Валентин Маслюков - Чет-нечет

• Название: Чет-нечет
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Историческая проза

---

Они очутились в череде повозок, в толпе, где мычал скот, возвышались всадники, пищали дети, и толпа эта, не везде плотная, тянулась сгустками до самых Петровских ворот, до приметной уже башни. Там на коротком мощеном взвозе чернело особенно густо и угадывалась давка. Низко-низко неслись тучи, погрузили окрестности в сумеречную мглу, косо посыпался горячий пепел – раздались испуганные, подавленные голоса. Мужик на телеге прикрылся рогожей, люди закрывались всяким подручным тряпьем, какая-то бабка, приседая с визгом, взгромоздила на голову перевернутую шайку. Стон стоял и плач, в тягостном недоумении мычал скот.

Пробираясь к сестре через накиданные по телеге вещи, Федя должен был опереться на Маврицу и повалил ее – девка глупо хихикнула. Она оправилась от оцепенелости, испуг ее обрел живые черты. Успокоило Маврицу то, что вырвались наконец со двора и видели впереди спасение – Петровские ворота, за которыми сразу поле. Едва ли она понимала в полной мере ужас, что ждал их еще на въезде в башню, к которой стремились не только ближние посадские слободы, но и оставшийся за спиной город.

– Хозяин где? – крикнул Федя сестре, та по-прежнему стояла на коленях. Выкрики, вопли, свист и завывания ветра, гул огненной бури не позволяли говорить без надрыва.

– Там! – Не выпуская вожжи, Федька мотнула головой: там, за острожной стеной в поле. – Прохора выбрали атаманом. Они уходят на Дон. За Хомутовкой сбор. Ускакал верхом.

– А ты?

– Я остаюсь, – крикнула Федька к изрядному облегчению брата. Она подобрала поводья, чтобы в любое мгновение придержать лошадь, но едва ли была в этом необходимость: коняга не хуже людей чуяла, что творится, уши стояли торчком, тянула без понуканий и становилась вместе со всеми людьми и скотом. – Мне мальчика искать, Вешняка. Не могу без него уйти. Никак.

– Какого мальчика? – крикнул Федя. Он живо представил себе оборвыша.

– Вешняком зовут.

– Он кто?

Федька не отвечала.

– Кто он тебе?

Она как будто не знала, что сказать. Но прежде, чем Федя решился переспросить еще раз, повернулась и в самое ухо крикнула:

– Родной!

«Родной» резануло. Не привык Федя, чтобы сестра бросалась словами. Хотелось сказать ей что-нибудь неприятное.

– Встретил я какого-то полоумного заморыша. Как сюда бежал, – начал Федя, не зная еще, нужно ли говорить. – Так кинулся, ладно, что с ног не сбил. – Сестра обернулась, а Федя уставился вдаль, туда, где давились люди и скот. – По-моему он больной. У него трясучка.

– Что он тебе сказал?

Тревога сестры из-за «родного» заморыша вызвала у Феди прилив враждебности, он злился, как если бы сестра нарочито кривлялась. Любое душевое движение Федьки вызывало в нем злобу.

– Что он тебе сказал? – теребила Федька, и ясно было, что не отвяжется.

– Под бортным знаменем куцерем сундук золота. Хочет вывезти. Запрягает бахмата. А Голтяй, на котором он прежде ездил, уж копыта отбросил. – Федя зевнул.

Она сердито схватила за руку и, едва сдерживаясь, вскрикнула:

– Он это тебе сказал?

Поводья упали, Федя, толкнув сестру, поймал их, чтобы не соскользнули наземь.

– То и сказал, что сказал!

Можно было видеть, как она поверила или почти поверила – потускнела.

– Бахмата запрягает? Он сказал, запрягает Бахмата? А Голтяй копыта отбросил?

– Да!

– И он сказал под куцерем?

– И не раз повторил, чтобы моему скудоумию потрафить.

– Что под куцерем?

– Да! Да!

– А еще что? Что-нибудь еще он сказал?

– Что в бездонном колодце карета плавает!

Она запнулась. Но не отстала:

– Ты его прямо сейчас видел?

– Прямо из тех объятий и прямо в эти.

– А куда он бежал?

– Куда-куда! За медом! Он и меня на сладкое звал, да я, видишь, не такой сластена. Ради сундука меда жизнь на кон ставить! – ядовито говорил Федя. – Я ведь игрок битый, что почем знаю. Глянь сюда, что делается, какой сейчас к черту мед?!

– На кон ставить? – пробормотала Федька уже отстранено, как занятый собственными соображениями человек. – Мне нужно идти.

Сестра подвинулась слезть с телеги, а Федя, не сразу поверив этому безумству, едва успел облапить ее поперек туловища:

– С ума сошла?

– Пусти! – дернулась она. – Пусти, говорю!

