Николай Миклухо-Маклай - Путешествия на берег Маклая

• Название: Путешествия на берег Маклая
• Автор: Николай Миклухо-Маклай
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2006
• ISBN: 5-7107-9950-5

Имя замечательного российского путешественника Н. Н. Миклухо-Маклая навечно занесено в книгу открытия Земли. Его дневники, записки, сообщения о жизни во второй половине XIX в. среди папуасов Новой Гвинеи, составившие этот сборник, не только рассказывают о подвиге ученого, но и знакомят с ранее неизвестным. Материалы будут с интересом прочитаны всеми, кто стремится познать неизведанное, принять участие в освоении незнакомых уголков земного шара.

---

Один из моих слуг, полинезиец с о. Ниуе, слег, к хронической серьезной болезни присоединилась сильная местная лихорадка. Его примеру последовал и другой слуга, европеец, швед по происхождению, бывший матросом на китобойном судне. Мне пришлось приготовлять пишу для троих, лечить больных и ухаживать за ними, носить воду, рубить дрова, принимать визиты папуасов, делать метеорологические и другие наблюдения. Однако же Ульсона (шведа) я поставил вскоре на ноги, и он мог помогать мне. В начале ноября, полтора месяца по приходе, и я почувствовал первые пароксизмы лихорадки, которые уже не покидали меня во все время пребывания в Новой Гвинее, возвращаясь каждые две недели один, иногда и два раза, очень ослабляя организм и мешая многим предприятиям. Пароксизмы сопровождались бредом и сильною опухолью лица, шеи и рук, которая опадала в апирекциях{49}.

Панова флейта

Папуасы разных береговых и горных деревень почти ежедневно толпами посещали мою хижину, так как молва о моем пребывании распространялась все далее и далее. Это было разнообразием моей монотонной жизни с двумя больными, но подчас, чувствуя и себя крайне нездоровым, посещения папуасов, с их подозрительностью и любопытным нахальством, были мне даже неприятны. Риф, который окружал мысок, где стояла моя хижина, мог бы быть источником интересных зоологических наблюдений и исследований, но для этого я должен был бродить по пояс или по колено в воде, следствием чего было возобновление пароксизмов, почему я должен был отказаться и от этого. Наконец, полинезиец, который не хотел принимать никаких лекарств, хотя страдал сильно хроническою болезнию, очень изнуренный лихорадкою, умер 14 декабря, прослужив мне как повар только полторы недели.

Между тем папуасы, видя, что нас только двое, что, кроме того, Ульсон часто болеет (сам же я, когда болел, тщательно скрывал то от туземцев), незнакомые с огнестрельным оружием, которое я им до того времени не показывал, не желая увеличить их подозрительность и боясь еще более отстранить их от себя, предполагая большие сокровища в моей хижине, делались все нахальнее, требовательнее и стали угрожать меня и Ульсона убить.

Я принимал их угрозы шутками или не обращал на них внимания, по-прежнему ходил по лесу, посещал их деревни. При моем появлении подымалась в деревнях страшная суматоха: женщины и дети с визгом бросались в хижины и в лес, собаки выли, мужчины с оружием, с криком и особенным воинственным рычанием сбегались и окружали меня; не раз потешались они, пуская стрелы так, что последние очень близко пролетали около моего лица и груди, приставляя свои тяжелые копья вокруг головы и шеи и даже подчас без церемоний совали острие копий мне в рот или разжимали зубы. Я отправлялся всюду невооруженный, и индифферентное молчание и полное равнодушие к окружающему были ответом на все эти любезности папуасов.

Исключая двух или трех царапин, никто не решался нанести мне серьезную рану: диких ставил втупик мой неизменный индифферентизм; я же, поняв, в чем заключается моя сила, не изменял своего обращения с ними, решил, что когда-нибудь папуасы привыкнут к моим посещениям и к моей личности, и спал спокойно в папуасских деревнях, несмотря на копьи и стрелы туземцев, которые не расходились, даже когда я засыпал.

Однако же время шло; я во что бы ни стало хотел добраться до горных деревень, а для этого проводники были необходимы. Несмотря на наши натянутые отношения, я отправился в Бонгу (2-я ближайшая береговая деревня от моей хижины) и объяснил, что я хочу идти в горную деревню Колику-Мана, что для этого мне нужны люди, чтобы нести вещи. Начались переговоры между папуасами, потом они стали советовать мне не ходить: дорога дурная, камни, глубокие ручьи, горные люди убьют меня и т. п. Увидев, что уговариванием и обещанием ничего не поделаешь, я встал и объявил им, что иду один в Колику-Мана; вынув небольшой компас, прибавил, что эта движущаяся стрелка покажет мне дорогу, а если что со мною случится, всем им будет плохо. Приняв очень серьезный вид, я вышел из умолкнувшей толпы, которая казалась озадаченною и боязливо расступилась. Таинственная коробка с живою движущеюся иглою, слова и моя решимость подействовали: через ¼ часа меня нагнали несколько человек с изъявлением готовности идти со мною и защищать от горных жителей. Так совершил я первую более отдаленную экскурсию, за которой последовали другие.

