Юрий Борев - СТАЛИНИАДА

• Название: СТАЛИНИАДА
• Автор: Юрий Борев
• Издательство: "СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ"
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990

Книга представляет собой эпическое повествование об эпохе сталинизма, построенное из мини-рассказов. В повествовании три слоя.

Первый слой — мемуары по чужим воспоминаниям — рассказы выдающихся людей о Сталине и сталинщине.

Второй слой — исторические анекдоты, обладающие разной степенью достоверности, но верно отражающие суть эпохи.

Среди рассказчиков и героев рассказов — писатели Ахматова, Булгаков, Бабель, Зощенко, Пастернак, Платонов; деятели театра и кино Мейерхольд, Михоэлс, Ильинский, Ромм; ученые Капица, Ландау, Эйнштейн, Н. Вавилов; маршалы Жуков, Конев, Рокоссовский, Блюхер, Тухачевский; политические деятели Хрущев, Микоян, Молотов, Каганович, Бухарин, Радек, Рыков и другие, а также де Голль, Черчилль, Чан Кайши и другие.

Эти рассказы и исторические анекдоты собирались и литературно обрабатывались автором около полувека.

Третий слой — концепция автора, объединяющая разнородные материалы в целое. Пафос и главная мысль этого необычного произведения — отрицание сталинщины и утверждение идеи демократического общества.

Данные об авторе Юрий Борев — член Союза писателей и Союза кинематографистов, профессор-доктор. Автор книг «Эстетика», "О трагическом", «Комическое», "Искусство интерпретации и оценки" и др. Переведены на 33 языка. Автор романа "Земля — воздух" и киноповести "Воскресший из живых".

---

Демонстрация в защиту Сталина была разогнана грубым сталинским методом с применением оружия и танков. Некоторых из убитых для быстрой ликвидации последствий события сбросили в Куру. Так Сталин и из гроба «лично» и через разоблачивших его, но воспитанных им новых руководителей еще раз обрушил беды на грузинский народ. Командующему округом пришлось срочно покинуть пределы Грузии, и он долго жил инкогнито, боясь кровной мести родственников убитых.

Вскоре после этих событий из Гори в Тбилиси приехал грузовик с двумя актерами. Один из них был загримирован под Ленина, второй — под Сталина. Жители Тбилиси восторженно встречали их и кричали:

— Пусть Ленин поцелует Сталина!

Когда актер исполнял эту просьбу, улица кричала:

— Теперь пусть Сталин поцелует Ленина!

— Пусть они обнимут друг друга!

Это уличное представление доставляло людям большое удовольствие.

Не поможет

После XX съезда был освобожден и реабилитирован бывший работник ЦК, специалист по немецкой литературе Борис Леонтьевич Сучков. Берия хотел получить от него материал против шедшего в гору Суслова. Сучков выдержал все, но такого материала не дал: приобщенность к такому делу грозила бы расстрелом. После освобождения Суслов помог Сучкову стать членом редколлегии "Знамени".

Однажды, прийдя в редакцию этого журнала, Сучков пожаловался:

— Ужасно болит голова.

Редактор предложил:

— Хотите, дам анальгин?

— Не поможет… Если бы вы знали, как они били меня по голове…

В наследство — страх

Как-то в начале 70-х годов литературовед Сучков спросил у писателя Кривицкого:

— Чего ты боишься больше всего?

Подумав, Кривицкий ответил:

— Боюсь оказаться немощным при ясном сознании. Кривицкий молчал, и тогда Сучков спросил:

— Почему же ты не спрашиваешь, чего я боюсь больше всего на свете?

— Ты сам скажешь: ведь для того ты и задал мне свой вопрос.

Директор Института мировой литературы АН СССР, доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент, без пяти минут академик, доверенное лицо ЦК и руководства Союза писателей Сучков сказал:

— Я боюсь умереть в тюрьме.

Вот ведь какой страх вогнан был в людей! Как тут не вспомнить метод беспривязного содержания скота без пастуха. Скоту отводится участок пастбища, который отделяют от остального мира проволокой, находящейся под током невысокого напряжения. Первый раз корова подходит к проволоке и ощущает удар. Второй раз она уже не подходит. Ток отключают, но рефлекс продолжает действовать: ни одно животное не пытается нарушить границы отведенного ему пространства. Тока уже нет, а членкор Академии наук СССР боится умереть в тюрьме!

Кафкианское видение

Стою я в очереди на почте, которая находится почему-то на втором этаже тюрьмы. Очередь длинная, жарко, душно. Время тянется медленно. От усталости я опираюсь рукой на какой-то предмет. Оказывается, это чаша весов. Она склоняется в мою сторону. Это замечает женщина — работник почты. Она поднимает крик, и меня арестовывают, обвиняя в том, что я пытался что-то украсть. Какая-то тройка из двух человек допрашивает меня на предмет выяснения обстоятельств события и квалификации моего поступка. Логично объясняю, что я работающий человек, профессор и совершенно нет у меня никаких резонов что-нибудь присвоить, да кроме того на весах ведь ничего не лежало, я непроизвольно облокотился… Один из следователей перебивает меня: "Как вы попали в тюрьму? Почему вы стояли в очереди именно на тюремной почте?" Все поплыло в моем сознании. Действительно, в чем же дело?