– Да где ж ты его найдешь? Ты что? Там уж горит все, не продохнуть!

Ожесточение мешало ей отвечать, она вырывалась, работая локтями, и Федя перед яростью такой растерялся.

– Сестричка, родная! – принялся причитать он. – Ты ведь моя родная! Дороже тебя… дороже ничего нет… Щекастая Маврица лупала глазами: кто тут сестричка?

– Коза неистовая! Стой, не пущу, дура! – не сдержавшись, прорычал тут в пылу борьбы Федя, и Федька заехала ему локтем под ребро в любимое место, куда его всегда били. Федя охнул. Федька выскользнула, подхватила выпавший из-за пояса пистолет и вывалилась сама. Застряла она тотчас среди овец и стала неистово барахтаться, преодолевая их блеющий бестолковый поток.

– Рехнулась, дура! – ревел Федя, согнувшись, словно все еще тщился дотянуться. – Держите ее, с ума сошла! – кричал он неведомо кому на этой свихнувшейся ревом, блеющей, мекающей, мычащей, издающей пронзительное ржание улице.

Маврица обалдело вертелась, тщетно пытаясь уразуметь, кто тут «сестричка», куда рванул Федор Иванович и на кого кричит «дура» Федор-второй.

Точно все с ума сбредили.

Подрагивая на колдобинах, телега тарахтела, дергалась, трещала и останавливалась в общем трудном движении навстречу безысходной давке у Петровских ворот.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЕРВЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ БОГАТСТВА

В летошний пожар, когда занялась половина Павшинской слободы, женщина и ребенок прятались на дне колодца и задохнулись; нашли их не сразу, а через несколько дней после несчастья. Воду в оскверненном колодце перестали брать, тем более, что и слобода застраивалась медленно, осталась горелая проплешина десятка на три дворищ. Потом в заброшенный колодец упал теленок, и скважину заделали, забросали головнями и корягами. Весной это все просело, сделалась рытвина посреди порядочно уже затянувшегося провала.

Вот в эту яму Бахмат и опустил сундучок, а потом забросал крупным мусором. Заветное место выдавал лишь черный, изъеденный огнем журавль, да и тот указывал своей безобразной культей в пустоту, в небо.

Ложные указания колодезного журавля не могли ввести в заблуждение знавшего тайну Вешняка. Колебался он по другой причине: хотелось бы думать, что Бахмат оставил золото в полное и безраздельное пользование Вешняка, но сообразительный мальчик не поддался соблазну. Сначала он выследил разбойника до Шафранового двора, и только после того, как потерял его окончательно: Бахмат зашел и не вышел, – только после этого, посторожив еще сколько достало терпения у ворот Шафрана, сорвался бежать назад к Павшинскому пожарищу, наткнулся на Федю и от этого столкновения закружил, как ушибленный.

Расчищая сундучок от мусора, он останавливался в горестном забытьи, губы шептали: пусть! Ветер слепил сухой золой, пылью, глаза слезились, Вешняк растирал их до красноты и, распрямившись, озирался. Он примечал людей, которые спасались на пустыре от пожара – огонь сносило в сторону, на город, слышал крики, видел зарево по всей подветренной стороне и опять забывал Бахмата. Мерещился ему не Бахматов нож, а издевательская Федина ухмылка, тяжело, обеими руками опираясь на сундучок, Вешняк повторял:

– Ну и пусть!

Влага капала, черная на белесой от пыли крышке.

Наконец со стариковским вздохом, словно принимаясь за чужую безрадостную работу, Вешняк взялся тащить сундук вверх, но все, что сумел, – поколебать. Затрещали сучья, зашуршал песок, и сундучок к неприятному изумлению мальчика обнаружил намерение провалиться, посунулся вниз и наклонился. А там, куда нацелился он нижним углом, обнажилась дыра, сквозное кружево гнилых коряг.

– Ну и пусть! – с горечью повторил Вешняк, оправившись от испуга. Имел он в виду, понятно, Федю.

По пожарному времени никто не обращал внимания на возню мальчика с сундучком, и он оглядывался все меньше. Подергал дужку внутреннего замка – отскочила. Крышка отворилась с внезапным лязгом, сундучок перекосился еще больше – белое и желтое хлынуло через край, посыпались копейки, ефимки, угорские. Посверкивая, монеты проскальзывали между сучьями, слышался затухающий перезвон, пока падали они все вниз и вниз. Поспешно захлопнув крышку, Вешняк рванул сундучок вверх, что-то он удержал и вытащил, напрягаясь всем телом, из ямы.

– Ну и пусть! – сказал он себе еще раз. Жестокая выходка Феди подготовила его к неприятностям: просыпалось, так просыпалось.

Но все же это было немалое испытание – богатство. Не хватало духу и глянуть, слегка приоткрыв сундучок, Вешняк оцепенело засматривал в его полутемное нутро.