Юрий Сергеев - Повести

• Название: Повести
• Автор: Юрий Сергеев
• Жанр: Исторические приключения

---

— Зря так говорите. Ваше золото помогало. Индустриализация была. Станки на него покупали, машины разные, создавали танки и самолёты. Так что и вы воевали, ваш труд перешёл в сталь и снаряды. Золотыми пулями, как выразился Фомич, били вы врагов.

— Не уговаривай, всё одно жалко, мы бы там больше пригодились. Чё им не хватало, хвашистам энтим? Ведь растерялись бы по нашей земле и сгинули. Никто не покорит иё, подавятся таким куском, непременно подавятся. Ишь чё надумали! Рассею прибрать. Дураки… Пока живой хоть один человек — безнадёжная глупость.

— Фёдор! Мы отмыли мертвяка на Орондоките. Там артелька старалась?

Платонов насупился и повернулся к Хромому.

— Вот, его грех. В шурфик хунгуз-косач залетел чужой, он его и прибрал. Все по-нашенскому закону, не пакости в чужой удаче. Расскажь, Ванька, расскажь человеку.

— А чё сказывать? Приметил, что ктой-то шастает по моим дудкам, да и подкараулил. На кой мне такой помощник сдался. Их было трое, остальные впотьмах разбежались. Это — не грех. Праведное дело — и жалости нету. Тут в тюрьму негде определять.

Один прознает, что есть нажива, завтра тыща придёт, уж не управиться. Кайлухой и прибрал. Не суйся… Кайлуху новую жалко, в шурф упустил, а достать не дали, стрелять зачали из кустов. Потом плывун рухнул, пришлось бросить,

…От утренней свежести Ковалёв проснулся. Костёр потух, серым пеплом из него ветерок обсыпал спящих людей и собаку. Заря запалила на водоразделе лес, горел он бездымно и ало, сея розовенький свет в тёмный распадок.

Фомич всхлипывал во сне и всё продолжал разговаривать. Семён растолкал eго в нетерпенье и, когда дед пришёл в себя, замирая, спросил:

— Скажи, какого цвета борода была у Сеньки Лысого?

Кондрат удивлённо вытаращил глаза, ещё не отойдя его сна. Наконец обрёл дар соображать.

— Поперва опохмелиться дай, потом лезь с дурацкими вопросами, — горестно просипел, опять норовя доспать.

Позавтракали остатками ужина, попили чай, и старик залез в полог.

— Так какого цвета была борода у Сеньки? — не унимался Ковалёв.

— Все они у нас были одинаковые, чёрные от гари в шахте. Не припомню счас. А к чему тебе сдалась ево борода?

— Да приходили они ночью сюда, вот здесь сидели и говорили со мной. И Федьку Платонова видел, и Сеньку Лысого, и Ваньку Хромого.

— Вот-вот. Я тебе чё вчерась сказывал? Не выпустят нас отсель, ума лишат, заведут в какую-нибудь глушь, там и пропадем. Вот и ты уже дуру погнал, не я один заговариваюсь. Вдвоём веселей будет помирать. Хе-хе-хе-е-е…

— Да во сне я их видел, успокойся, хотелось проверить, насколько реален был сон. А выйти? Выйдем! Слышишь, землесос орёт за перевалом. Тут три часа ходу напрямик.

— Пускай орёт, давай полежим трошки. Обессилел я за вчера. Заново всю жизнь свою протопал. Пойди хариусов налови, ушицы сварим и тронемся дамой. Полста лет из этого ручья щербы не ел. Мушки там возьми в кармашке рюкзака и леску.

Семён выбрал тонкую и длинную листвяночку, сделал удилище и ушёл вверх по ключу.

Хариус — рыба сторожкая и вёрткая, любит холодную воду и всю мелкую живность, которая нечаянно падает и водится в ней. Желанное лакомство — стрючки упрятанных в стрючок-панцирь личинок мягких и белых ручейников, бабочек, комаров, мошек, паучков-водоплавов и разных мелких жучков.

Охотится рыба от темна до темна, набивая желудок, ночь проводит в тихом отстое, еле шевеля плавниками. Ловить его лучше всего, спускаясь вниз по течению, прячась за кустик выше перекатов, дразня на струе наживкой без поплавка и грузила.

Если хариус увидел человека или хотя бы его тень, не возьмёт приманку, хоть суй её под самый рот. Забивается в промоины под берегом, пережидая опасность. Живой хариус пахнет свежесорванным с грядки огурчиком, часок належит, в соли — язык проглотишь от темно-красного и нежного кушанья. Наесться малосольным хариусом невозможно.

Петляющей меж деревьев звериной тропой Семён шёл в верховья ручья. Самый крупный хариус водится именно там. В жаркое лето мелеют ручьи и вода уходит под камни, а он остаётся жить в небольших ямках, спокойно ожидая осенних дождей, чтобы можно было скатиться на зимовку в большую реку.

По пути отмечал уловистые места ниже частых, перекатов, еле сдерживая себя попытать счастья, закинуть удочку.

