Юрий Сергеев - Повести

• Название: Повести
• Автор: Юрий Сергеев
• Жанр: Исторические приключения

---

Полкружки чая, бывало, нальёшь, туда для аромата вытрясешь одеколон — в любой мороз согреет! Вот так…

— Петров тоже был под бронью, да и не только он. Что же, все они приспособленцы? — припомнил Ковалёв.

— Не оспоряю, паря. Ну, к примеру, сейчас война. Кто кинется в военкомат? Люди, у которых совесть и боль в груди сидят. А гнильё щели будет искать, расползаться станет, справочками запасаться. Не убедишь ты меня, я на этих гавриков насмотрелся.

Брат мой старший тоже был под бронью, главным инженером завода, крепче брони и не бывает. В военкомате все пороги обил, ворошиловский стрелок, спешил в снайпера попасть… А вот и Старательский ключ! Спуск шестнадцать километров, если слабые нервы, закрой глаза. Эх-х! Не подведи, вороная!

Застонали тормоза. Скрипит машина, и надсадно воет дизель на пониженной скорости. Колея петляет меж валунов, толстых стволов деревьев и проваливается всё ниже и ниже в туманный и сумеречный распадок.

Взлетают белые куропатки, следы зайцев и соболей по обочинам, где-то высоко, над гольцами, неярко мерцает холодное солнце.

Через устье ключа вывалились на лёд большой реки и рванули на предельной скорости по ровной глади. Круто забирают вверх обросшие лесом сопки, обрываются к берегам скалы хаосом глыбастых завалов. Величественный и угрюмый пейзаж дикого безмолвия.

Разбегаются следы редкого зверья, и опять от поворота до поворота бьётся под колёсами широкая белая лента закованной в лёд и камень реки. Фанфурин притих, крутит головой, оглядываясь вокруг.

— Дело прошлое, шалею, как в Ленинграде! Такое же величие и простор. Талантливая природа. Наворотила такого, за всю жизнь не пересмотреть. А главное — покой, нет людской толчеи, до чего от неё устаю в городе, сил нет! Хоть и вырос там.

Куда-то все бегут, спешат, толкаются, ступить негде. А здесь вон бреди куда хочешь, всё для тебя обнажено, все дороги открыты. Просторная наша земля! На самолёте устаёшь сюда лететь. Это надо же было первопроходцам добраться до Камчатки!

Пешком, на лошадях, на судёнышках утлых, а шли, "описывали новую землицу, на карту ложили". Вот Аляску царизм сплавил американцам, а то бы Влас и туда по зимнику загнал с запчастями. Наверняка бы загнал! Что ему Берингов пролив, семечки…

А вот и красавица Ытымджа! Дальше по ней двинем. Рыбная и норовистая река. Летом бы сюда попасть, ох, люблю рыбалку!

Завернули в широкий приток, сплошь забитый белыми полушариями крупных валунов.

— Веришь, как увижу это валуньё под снегом, и сердце замрёт, дотами они мне кажутся. Вот стеганёт сейчас немецкий МГ очередью по стёклам, хоть в снег кидайся из кабины. Сдвинулось что-то в башке от войны, сколько лет прошло, а каждая клеточка на взводе, всё ещё стережёт от пуль.

Не приведи Бог ещё такой напасти! Во снах уже столько «языков» перетаскал, просыпаюсь в поту и усталости. Контузила наше поколение эта война, выбила покой до самой смерти, — КрАЗ сбавил скорость и запетлял между колпаками валунов. Брызнула из-под колёс вода.

— Дальше наледи полезут, — опять заговорил Пётр, — иной раз по самые фары в каше плаваем. Если стал — беда… Трос цепляешь по пояс в ледяной купели, только чаёк и спасает от простуды. И растереться есть чем, и внутри погреться.

Всегда за спиной сиденья вожу запасную одежду. Посмотрела бы на эту работу моя Рыжая! Что бы было, пером не описать…

— Жена?

— Королева! Самая красивая женщина на Неве. Ей пятьдесят, а как идёт, все мужики шеи ломают. Одел её в джинсы и дублёнку, за дочку принимают.

— А сам! Двадцать лет по кабинам спишь?

Пётр отмахнулся рукой и пригорюнился.

— Дело прошлое, люблю её, как в молодости. Может быть, потому и люблю, что видимся редко. Боюсь жить рядом, любая сладость приедается, когда её вдоволь. А так! Всегда желанный гость, да и внукам помочь надо, детям.

Полгода работаю, полгода дома. Моряки в таком графике всю жизнь крутятся. Эх, Рыжая! Ведь она думает, что я механиком на автобазе заворачиваю. Прокатить бы её по зимничку. Пешком погонит домой.

А внуча какая у меня! В деда суетная и расторопная, как появляюсь дома, от родителей отрекается и как привязанная. И на рыбалку со мной, и на Рижское взморье. Катаю на своей машине по городу и сказки рассказываю.

