ВЛладимир Авдеев - Протезист

• Название: Протезист
• Автор: ВЛладимир Авдеев
• Издательство: Издательско-коммерческое предприятие
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

Если Вы устали от современной бульварной литературы, но и христианский пессимизм русской классики Вас не прельщает своей отстраненностью от жизни, если у Вас высокий интеллектуальный потенциал, но не было возможности ознакомиться с произведениями Ницше, Шопенгауэра, Кьеркегора, Ясперса, Набокова, Пруста и др., если Ваша душа изголодалась по романтической любви и Вы жаждете героя с активной жизненной позицией, то роман «Протезист» молодого писателя, философа и коммерсанта В. Авдеева — то, что Вам нужно.

---

У меня болит Нумидия.

Я должен бороться с Балябиным, ведь он не имеет права на Лизу. Это право имею только я, ибо мое неистовое Неверие уже приговорило мне ее в качестве награды. Сказочная принцесса Неверующего царства, ты будешь моей, каких бы вселенских усилий это ни стоило. Во мне обидели не человека, во мне оскорбили животное — а этого я не прощаю никогда.

У меня болит Атлантида…

* * *

Начальнику спец. отдела

Этической консультации № 2

Докладная записка

Довожу до Вашего сведения, что все указания и распоряжения относительно гражданина Рокотова Фомы, Фомича выполнены. В типографском отделе отпечатаны рекламы на приглашение психологических натурщиков (в количестве 10 экземпляров) и расклеены вокруг его дома. Кроме того, на третьем этаже главного здания Этической консультации № 2 повешена соответствующая доска с обозначением того, что данное учреждение действительно является Научным центром этических исследований; создана и оборудована приемная, а всему персоналу управления даны соответствующие инструкции. Постоянный штат телохранителей Рокотова доведен до шести человек с тем, чтобы максимально исключить контакт с населением, а общее наблюдение, обработку информации и координацию постоянно осуществляет агент, выделенный Вашим особым распоряжением № 67/12.

Несмотря на все специфические сложности задания, как то: полная непредсказуемость поведения Рокотова и большая протяженность расстояний, покрываемых им ежедневно, — никаких срывов до сих пор не было. Рокотов посетил почти все объекты, обусловленные договором, но меняя их последовательность и совершая незапланированные выходки вольного содержания в общественных местах, чем и усложнил контроль до предела. Так, после посещения военной верфи и полета над городом на воздушном шаре, он спровоцировал массовые столкновения населения с правоохранительными органами на религиозной почве. Присвоив имя мифического Фомы Неверующего, он позволяет себе самые экстравагантные выходки в культовых местах и политических учреждениях. Выкрикивает какие-то «красные» и «синие» слова в местах скопления людей, затем дополняет их зловещими путаными комментариями, гневными прорицаниями, декламациями, вычурными песнопениями, вызывающими жестами, карнавальными костюмами и иными несуразными выходками, чем и привлекает внимание толпы. Умело используя сложности ситуации, злободневные темы, артистические данные, экзотическую манеру поведения и общую нервозность населения, Рокотов доводит скопления народа почти до безрассудного буйства, публично обещает вызвать все сверхъестественные силы для уничтожения Утопии. Причем, прямо на улице совершает связанные с этим магические действия, чем снискал уже массу поклонников и, особенно, восторженных поклонниц, к услугам которых незамедлительно прибегает. Огромной популярностью пользуются его выступления перед концертами рок-музыки, на выставках, в ночных кабаре, модных художественных салонах и прочих местах, допускающих фривольное поведение.

Он ведет роскошный, оголтелый, разнузданный образ жизни, пользуясь безнаказанностью, казенными деньгами, и всячески пожинает плоды своей скандальной популярности. Закатывает дорогие гулянки, устраивает ни с чем не сравнимые массовые оргии с мистической языческой подоплекой, якобы прославляя фаллический культ и укрепляя здоровые инстинкты вырождающегося человечества, чем и спасает, по его мнению, весь людской род. Разгул страстей, предводительствуемый Рокотовым, не знает границ и примеров. Его деяния иногда заставляют усомниться в здравом уме.

Лица, причастные к охране и обслуживанию Рокотова, а также, агенты, курирующие его деятельность, выражают твердую уверенность в том, что данный эксперимент проводится в исключительно государственных интересах и не будет продолжаться долго, а последствия его не скажутся отрицательно на состоянии нашего общества.

С готовностью и почтением,

Ваш Даниил С.

* * *

В большом просторном кабинете, обыкновенно светлом, оттого что солнце толкалось в его окна большую часть дня, было несколько электронных часов, каждые из которых жили своей независимой электронной жизнью. Этот факт индифферентного сосуществования нескольких систем, которые должны цепляться за время с одинаковой поспешностью и через эталонные промежутки, неожиданно сильно поразил воображение Григория Владимировича, скомкав все рабочее настроение и порвав обычный строй продуктивной мысли. С самого утра он работал много и с удовольствием. Жестко вычертились несколько серьезных соображений, готовых вот-вот лечь в основу нового кодекса общегосударственных законов, но подспудный привкус близкого существования этого пресловутого Фомы Неверующего вытолкал в оперативную память первого заместителя министра комплекс душевных тем, к переживанию которых он не любил возвращаться. Он еще раз обвел сквозным взглядом островки прободения во временной ткани, зачарованно посмотрел, как все часы подряд потянули на себя одну и ту же секунду, точно отнимая ее друг у друга, и…

…вспомнил Лизу.