Долина распахнулась широкой марью, ручей разлился по ней тёмными ямами, обросшими по краям частыми кустиками карликовой берёзки и голубики. Километра через три рыбак уже не смог сдержаться, набил пустой спичечный коробок пойманными бабочками.

Одну насадил на крючок, коротко оборвав крылышки, чтобы рыба не стягивала за них насадку. Осторожно подкрался к перекату и забросил. Вода подхватила плывущую бабочку, и та замелькала на мелкой ряби течения. Но вот, резкий всплеск, и наживка исчезла в воронке.

Секунду помедлив, он сделал резкую подсечку и с первого раза не смог вытащить рыбину из глубины. Удилище согнулось зазвенела леска, и нехотя, бешено вращая хвостом, показался желтопузый, черноспинный красавец, с радужным плавником на спине.

Трясущимися руками, Семён снял его с крючка, обновил насадку и опять забросил. Бабочка ещё не успела упасть на воду, как стремительно вылетел на всю свою длину в воздух большущий хариус и жёстко рванул леску. Затрепыхался в рюкзаке вместе с первым, а удилище уже гнулось от нового рывка.

В такие минуты забывается всё на свете, все заботы и горести, остаётся только радость борьбы с рыбой, неуёмный рыбачий азарт.

Дрожала в Семёне каждая жилочка, наспех вытирал он слизистые руки об одежду, и жадное желание ещё и ещё испытать поклёвку туманило голову. Семён увлёкся рыбалкой и опомнился только в полдень.

Тяжёлый рюкзак промочил рубашку. На биваке, пригревшись на солнышке, безмятежно спал старик. Ковалёв в целлофановом мешочке засолил хариуса и сварил щербу. Разбудил Фомича.

— Вставай, мне к вечерней связи надо успеть. Дед с трудом раскачался, с сожалением поглядел на пустые бутылки и сонно похлебал наваристую щербу, сладко покряхтывая, жмуря от наслаждения глаза.

— Когда мы тут решились зимовать, успели заездком перехватить рыбу, мешка два наловили. Думали, надолго хватит. Один мешок додумались унесть в избу, а другой к дереву прислонили. Медведь его в один присест за ночь умял. Вот пропасть! Куда в нево и поместилась вся рыба.

— Догадливый зверь, — улыбнулся Семён, очищая подсолившегося хариуса, — у меня сеть загубил, увидел с берега трёх ленков, вытащил за шнур на берег и выгрыз вместе с делью.

— Хитрей ево нету в тайге. С бабами особливо любит шутковать. Дождется, когда они вёдра брусники наберут, покажется и рявкнет для страху… Они вёдра побросают и дёру! Съест всё подчистую, не надо трудиться, собирать. Готовую веселей жрать. Эко?

Фомич собрал посуду в рюкзак и пнул ногой бутылку.

— Эту штукенцию сам неси. К золотью боле не коснусь. Пойдём, покажу шурф нашенский. Завалился он, можно было и внутрь слазить. Рассечки по струе на тридцать сажен в обе стороны идут.

Устье шурфа обложено диким плитняком. Подъёмный ворот рассыпался трухой, выпала и обвалилась крепь.

— Вот там стояла проходнушка, здеся пустой отвал был, гляди, какую гору наворотили, а сюда высыпали из бадьи пески. А вот и те камушки, которые мы таскали к забою, голыши из ручья. До сих пор чёрные, никакие дожди не сумели за полвека гарь отмыть.

Вот сам стою и не верю. Неужто правда это было? Помню, очнулся у эвенков — костёр горит посреди чума, вокруг голые тени бегают, щебечут по-непонятному. Решил, что в ад попал, очереди дожидаюсь, счас на сковороде будут жарить за грехи. Вот страх испытал, боле такова и не было в жизни!

Да тут ишшо подходит один ко мне и на ноже кусок мяса суёт к губам. Ем и думаю. Ишь, сначала откармливают, чтоб пожирней был, не пригорал на сковородке. Сознал, что грешить случаем на земле оставлен только тогда, как увидал ихнюю молодую бабу; инородка, а красы писаной.

Почти за год первый раз бабу увидал. Одной ногой в могиле стою, а глаза таращу на неё, как будто милей и не приходилось встречать. В умишке-то мысли не мертвецкие всплыли. Эта девка меня и подняла.

Ноги и руки помороженные отходила медвежьим салом, самого им поила до икоты, первые дни спала рядом, грела своим теплом. Да ить таким макаром мертвого можно воскресить! Потом вывезли на оленьей упряжке.

По льду реки катили на нартах. Она меня сговаривала остаться, прикипела, видать. Ехали по льду реки, и такая радость мое нутро жгла! За то, что живой, такая радость, ничем не описать!

Всю дорогу клялся, что нога моя не ступит боле в тайгу, что уеду в родную деревню к мамане, что детям закажу пути в эти края…

А до весны победовал на прииске и опять попёрся ноги бить, пристал к другой артельке. Про бутылочку я, конешно, помнил, нос вверх драл, считал себя богачом. Держал про запас, мол, на старость сгодится. А пока руки-ноги есть, к чему бы не попытать счастья?