Валентин Маслюков - Чет-нечет

• Название: Чет-нечет
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Историческая проза

---

Так они приговаривали, лихорадочно бормотали, а сами шажок за шажком, избегая резких, очевидных движений, подступали все ближе. Один крался под забором, в тени, другой наступал во мглистой подвешенной пустоте, кажется, и ногами едва касался кремнистой тропинки под собой.

Она попятилась уже не раз и не два, начисто проигрывая. Они наглели.

– Стоять! Убью! – взвизгнула Федька и грязно, матерно выругалась.

Совсем она потеряла голову. Но гнусный мат ее почему-то смутил разбойников. Вряд ли они не слышали прежде грубых слов – скорее всего почуяли, что изъясняющийся девичьим голоском подьячий дошел до крайности.

Федька нацелилась в того, кто очерчивался луной, палец поджимал спуск, но дуло прыгало, она теряла уверенность, что уложит выстрелом хотя бы одного из двух. В глухой, полной давящего напряжения тишине сказал тот, что таился в тени:

– Кабы два пистолета, уж стрельнул бы.

– Один. И тот не заряжен, – так же тихо проговорил тот, что завис в лунном мареве.

Правый рукав его кафтана ниспадал до земли и тяжко покачивался, словно кулак на неимоверно длинном предплечье достигал щиколотки. Федька догадалась, что там, у земли, кистень, укрытый в спущенном рукаве. С каким-то отдельным от ее общего состояния любопытством она наблюдала, как разбойник начал подбирать кишку рукава вверх. Последовательно обнажились кулак-гиря и страшное это предплечье, тонкое, как голая кость, – цепь.

– Не горячись, Руда! – тихо молвил другой разбойник.

Руда закатывал кишку, подтягивал в общем не мешавший ему рукав. Мысленно промеряя удар, он напрягся перед броском, кроваво стучал в висках бросок, так что навряд ли Руда слышал ненужные советы и уговоры товарища.

– Не спеши, не спеши, – приговаривал тот.

Спиной ощутила тут Федька топот – спешил на помощь кто-то четвертый. Она едва не крикнула: Прохор! Вскричал разбойник:

– Голтяй!

– Голтяй, – утвердительно сказал тот, что советовал не спешить и сам не спешил, держался в тени. – Отвел мальчишку, вся кодла в сборе!

Разбойники по-прежнему стерегли каждое движение Федьки, и все же некоторая неопределенность оставляла ей надежду на спасение. Некоторое время она пыталась еще сообразить стрелять ли теперь или беречь заряд до последнего, – вдруг рванула назад, полетела, едва задевая носками землю, навстречу неизвестному и оторвалась от преследователей, которые не сразу опомнились.

Тот, неизвестный, силился разобрать, что происходит, остановился посреди улицы, струящейся полосой обозначилась сабля, он держал ее на отлет. И Федька, в последний миг переменив намерение шмыгнуть стороной, на всем бегу, с ходу саданула головой в живот. Благо, человек замешкал в недоумении, не выставил саблю. Как стоял, так рухнул, Федька повалилась сверху, сбитый и с ног, и с толку, человек упустил ее. Кувыркнувшись, Федька изловчилась подняться прежде, чем набежали Руда с напарником.

И когда спаслась, осенило ее, что сшибла Прохора. Гонимая страхом, Федька продолжала бежать, но нехорошее подозрение усиливал шум оставшейся позади свалки. Погоня прекратилась! А сзади метались, осатанело вопили тени. Потому и удался ей молодецкий подвиг, что Прохор не ждал предательского удара. Еще одно, постыдное, мгновение медлила она вернуться в неизбежный ужас.

Прохор не успел встать, или его опять сбили – вскочил и сразу опрокинули. Он отчаянно вертелся, извиваясь на спине и перекатываясь, а Руда поскакивал, норовил попасть железным яблоком в голову.

Федька рванула. С содроганием услышала она глухой удар – в землю? Тени рычали, бешено изворачивался под ногами Прохор – удар жутко хлюпнул.

– Я! Ножом! – крикнул кто-то.

Налетела Федька – Руда отшатнулся, товарищ его присел, да неудачно, они спутались суматошной кляксой. На мгновение задержавшись, Федька выстрелила – хлобыстнул огонь, озарились перекошенный рожи.

Пуля разодрала сплетение теней – половина осталась на месте, скрючилась в тумане пороховой гари, половина, неразборчиво мелькая конечностями, дала деру.

Едва не в упор палила Федька, и пистолет не осекся, заряд полный. Попала она в Руду, тот прикрыл собой товарища и сложился, охнув. Стонал и Прохор, приподнимаясь.

