Валентин Маслюков - Чет-нечет

• Название: Чет-нечет
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Историческая проза

---

Не вовсе был однако Голтяй дурак, чтобы не осознать глубину собственной глупости – на это ума хватало. Он засопел:

– Знамо дело: побежит, разболтает. Растеряет. Малец. Все бы ему в бабки играть. Пусть уж здесь сидит, ладно. Что уж…

– Пора его удавить, – просто сказал Бахмат. Больше он не поднимал глаза и в лицо товарищу не смотрел. – Ты в город иди. Я сам. Без тебя. Придешь – тихо будет.

Уставившись под ноги, он выписывал носком сапога крест, пощипывал легонько бородку. И внезапно – ничто не предвещало такой превратности – затрясся.

– Но-о! – взревел Голтяй, встряхивая приятеля, как пустой мешок. – Случись что без меня с малым – голову оторву! – И так в самом деле тряс, что приглаженная голова Бахмата не находила себе места и болталась, будто слабо привязанная.

Был Голтяй по натуре дик, свиреп и бестолков; как попрет с мутными от крови глазами, – убирайся с дороги! Однако, зажатый железной хваткой, Бахмат не имел возможности выказать благоразумие, то есть убраться, он вообще не имел возможности – какой бы то ни было!

– Удавлю! – ревел Голтяй, зверея, и раз за разом встряхивал приятеля, не взирая на рвотный задушенный хрип. Бахмат не мог собрать целого слова: едва обретал он дыхание, зубы дробно лязгали при первой же попытке поговорить по душам, по-хорошему. – Задушу! – не унимался Голтяй, едва ли замечая, что в последней угрозе, может статься, уж и надобность миновала.

Некому было вступиться за потрясенного до безгласия разбойника, кроме Вешняка. Он и выскочил с криком:

– Оставь его! Ты что?! Убьешь! Что ты делаешь?! Что ты делаешь?!

Напрасно мальчишка хватал Голтяя за руки, толкал кулаками – Голтяй не чувствовал, не слышал, не видел. Он не рычал уже, а хрипел, глотка стиснулась яростью, комом рвались, изрыгались звуки:

– Уда-влю-у-хы-у!

В отчаянии Вешняк повис на локте припадочного – бешено стряхнул его с себя Голтяй и, выпустив полуживого Бахмата, треснул мальчишку по голове – с ног долой.

– Щенок! – прорычал Голтяй.

Обморочно пошатываясь, Бахмат пятился, пока не уперся спиной в тын. Ошалелый от оплеухи, Вешняк сидел на земле. Голтяй водил безумным взглядом. Никто из товарищей его не смел шевельнуться. Поднял суковатый дрын – Бахмат втянул голову – ах! с могучим выдохом хватил по частоколу, дерево – вдребезги. Сжимая в руках обломок, Голтяй уставил на него очумелый взгляд.

– И-и! – слышался между тем крик. Крик исходил с улицы. Первым сообразил это Бахмат – он сохранил голову.

– Ну-ка, Голтяша! Пойди погляди… – молвил Бахмат, запинаясь. – Поднимись, говорю, под крышу. Что они воют?

Указательное мание руки побудило в Голтяе смутное воспоминание о том, кто такой Бахмат. Обнаружил он и мальчишку: сидит на земле в слезах. Наконец осознал Голтяй и себя – обломок дубины в руках навел его на размышления.

– Наверх подымись, глянь, кто кличет, – понуждал Бахмат.

Крик различался отчетливо:

– Лю-юди!

Голтяй скрылся за дверью, понемногу краски вернулись в лицо Бахмата. Он повернулся к мальчику и привлек к себе.

– За что? – поднял заплаканное лицо Вешняк.

– Утомился Голтяй взаперти сидеть, устал, засрашка, – отвечал Бахмат. И перебирал руками плечики, ломкую шейку обмеривал. – Взаперти посидишь – взвоешь!

– За что он на тебя накинулся? – говорил мальчик.

– И горяч… горяч… – туманно ответствовал Бахмат. – Пойдем, значит, и мы глянем одним глазком, кого они там режут. Юшку кому пускают?

Многоголосица близилась.

– Люди! Где же вы, православные христиане? Помогите! Не выдавайте, братцы! – истошно взывал человек, не забывая, впрочем, о риторических красотах.

Пока поднимались по внутренней лестнице, пробирались переходами, еще по одной лестнице лезли – под зияющую проломами крышу, пока наконец глянули, толпа подвалила к дому и запрудила улицу.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ. ПОДРЕЗ СТАВИТ И ПРОИГРЫВАЕТ

В окружении красных кафтанов, сам в синем и зеленом, шествовал Подрез. Подрез-то и взывал о помощи. Хоть и вели его против воли, он шел не связанный, не тащили его, не били и даже орать никто не препятствовал.

– Не выдавайте, братцы! На смерть ведут. Пришел мой последний час, братцы! – Вскидывая на выкрик голову, обращался он больше вверх, вообще, к мирозданию.

