Юрий Сергеев - Повести

• Название: Повести
• Автор: Юрий Сергеев
• Жанр: Исторические приключения

---

— А что в твоей работе особенного?

— Не обижай, начальник! Я золото даю! А люди посмотри какие, воздух, тайга, рыбалка в пересменку. Тут ещё пианино привезли для души.

— Но ведь, тебе уже за тридцать. Должен остепениться?

— А где написано, что я должен? Мне такая жизнь больше по нутру, чем пиво пить и думать, даст ещё мне на кружку или не даст.

— Незачем было жениться, невесту обнадёживать.

— Воронцов уговорил. Смотрины устроил. Неудобно было отказаться. Но больше всего убедил тем, что на свадьбе будут цыгане. Что же я за старатель, если у меня ни разу в жизни на свадьбе цыгане не плясали?! Согласился…

— Были цыгане?!

— А как же! Супруга моя такого разворота, что могла и хор Пятницкого притащить. Только в квартиру не влезут.

— Ну и жил бы с ней, как у Христа за пазухой. Чего ещё тебе надо? Квартира есть, блат во всех магазинах, знакомые цыгане. Чем не жизнь? — с улыбкой дразнил его Семён.

— А сам ты, почему тут работаешь? Езжай и живи. У неё подруг разведёнок — море. На метро каждый день будешь кататься! Хочешь оженю? Нет, начальник… Одной болезнью мы с тобой болеем. Работу ты свою любишь да простор.

Из тебя тоже клерка не сделать. Не оторвёшься от этих мест. А если уедешь на запад, сердце останется туточки. Я попробовал. Вот к сердцу и вернулся, холодно там без него, холоднее, чем в этих краях зимой.

Он закурил крепкий «Памир», закашлялся и прохрипел: — Противозачаточные сигаретки…

— Виктор, как ты попал на старание?

— Как я стал бульдозеристом, хочешь знать? Ничего особенного. Родился в Коломне. Бабушка у меня до глубокой старости работала учительницей французского. Мать и отец тоже педагоги. А почему из меня не получилось служащего, сам не знаю.

С отличием окончил музыкальное училище, поступал в консерваторию и срезался на экзаменах. Особенно не жалел, потому что знал, достичь вершин в искусстве не хватило бы терпения. А играть всю жизнь в каком-нибудь заурядном оркестре — скучно.

Потом, сманил меня в Магадан старатель-меломан. Да что там жаловаться, жизнь — дай Бог каждому!

Акулин — мастер на все руки: сварщик, бульдозерист, шофер, электрик — десяток специальностей. Работает с вдохновением. Он так и не вышел из детства. С ним можно поговорить на любую тему, у него в бараке полно книг и журналов.

Акулин нашел себя после долгих мытарств и ошибок. Из десятка своих специальностей он выбрал одну — бульдозериста, профессию, далёкую от консерватории и общения на иностранных языках. Он добывает золото!

Кто отработал хотя бы один старательский сезон, вволю испытал, как опускается мужик без забот и света женщины. Разговоры начинаются и кончаются недоступным в тайге слабым полом.

Одни травят анекдоты с «картинками» и хвастают своими победами, другие молча вздыхают и с нетерпением ждут возвращения домой.

Все лишения: тяжкий труд, одиночество, холод и грязь — всё безропотно вынесут терпеливые старатели, только бы вам было хорошо, только бы вы ждали, не испытывали ни в чём нужду.

Были, конечно, и холостяки, у которых имелись свои цели: покуралесить в ресторанах, помотаться по курортным краям, щедро спустить деньги. Но и в них подсознательно живёт надежда остепениться и найти подругу.

Как раз про таких и вещает шофёр Томас: "Старатель — тот, кто летом без женщин, а зимой без денег".

С контролем отработки россыпи из комбината прислали куратора. Строгая сорокалетняя женщина, складная и симпатичная. Тёмные волосы коротко острижены, обрамляют смугловатое и скуластое лицо. Встретившему её у вертолёта начальнику, разрезом глаз она до боли напомнила Таню.

Нина Игнатьевна заняла пустовавшую комнату гостиницы и навела там женский, забытый уют. Обошла полигоны, проверила контуры отработки и сама опробовала пески. Попутно нарвала букет цветов.

Появление женщины на участке, да ещё с цветами, равносильно посадке летающей тарелки. Старатели, полгода не видевшие такого чуда, ошалели, вмиг приосанились, стали вежливыми. Пропал из обихода мат.

Вечером Ковалёв забрел на огонёк в гостиницу к свежему человеку. Игнатьевна сидела на одеяле в спортивном трико и читала книгу.

Попили чай и незаметно от работы перешли на другие темы, а как коснулись литературы, появилось что-то общее, незримо связывающее обоих, недоговорённое, близкое. Семён украдкой поглядывал на хрупкую фигуру женщины и то ли от крепкого чая, то ли от общения чуял в глазах хмельной туман.

