилетия исследует так называемые «массовые жанры» литературы, фантастику и детектив. Его сборник является своеобразным путеводителем в мире современной pulp fiction, охватывая творчество широкого круга авторов – отечественных и зарубежных, хороших и наоборот.

«… Хочется верить, будто все эти тексты, собранные вместе, дадут читателю известное представление о литературном процессе в детективно-фантастической сфере: темы, проблематика, эволюция жанров и т. п. <…> Если читатель откроет и закроет эту книгу с улыбкой, автор в обиде не будет. …»

---

1995

Красивое искусство убивать

Эрик ван Ластбейдер. Ниньзя-1. Роман. СПб.: Лик

Американцы наконец-то придумали, как отплатить японцам за истинные и мнимые грехи – от Пирл-Харбора до ввоза в США дешевых «тойот». Решено было взять в эксплуатацию всего один небольшой кусочек японской национальной культуры и выжать из него максимальный конвертируемый доход.

Речь идет о культуре убийства. Разумеется, на Западе (как и на Востоке) убийством никого не удивишь: лишение жизни давным-давно превратилось в сюжетообразующий фактор тысяч триллеров. Обыватель, которому на роду написано умереть в собственной постели, обязан получить – хотя бы в искусстве – компенсацию за свою порядочность и честность. Сотни писателей и режиссеров делали имена и состояния на рецептах превращения человека в покойника. Другое дело, что западная культура убийства была недостаточно зрелищна в силу «экономичности» и строгой функциональности. Доходило до того, что мастера жанра брали на вооружение способы убийства из арсенала разведок и контрразведок – а уж эти-то ведомства всегда славились умением сделать убийство камерным, тихим и малоэффектным. (Классический пример – знакомый и нашим зрителям фильм Жерара Ури «Укол зонтиком», появившийся на экранах вскоре после покушения КГБ на жизнь болгарского писателя-диссидента Георгия Маркова; в комедии с участием Пьера Ришара диссидента заменили необаятельным пузатым мафиози, которого сам бог велел поскорее кокнуть.)

В этом смысле «восточное» убийство выгодно отличалось экзотичной атрибутикой и неторопливостью процесса: убийство принимало облик красивого спектакля с двумя участниками, причем жертва могла быть уверена в непредсказуемости финала. Красивый японский ритуал стал воспроизводиться массовой культурой во всех подробностях, чуть замедленно, чтобы каждую можно было рассмотреть. По правде говоря, настоящие ниньзя (они же ниндзя) – хладнокровные убийцы японского средневековья – тоже не превращали свое кровавое ремесло в театр. Но правда жизни всегда отступает перед правдой искусства; вот почему восточная прописка убийств-спектаклей стала со временем само собой разумеющейся. Для удобства был выведен даже особый книжный и – особенно – кинематографический гибрид идеального ниньзя, американца-европейца по рождению и японца по воспитанию, культуре и привычкам (вспомним героя Дольфа Лундгрена в «Больших разборках в мини-Токио» или персонажа Майкла Дудикова в «Американском ниньзя»).

Герой романа Эрика ван Ластбейдера Николас Линер – именно из таких. Автор делает его сыном английского еврея и японки и заставляет провести юность в Стране восходящего солнца, поднабраться культуры (убийства) у соответствующего старика сэнсея, чтобы затем перебросить героя в США и сделать там сыщиком. Гремучая смесь готова.

Дальнейшее действие романа составляют короткие мизансцены плановых смертоубийств, исполненных в положенной восточной манере (это двоюродный японский брат Николаса таким экзотическим способом напоминает о своем приближении), в финале же следует необычайно долгий поединок двух ниньзя. Дружба народов в лице Ник. Линера побеждает.

В литературном отношении роман безбожно плох. Усилия переводчиков, постаравшихся максимально беллетризовать произведение, успеха не возымели. Да автор и не стремился выдать реестрик красивых убийств за роман: занудные разговоры по ходу дела и утомительный секс призваны лишь к заполнению пауз – как коверные во время циркового представления. Главная беда, впрочем, состоит отнюдь не в художественной убогости романа (читывали и похуже). К сожалению, основная часть отечественных потребителей подобного чтива кое в чем отличается от своих американских собратьев. Обычный полицейский триллер наш соотечественник еще числит по ведомству литературы, зато слегка беллетризованный путеводитель по карте эффектных убийств уже играет роль некоего руководства, инструкции – а всяческими «полезными советами», пособиями умельцам на заметку нас всегда учили не пренебрегать. Западный читатель (зритель) выработал иммунитет к таким советам, он понимает, что все это не всерьез, и умеет разделять мир реальный и мир вымысла. Мы же, воспитанные в духе наивного реализма, не разучились еще над вымыслом обливаться слезами, и эта отзывчивость нам еще может аукнуться. «Красота спасет мир», – поучал Достоевский, чей Раскольников убивал свою жертву не по законам масс-культа, но суетливо, нелепо, неэстетично. Кто знает: овладей Родион Романович красивым искусством ниньзя – и великая русская литература могла бы двинуться в совершенно ином направлении.