Оттесненная стрельцами, за Подрезом двигалась разношерстная толпа, сновали мальчишки, налетали на ратовище ловко поставленного бердыша и отскакивали без видимых повреждений. Стрельцы и на затрещины не скупились, не в шутку озабоченные противоборством с пронырливой мелкотой.

– Коли меня вязать, так Костьку Бунакова и Федьку Пущина в воду сажать! – кричал Подрез. Неожиданный призыв его посажать Костьку и Федьку в воду не встречал в толпе возражений, но и поддержки никто не обещал – в пустоту взывал пленник.

Ни мало того не подозревая, Подрез, когда задирал голову, обращался к засевшим под крышей разбойникам, но и здесь, в разбойничьем логове, не находил сочувствия. Не удержался от насмешки Бахмат. Голтяй (Бахмат исподтишка за ним приглядывал) пробурчал что-то неодобрительное, он находил поведение ссыльного патриаршего стольника малодушным. Прижавшись лицом к доскам, глядел Вешняк – этот тоже не имел оснований переживать за Подреза. Под крышей зачурованного дома тихо и согласно переговаривались.

Не видел Подрез сочувствия и вокруг себя, а все же не унимался. Боялся он, видно, пропасть бесследно, всеми оставленный, и потому кричал. Для того он и собирал толпу, чтобы в памяти ряжеских поколений отпечатался тот день и час, когда Дмитрий Подрез-Плещеев был взят под стражу. И не так уж важно было Подрезу, что заставляло людей за ним следовать, главное, вывалят они все с шумом на площадь. Там-то перед приказом, где засели мирские караулы, где тлеет, не затихая, перебранка с московскими стрельцами, там-то и должен был Подрез узнать свое настоящее значение. Как бы ни относились к нему люди (на всеобщую любовь по ряду соображений рассчитывать особенно не приходилось), Подрез не сомневался в своем влиянии на события. События руководят народом, Подрез руководит событиями.

С этим он и вышел на простор площади.

Стрельцы что-то почуяли, они оставили разговоры и сплотились. Встревоженный вид стражников добавил Подрезу наглости.

– Ребята! – громко сказал он, обращаясь к красным кафтанам. – Сыщиков к чертовой матери! Всех беру на службу и двойной оклад. И сегодня к ночи, – он возвысил голос, – выставляю ведро водки. За мое здоровье, ребята! – Подрез говорил с таким лихорадочным подъемом, что едва ли сознавал точное значение собственных слов. Он вытягивался, припрыгивал на ходу, чтобы видеть за красными, в перетянутых ремнях спинами народ.

– Люди! – напружившись – тут-то и подошло главное, вскричал Подрез. – Братцы! Православные! Меня возьмут, братцы, и всем не устоять! Меня на дыбу – никому живым не остаться. Мне пальцы переломают – вам хребет!

Стрельцы не смели остановить крик, и жуткое тут подступило мгновение, словно нависла готовая обрушиться громада. Подрез смолк перед последним, сотрясающим сердца призывом:

– Бейте их, бейте, гоните москалей!

Стража оторопела. На что уж были мужики ко всему привычные, но такой прыти не ждали, чтобы не успела испариться обещанная водка, как уже и дух вон. Подрез остановился, понимая, что народ кинется сейчас на стрельцов и сомнет; с бараньей покорностью остановилась и стража. Выставили они бердыши, да свело руки. Со всех сторон куда ни глянь – дубины, копья, сабли и ружья.

– Громите стражу! – на последнем надрыве выкрикнул Подрез.

Все поставил он тут на кон… Но истуканами стояли братцы, упуская миг всколыхнуться, валить и топтать. Несомненно возбужденная и встревоженная, толпа, казалось, более смутилась, чем раззадорилась.

Озадаченный, испуганный безмерной тупостью толпы, Подрез запнулся, не зная, какие еще нужны слова, и не успел собраться с мыслями – безжалостно толкнули его тут в спину обухом бердыша. Он едва удержался на ногах и получил под задницу:

– Шагай!

Подрез понял, что ставка бита, и не сопротивлялся. Поднялись по лестнице в приказ. Подрез ступил в полутьму, помертвев лицом. Закрыли за ним дверь. Закрыли вторую.

Тяжкий удар в ухо свалил Подреза на пол. Он ударился со стуком о лавку – вскочили подьячие. Стрельцы остервенело, отпихивая друг друга, били, топтали упавшего и не давали подняться.

Из воеводской комнаты с брезгливым недовольством на лице выглянул сыщик Увар Хилков, птичьи глаза его в кожистых веках раскрылись.

Хватаясь за лавку и за стол, в несколько приемов, Подрез встал – лицо окровавлено, ухо разбито, синий зипун в пятнах. Сплюнул с расквашенных губ сукровицу.

Стряпчий Увар Хилков смотрел с вопросом.

– Кто? – спросил он.