– Что, Прошенька, родной, милый, что с тобой? – кинулась к нему Федька. Став на колени, она бросила пистолет, подсунула руку под шею, чтобы приподнять голову, и отдернулась, когда Прохор издал стон. Что было у него разбито и как не причинить страданий невежественным прикосновением? Мерещились ей в ужасе проломленные ребра, раздробленная голова. Но Прохор повернулся и сел. Федька оглядывала его, затаив вопль, и не могла обнаружить рану. Только странно вертел он шеей и, когда Федька потянулась его тронуть, толкнул с силой:

– Не причитай, пусти! – Прохор хватил брошенную прежде саблю – и вовремя! Оставленный без присмотра разбойник надвинулся с кистенем.

Ранен был Руда, как обнаружилось, не смертельно, короткий черен кистеня загреб сквозь спущенный рукав – все на нем болталось, свисая, – и замахнулся шатким движением.

Цепь и сабля с лязгом сшиблись в полете, Руда рванул, но выпустил кистень и обвалился, охнув.

Окончательно сраженный, разбойник надеялся лишь на милосердие. Прохор занес саблю – он онемел, а стало ясно, что не порубят, злобным голосом, прерываясь от боли, запросил пощады.

Снова катился, нарастая, шум – с той стороны, куда ускользнул напарник Руды, с обнаженными саблями спешили казаки.

– Где второй? – окликнул Прохор товарищей. Но те не понимали. Второй, при том, что и разминуться было как будто негде, сгинул.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. ЧТО ДЕЛАЮТ С ПОДЖИГАТЕЛЯМИ

По ночному времени да темноте с поисками беглеца нечего было и затеваться. Прохор, переговариваясь, надсадно дышал, трогал рукой грудь и морщился. Пришлось ему признаться, куда его гвозданули и как. Не долго думая, казаки подобрали кистень и отвесили разбойнику собственной его гирей по спине. Он ткнулся в землю. Подняли, смазали кулаком по сусалам, и добавили, и еще врезали. Упасть ему не давали, обминали с хрустом, не взирая на смертные хрипы, – под встречными ударами несчастный мотался кулем и едва сипел. И все норовил соскользнуть наземь без памяти, но и на это не оставалось ему надежды – один держал, другой квасил в отмашку морду.

От хлюпающих, тупых ударов, от костяного стука Федька дрожала в ознобе, не переставая.

– Да хватит же! – вскричала она пронзительно. – Ранен он! Плечо! Рука же висит, оставьте!

Она кинулась оттягивать того, кто бил, и едва не получила по роже. Наконец казаки заметили ее, удивились и, удивившись, как будто бы поостыли. Обложили Федьку матом да встряхнули напоследок разбойника. Голова у Руды западала, словно не держалась, губы обволокло черным, он сипло стонал. Когда оставили бить, харкнул со звуком напоминающим рвоту – черное вывалилось комком, черные липкие потеки падали на обросший щетиной подбородок, он продолжал харкать, что-то сплевывая.

Перебитая пулей рука висела, ноги расслабились, потому и вязать его не стали – дали раза по загривку, чтобы шагал. Он и пошел. Все двинулись в сторону осевшего красного зарева.

Федька пыталась говорить, что надо перевязать, – Руду то есть. И порывалась смотреть рану Прохора. Ее не слушали, как блажного недоумка. Прохор отказывался объясняться насчет страшного для Федьки недоразумения, но спрашивал: сама-то как попала она в переделку? И вот, хотя душа болела о другом, стала она, запинаясь, да потирая лоб, рассказывать свое приключение.

– Кого-то ждали, кричали ему Голтяй, – заключила Федька рассказ. – А мальчик-то с ними был. Точно был. Толковали между собой. Куда-то его отвели. Заперли или связали.

Казаки остановились:

– Мальчишку куда дел? – крепко встряхнули они Руду. Тот замычал, сбиваясь на бессмыслицу.

– Ничего, скажешь, – уверенно пообещали ему казаки.

Не так уж Руда однако был покалечен, чтобы не мог переставлять ноги, иной раз только, когда запинался и явно выказывал склонность упасть, казаки грубо его придерживали. Федька с Прохором отстали. Она поглядывала влажными под лунным сиянием глазами, то вскинется говорить, то одернет себя. Страшно была она виновата и терзалась, убитая.

В окрестных дворах никто и не думал спать. Скрип петель, затаенное, как вздох скольжение засова выдавали укрытого за калиткой обывателя – не различимый сам, он выглядывал в щелочку. Вопли ужаса, кричащая ненависть, сумасшедший топот и хлопок выстрела наделали-таки по всему околотку шума. Жители выказывали осторожное любопытство.

А на пожарище открылась все же картина, были тут стрельцы, пушкари, слонялись поднятые десятниками обыватели и множество натаскали ведер, крючьев и топоров – тушить только уж ничего не приходилось, все благополучно догорало. Можно было понять из разговоров, что видели тут и воеводу, – покричал и уехал. Был это, похоже, Бунаков.