Сами собой, неиссякаемо текли слова с его потрескавшихся от солнца и ветра губ. Он был почти уверен, что сидит перед ним Таня, домашняя и простая.

Договорился до того, что начал читать стихи, вновь переживая их вымученную скорбь, не для того чтобы завлечь и покорить гостью. Выходило всё наболевшее. Она слушала и понимала.

Только к утру решился подняться со стула, оглянулся в дверях и встретил взгляд маленькой женщины, забравшейся с ногами на койку. Она натянуто улыбнулась и нашарила рукой забытую книгу.

Оба, без слов, знали, что между ними ничего быть не может, но говорили и не могли остановиться, дивились взаимной исповеди и не могли осознать её причин.

Семён опомнился на полигоне, удивлённо остановился, не понимая, как сюда забрёл. Лазил по отвалам вскрыши и никак не мог переключиться на работу, бессознательно отмечая бульдозеры, стоящие в ремонте, копошащихся у землесоса людей, и тут же забывал о них.

Распахнулось ночью окно в далёкий мир, отрезанный сотнями километров тайги. Семён уже стал отвыкать от него, этого мира, забываться, терять счёт времени.

Порой казалось, что он провёл здесь многие годы, увлёкся работой, и о Тане напоминала только маленькая окатанная галька, прихваченная на память с берега Дуда-Кюль.

Она лежала в его кармане, и каждый раз вздрагивали пальцы, коснувшись её огня. И сразу, как по волшебству, доплывал шум прибоя, хлопанье трепещущего на ветру брезента над их головами, её смех и голос.

Туманная дымка зноя плыла над далёким, холмистым от барханов берегом. Рыбаки несли к их костру тяжёлых судаков и сазанов, и запах свежей ухи бил в ноздри, в запах дыма, и водорослей, выброшенных к их ногам.

Не было сил выкинуть эту гальку, забыть и успокоиться. Он достал её, долго рассматривал в тусклом свете нарождающегося дня, ещё одного дня, отдаляющего прошлое, вздохнул и сунул её в карман.

Его ноги топтали сотни и тысячи камней, таких же гладких и скатанных миллионы лет назад. Были и красивее, может быть, среди них таились самородки, но гальку с берега озера подняла Таня.

Утром Ковалёв собрал команду для постройки нового свинарника. Сруб из лиственницы поставили за три дня и настелили кругляком потолок. Заканчивали кровлю, когда Семён подошёл к строителям.

Они все сидели на крыше и молча пялилась в одну точку, синхронно поворачивая головы. По дороге на полигон шла Нина Игнатьевна.

— Плотники? Отставить пейзаж, работы не вижу, — усмехнулся Ковалёв.

— Иваныч! Закажи Власу, пусть молодую повариху пришлёт. На Бульдозера тошно смотреть, весь аппетит пропадает, — заскучал Гиви.

— Дома насмотритесь.

Из нового свинарника выскочил Бульдозер с рулеткой. Он принимал самое активное участие в строительстве.

Пол заставил поднять на метр от земли, с уклоном к желобам стока. Пока рубили стены, он оборудовал просторные клетки для опороса. В пристройке смонтировал кухню-кормозапарник, перетащив из столовой бездействующий автоклав.

— Семён Иванович, — поймал за рукав начальника, — сено нужно заготовить для подстилки. Холодно будет зимой поросятам, и свиноматки могут заболеть маститом.

— Что за болезнь?

— Простуда вымени.

— Ну, что ж! Пойдём поищем, где растет хорошая трава. Закажу по связи, чтобы косы из Алдана прислали. Наберём стожок. Я сам бы сейчас покосил с удовольствием, руки чешутся. В детстве заготовлял сено на всю зиму. "Коси коса, пока роса", — вдруг проговорился любимой отцовской поговоркой на покосе.

— Не могу, Иваныч, возьми лучше Химика. Мне обед готовить.

В помощниках у Бульдозера добрый малый. Прозвали его почему-то Химиком. Попал он в эти края пару недель назад. Что его сюда привело — неведомо. В свободное время чистит в столовой картошку, моет посуду. Замкнут и погружён в свои думы.

К другому делу на участке не приспособился: слесарить пробовал — все пальцы ключами разбил, толку нет; печи топить — колун в руках не держится; в город отправить жалко, безотказен и беспомощен, наказывать таких не позволяет совесть.

Безобиден и угнетён какой-то личной драмой, спасенье от которой решил искать в тайге. По утрам делает физзарядку и усердно чистит зубы. Легкий на подъём, с умными глазами за толстыми стёклами очков, бородка клинышком. Его-то и взял Ковалёв с собой, отправившись на поиски сена.