Жизнь Балябина была бедна эмоциональными оттенками. Он слишком рано возвеличился в собственных глазах умением коротко сворачивать шею обстоятельствам, бестрепетно приручая нужные мысли, людей, слова, вещи и, конечно же, всецело властвуя над своими настроениями. В мозгу быстро проступили умильно добрые и беззащитные лица старых родителей, давно уж умерших и заставивших Гришу продираться наверх с тихим остервенением и сухим скрежетом зубов. А был он единственным и поздним ребенком в семье. Выцветшие от времени изображения стариков мягко толкнули воспоминания и, прощаясь, исчезли в омутах административной души, свободно помещающейся в сильном теле. Григорий Владимирович напрягся, распрямился, сжал ручку, выдавил из себя несколько бойких приказных суждений и сломался вконец (…) Ведь этот набриолиненный юродивый, утонченный паяц, языческий жрец с образованием инженера-системотехника окончательно вывел его из себя, но не в сторону искрометного озлобления, а в направлении неудобного его чину изумления. Он снова вспомнил Лизу, но теперь уже совсем разную: в роскошных нарядах на фоне других людей, купальном костюме и с огромным апельсином в руках, спящую в его постели с красной отлежанной во сне щекой, и как-то еще, уже совсем близко. Но здесь вновь возник этот придурковатый Фома, который вот так запросто, красиво и естественно познакомился на улице с приглянувшейся ему женщиной, на которую Григорий Владимирович истратил столько сил, обуздал столько своей неуклюжей застенчивости и приучил всех, и себя в том числе, относиться к ней как к призу за тяжелую победу. Но все чувства, силы, слова и эмоции, которые она занимала в душе заместителя министра, ему никогда не пришло бы в голову назвать любовью, ибо сила воли, струящаяся в широкое крутобережное русло его карьеры, производила на него самого буйно-загадочное впечатление, и потому образ интеллигентной, обаятельной Лизы смывался. Балябин, как и все подлинно напористые люди, не умеющие надеяться на что-то или кого-то еще, не способен был оценить все тонкие изгибы ее настроений, будучи всецело занят пульсированием собственной энергии. Любое его энергичное озарение моментально принимало в собственных глазах помпезно монументальный вид, а в ее глазах — дряблые очертания плебейского гиперболизированного буффонства. Беспристрастный знаток человеческих душ, чего доброго, сказал бы, что они постоянно присматривались друг к другу, как два биологически несовместимых вида, съехавшиеся из разных концов вселенной. Но вышло так, что вот уже несколько месяцев они жили взаимным увлечением, оказывая друг другу знаки внимания в виде посильных комплиментов и подарков.

Но Балябин твердо знал, зачем он живет, и гигантский мир, окружавший его, был ясен и правилен. Он всегда прекрасно улавливал опытным чутьем ясновидящего-физикалиста, сколько и каких потребно сил устремить в бескрайнюю структуру мироздания, чтобы высечь заветную искру облюбованного успеха. И в этой гиперзадаче тело служило ему могучим инструментом, к которому он относился с тщательным уважением знатока, ибо оно умело безотказно повиноваться. Мысли о вечном и божественном не донимали его по ночам изматывающей бессонницей. Истое дитя неверующей эпохи Балябин жил, не отнимая у Бога много времени, невзирая на свою активную деятельность у самого изголовья крупнейшего из государств истории. Так уж вышло. Просто им обоим, Балябину и Богу, некогда было заниматься друг другом: слишком много кругом было иных кровоточащих дел.

Не было также у Григория Владимировича умения оставаться наедине с природой, ибо назойливые комары со всего леса моментально устремлялись к океанам теплой вкусной крови, а бестолково-трудолюбивые муравьи не давали мять ароматную траву и беззаботно слушать пение птиц. На все эти нехитрые прелести Григорий Владимирович не был падок с детства и презирал их как сущие проявления ранимого романтизма. Он любил атлетические нагрузки на тело, добрую баню, остро отточенный прыжок в холодную воду, горячую пищу, рокот своего командного голоса. Самый образ мира был для него острием. Не важно чего, но острием. А все, что было пробиваемо и разрываемо им, представлялось скучным недоразумением, не достойным внимания сановного мужа. К вольным художникам, вообще к людям настроения он относился будто к существам пониженного хромосомного набора, и тогда раскатам камнедробительного смеха не было пределов. В детстве, еще при живых родителях, он собирал марки и даже какие-то значки, но со временем все остатки досуга убрались прочь. Максимальный коэффициент полезного действия по генеральным направлениям деятельности окупит все и вся. В школе он не мог выбраться из состояния постоянных удовлетворительных оценок по истории, ибо самый привкус «перебирания сплошных чужих ошибок, заблуждений, недомыслий, безволий» прямо-таки бесил его, и он как-то раз выпалил школьному учителю, что всей мировой истории он противопоставляет свою собственную… Его жестоко осмеяли всем классом, и потому после выпуска он никогда ни с кем не виделся, считая сентиментальность дурным тоном.