А вот и наши ребята дежурят, поспим до утра и дальше попрём. "Прём — пока не упрёмся, пьём — пока не упьёмся" — девиз великого Томаса. Не ломай башку, в истории не отыщешь такого философа. У нас в артели шоферит на КрАЗе, по участкам колесит. Лет десять уже до Эстонии не может добраться.

Зашли в барак. Жаром плещет по стенкам алая печь. Трое бородатых парней сидят у стола. Один играет на гитаре и поёт что-то непонятное. На огромной сковороде жарятся хариусы. Пётр закрутил носом.

— Здорово, Фанфурик! — обернулся к двери гитарист.

— Привет, бичи! Рыбку свежую будем есть?

— Траванешь что-нибудь, так и быть, угостим.

— Да за такое блюдо до утра спать не дам!

Обивая снег с валенок, ввалились остальные водители. Разделись, шумно умылись тёплой водой и подсели к широкому столу. Хозяева вынули припасы, открыли консервы, нарезали хлеб и поставили сковороду с рыбой.

От работающего трактора мелко дрожат брёвна стенок, ярко горят две фары, подвешенные к потолку. Вдоль стен широкие нары, сушится у двери капроновая сеть, источая тонкий аромат речной сырости и водорослей,

— На таличке рыбку прихватили? — полюбопытствовал Петро. — Хотя бы раз показали место, дело прошлое, больше всего люблю подлёдный лов.

— Вот со сковороды лови, — хмуро осадил его гитарист, — мы берём там для себя, а ты всё выхлещешь.

— Ну, что ж, уговор дороже денег, — Фанфурик подхватил со сковороды поджаристую рыбину, — занесла меня нелёгкая лет десять назад на Чукотку. Жили в вагончиках-балках, что-то строили, не помню. К весне такие пурги налетели — света Божьего не видно, даже в магазин на карачках ползали, верёвкой привязанные.

Как пурга — у нас актировка. Стихия! Кучкуется по балкам народ и культурно отдыхает, в карты дуется. Зарплата идёт, пусть метёт хоть всю зиму. И был у нас прораб-зануда. До чего обленился, поганец, даже на улицу не показывается.

Руку высунет через круглую дырку-оконце: если метёт, дёрнет пару раз за верёвку — железка по рельсу: "Бум-м! Бум-м!" Всё, на работу не идём, опять выходной. Усекли это бичи и изобрели способ продлить пургу. Прекратится непогодь, они соберутся к его заметённому по крышу жилью и ждут, мёрзнут…

Только высунется рука — трое человек воют с подсвистом, а двое лопатами снег на руку метут. И так у них ловко получалось, весь посёлок выползал смотреть. Прораб за верёвку: "Бум-м!" — а бичи за карты. Уши и носы у всех пораспухшие, проигравших били картами…

— Ну, Фанфурик, ну врёт, не краснеет! А расскажи, как ты в Магадан за электродами летал.

— После ужина, а то пока я треплюсь, вы всю рыбу сожрёте. А вообще… Не люблю повторяться.

Засыпая, Ковалёв улыбался, слушая трёп шофёра о его бесконечных похождениях, и даже сквозь сон прорывался стонущий хохот одичавших в безлюдье бородачей.

Туманный рассвет играл в розовом снегу. По-жеребячьи орал белый куропач в тальниках, приветствуя скорую весну. На запад, за мглистые сопки, убегала вспугнутая солнцем ночь.

По руслу, мимо избы, хлюпая и клубясь паром, медленно шла темная и вязкая наледь. Пётр, резво вскочивший на подножку машины, вяло осел и зло выругался.

— Ну, Семён, принимай крещенье! — Обернулся и заспанным шоферам, уныло глядящим на реку: — Гаврики! Возьмите за фаркоп тросом — первым пойду!

Нырнул за баранку, повернул радостное лицо к пассажиру:

— Что значит привычка, с войны всё первым лезу, на душе за других спокойнее. Вперёд, гнедая, сейчас я тебя напою досыта!

На толстом стальном поводке головной КрАЗ тяжело ступил на промытую дорогу. В кабину дошёл застойный дух вырвавшейся из плена воды.

— Открой дверцу! Ухнем и не выскочишь, — оглянулся на Ковалёва шофёр и напрочь забыл о нём, пристально всматриваясь вперёд.

Медленно поднимаются к подножке хлопья зелёной шуги, ныряют под буфер. Вдруг передок ухнул вниз, разметав острые льдины. Шибануло паром в кабину, и резко дёрнул страхующий трос. Семён только и успел поднять от залитого пола валенки, а машина уже стояла на крепком. Обтекала.

— Сегодня ледоколом заделался, — усмехнулся Пётр, — пробуем в другом месте. Может быть, пересядешь от греха? Чего не бывает. Погублю старателя на самом взлёте…

— Давай, Счастливчик, кати! Я наледи хлебал. Держись ближе к косе, не потонем.

— Радиатор хоть целый, раззява, поленился ремень снять. Могло о воду вентилятор погнуть, и хана! Стой тогда до святого пришествия.

— Слушай, Петро! Резани наискось вон к тем камням. Там наверняка мелко и промёрзло до дна,