Как я оказался в тюрьме? Я не могу оправдаться. Мои судьи закрыли заседание и ушли. В страхе я жду приговора и думаю: "Когда я был на свободе, я тоже был в тюрьме и не замечал этого. Только оказавшись арестованным, я понял, что свобода — тюрьма… Наверное, эта почта обслуживает и арестантов, и вольных людей. Я попал туда, будучи свободен. Однако Гамлет говорил: "Весь мир тюрьма, и Дания худшее из ее подземелий". Я, наверное, живу в Дании. Ведь я не могу отличить свободу от рабства, волю от заключения, путаю почту, призванную устанавливать связь между людьми, и тюрьму, призванную отгородить человека от людей".

Сколь же глубоко в подсознание вошла несвобода, если снятся такие кафкианские сны.

В 1964 году арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля за публикацию на Западе литературных произведений "День открытых убийств", "Говорит Москва", «Любимов». Я был в числе шестидесяти двух писателей, подписавших протест против неосталинской акции — судебного приговора писателям. С трибуны XXIII съезда автор "Тихого Дона", протестовавший своим произведением против братоубийства гражданской войны и против расстрелов людей, думающих не в унисон с большинством, давал авторам письма отповедь, не вязавшуюся с гуманистической сутью написанной им эпопеи: "Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита не мотивировалась. (Продолжительные аплодисменты.)

Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев (Бурные аплодисменты)…

И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а "руководствуясь революционным правосознанием" (Аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты). А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора".

Чудовищно здесь все: и то, что это говорил автор 'Тихого Дона", и то, что он говорил с самой высокой в стране трибуны партийного съезда, и то, что съезд «продолжительно» и «бурно» аплодировал, и то, что арестованных писателей ждала тюрьма, и то, что и этого показалось Шолохову мало и он и «виновным», и их заступникам напоминал о "революционном правосознании", которое поставило бы всех к стенке! Когда я вспоминаю это выступление, мне становится трудно отождествить выступившего на съезде писателя с автором "Тихого Дона".

Не менее чем Шолохов меня поразил директор Института мировой литературы Борис Леонтьевич Сучков — сам безвинно сидевший писатель. Он истерично кричал, а затем уведомил, что увольняет меня. Увольнение не состоялось — видимо, инстанции не хотели дополнительного шума вокруг этой и без того шумной истории. Сучков вместе с академиками Виноградовым и Юдиным дали суду резко отрицательные экспертные отзывы на произведения Синявского и Даниэля. И вновь я не могу отождествить кричавшего на меня директора Сучкова с сидевшим "ни за что" писателем, с образованным литературоведом-германистом. И может быть, разгадка этой непохожести Сучкова на самого себя в том, что он, находясь на вершинах жизненного успеха, будучи честным и законопослушным гражданином, говорил: "Больше всего боюсь умереть в тюрьме".

Даже если мы, наконец, будем жить в правовом государстве, людям еще долго будет приходить в голову формула страха Сучкова и сниться кафкианские сны.

Раскрепощение

Реформатор и перестройщик XIX века Александр II ни много ни мало отменил крепостное право. Это было, безусловно, новое мышление. Однако вскоре антикрепостник взялся за палку: и крестьян в деревнях усмиряли и прогоняли сквозь строй, и «Современник» приостановили, и Чернышевского арестовали. Трудно насаждать демократию в России. Даже у Герцена есть консервативная идея: нельзя освобождать людей снаружи больше, чем они освобождены внутри. Я же полагаю, что внешнее и внутреннее освобождение человека должны соревноваться между собой в глубине и силе этих процессов.

Сталин во многом практически вернул крепостное право, запретив свободное перемещение по миру и даже просто общение с миром, поставив крестьян в феодально зависимое положение, отняв у них паспорта, лишив возможности самостоятельно распоряжаться землей, тракторами и другими орудиями труда, переданными МТС, произведенными продуктами, лишив народ правовой государственности. Еще в худшем, чем крепостное, в поистине рабском состоянии были сотни тысяч и миллионы заключенных, подневольно выполнявших тяжелейшие, не механизированные и порой ненужные работы. После смерти Сталина постепенно (с историческими откатами) шло разрушение крепостнических зависимостей.

Разрешение публикации

В 62 году членам Политбюро был роздан текст повести А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича". На заседании Политбюро Хрущев спросил:

— Печатать или не печатать? В ответ все промолчали. Хрущев сказал:

— Ну что ж, будем решать по пословице: "Молчание — знак согласия".

Закрытие сталинской стройки