1993

Пряник-убийца

Эрик ван Ластбейдер. Черное Сердце. Тула: НПО «Тулбытсервис»

Отныне можете не ездить в Тулу со своим Ластбейдером. Новый (всего лишь десятилетней давности) роман одного из первооткрывателей темы ниндзя (ниньзя) красиво вписался в привычный ряд исторических достопримечательностей Тулбытсервиса, заняв почетное место левее печатного пряника и где-то посередине между самоваром и двустволкой. Соответственно, деятельность двух главных героев романа – бывшего цэрэушника Трейси Ричтера и настоящего террориста Сока Киеу – спроецировалась на сюжет популярной повести Николая Лескова о тульском мастере Левше.

Произведение Лескова попало в этот ассоциативный ряд не случайно. Литературоведы-традиционалисты в данной повести предпочитали считать заглавного героя – центральным, а потому видеть здесь только конфликт секуляризованной личности с авторитарной разновидностью социума, априори глухого к просьбам индивида. Именно в этом ключе обычно трактовался и текст завещания Левши, и факт принципиального неисполнения оного: даже в том случае, когда лицо индивида недвусмысленно просило кирпича, социум демонстративно изводил кирпич на чистку оружейных стволов. Литературоведы «новой волны» справедливо отвергали столь поверхностный подход, обнаруживая в образе блохи квинтэссенцию трагического противостояния Востока и Запада. Пресловутая аглицкая блоха (Запад), подкованная русским умельцем Левшой (Восток), не только отказывалась танцевать под чью-либо дудку, но и вообще (согласно Киплингу) не могла сойти с места. Для автора повести противоречие выглядело неразрешимым. Дитя двух цивилизаций, порождение сразу двух культур, миниатюрное механическое создание англо-русского гения у Лескова было однозначно обречено на гибель.

Эрик ван Ластбейдер, взяв за основу именно вторую трактовку «Левши», попытался исследовать двуединство «Восток—Запад» более спокойно и непредубежденно. Сказовая форма автору показалась архаичной, и он избрал достаточно популярную форму динамичного детективного повествования. В ходе исследования писатель вывел интересную закономерность: от перемены мест двух культурных слагаемых общая «сумма» менялась совершенно фантастическим образом. Оказывается, результат синтеза двух культур напрямую зависел от последовательности расположения пластов. И если для американца Трейси Ричтера вхождение в мир культуры древней Камбоджи (Запад + Восток) становилось благотворным, то для камбоджийца Киеу, перевезенного в Америку (Восток + Запад), эксперимент заканчивался полным распадом личности. Для Ричтера возникший дуализм был гармоничен и только удваивал число нравственных запретов, делая героя почти идеальным (недаром под влиянием Востока этот бывший лучший мастер спецопераций покидал ЦРУ и использовал свои навыки лишь для самозащиты или для защиты близких). Правоверный буддист Киеу, которого мощная террористическая организация «Ангка» все активнее использовала в качестве бизнесмена-убийцы, заражался ядом чуждого холодного рационализма и впадал в безумие. В отличие от тульского печатного пряника, на который не распространялся лишь Закон о печати, Киеу вынужден был в итоге отвергнуть вообще все нравственные законы и превращался в машину. Машину, сконструированную умельцами Востока, подкованную злыми мастерами Запада и предназначенную отнюдь не для механических танцев, но для убийства и только убийства.

В центре повествования у Ластбейдера оказывалась многоходовая политическая композиция, разработанная оружейным магнатом Макоумером. Тот рассчитывал привести в президентское кресло своего ставленника, «ястреба» Атертона Готтшалка, чтобы затем проводить политику, угодную его корпорации. Потому-то и был задействован Киеу – безумный человек-компас, чья стрелка пыталась указать и на «ост», и на «вест» одновременно. Вышеупомянутый Трейси Ричтер, в свою очередь, использовался автором в качестве противоядия Киеу и в качестве успокоительного – для всех остальных, как своих, так и чужих (разница лишь в величине прописанной дозы). К середине второго тома герои окончательно определялись в своих сюжетных функциях: безумный гибрид (Киеу) совершал кровавые преступления, стараясь после каждого собрать воедино осколки разбегающегося собственного «я»; удачный гибрид (Трейси) стимулировал динамику фабулы, то и дело прерывая мучительный транс убийцы новыми ходами расследования. В конце книги миллионер Макоумер погибал, запутавшись в сетях собственных интриг, а беднягу Киеу разрывали на части внутренние противоречия.