Заметив, что наша провизия сильно убывает, и не надеясь постоянно получать свежие припасы от соседей, я разделил ее на порции, приблизительно до следующего августа месяца. Эти порции риса и бобов были очень невелики; к тому же почти полное отсутствие животной пищи было очень чувствительно, так что я стал чувствовать, что силы мои значительно уходят при частых приступах лихорадки. Недоверие папуасов было так велико, что в продолжение целых пяти первых месяцев нашего обоюдного знакомства они не решались даже показать своих жен и детей, которые убегали и прятались при моем приближении. Это недоверие, явно недружелюбная замкнутость и трудность проникнуть в горы подали мне даже мысль отобрать часть вещей, нагрузить ими оставленную мне «Витязем» шлюпку и отправиться далее по берегу, искать более благоприятного пристанища и более гостеприимных жителей. Это было в конце января 1872 г.

Два обстоятельства помешали, однако же, исполнению этого плана. Первое было то, что шлюпка, стоящая долгое время на якоре около кораллового рифа, оказалась проеденною червями, сильно текла и была не способна для дальнего, может быть, плавания; второе обстоятельство было изменение отношений папуасов ко мне, которые стали искать сближения со мною и даже моего расположения. Причины тому были многие, между прочим та, что я помог выздоровлению одного папуаса, которому свалившееся дерево проломило голову. Каждый день перевязывая рану и видясь с жителями деревни, где лежал раненый, я приучил их настолько к себе, что они стали позволять женщинам оставаться в моем присутствии и гораздо охотнее стали приносить мне съестные припасы в обмен за табак. Более важная причина желания сближения со мною лежала, как я узнал потом, в событиях, происшедших в папуасском политическом мире. Между моими соседями и жителями нескольких береговых деревень была объявлена война; мои соседи ожидали нападения со стороны неприятелей. Как более слабые и предполагая, что я обладаю какою-то таинственною силою, которая мне позволяет не бояться и относиться равнодушно к их копьям и стрелам, они сочли удобным приобресть во мне союзника и просили позволения, в случае нападения, прислать ко мне под мое покровительство своих жен и детей. Хотя мне не хотелось вмешиваться в их распри, но я на многое согласился, видя случай сблизиться, наконец, с этим недоверчивым племенем. Нападения на деревню не случилось, война ограничилась стычками в лесах; неприятель, услыхав, что я стану на сторону моих соседей, и напуганный преувеличенною молвою о моей таинственной силе и моем могуществе, заключил с моими соседями продолжительное перемирие.

Все эти обстоятельства позволили мне, наконец, свободно заглянуть в семейную и общественную жизнь папуасов, видеть многие обычаи и при частых сношениях изучить их язык, так что я свободно мог объясняться с ними об ежедневных делах. Под разными предлогами я посетил многие горные деревни, причем мои соседи оказались хорошими проводниками и переводчиками, так как почти в каждой деревне туземцы говорят на другом диалекте, непонятном для папуасов ближайших деревень. При этих экскурсиях я узнал, что выше 1200–1500 футов в горах около Астролаб-Бай (доходящих приблизительно до 7000 и 8000 ф.) жителей нет, тропинки также находятся только около деревень, выше горы покрыты труднопроходимым тропическим лесом. Это отсутствие жителей, а в особенности тропинок были для меня непреодолимым препятствием подняться выше в горы; никто не соглашался идти со мною, несмотря на щедрые обещания, уверяя, что тропинок нет и что в горах нечего есть.

Идти одному без провизии или с небольшим запасом ее, неся на себе принадлежности для ночлегов, перемену платья, оружие для охоты и кое-какие аппараты для рисования и наблюдений, показалось мне нерациональным; в такой сбруе я с трудом выдерживал трех– и четырехдневные экскурсии по проложенным тропинкам; чтобы добраться до вершины гор, потребовались бы недели. Взять Ульсона было тоже невозможно, он болел, был слаб и почти весь день лежал. Эти обстоятельства, к которым присоединилась мысль, что еще и у моих соседей многое остается для меня, об чем следует разузнать, и нередкое истощение сил вследствие лихорадки и недостаточной пищи убедили меня подчиниться обстоятельствам и ожидать в окрестностях моей хижины прихода русского судна, которое, может быть, могло бы прийти.

Моя провизия давно бы уже истощилась, если бы я не пользовался свежими овощами папуасов и если бы охота благодаря отличному ружью не была бы так удачна. Туземцы приносили мне иногда интересных животных (кускусов, кенгуру, ящериц, змей и т. п.), но, к сожалению, редко; некоторых же животных, несмотря на обещания подарков, мне не удалось получить, как, например, казуара, которого мне также не пришлось ни разу встретить на охоте.