Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

• Название: Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II
• Автор: Ярослав Гашек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1937

Более ранний (1937 год) перевод самого известного романа о Первой Мировой войне. К сожалению, только второй том. В настоящее издание вошло окончание романа, написанное Карелом Ванеком. В FB2 документ окончание перенесено без изменений из файла, подготовленного 13.05.2008 Busya, OCR & Spellcheck Инклер (http://lib.rus.ec/b/103246)

---

Капитан Тайрле сплюнул и фамильярно похлопал капитана Сагнера по плечу.

— Ну, что ж, посидите двое суток здесь. Я вас всех выведу в свет, потанцуем. Девочки у нас — прямо прелесть, душки. Потом есть у нас еще одна генеральская дочка, которая прежде культивировала лесбийскую любовь. Вот мы все переоденемся в женскую одежду, тогда ты увидишь, на что она способна. Такая кошка драная — прямо сил нет! Ух, к-ка-кая стерва… Ну, да, впрочем, ты ее сам увидишь. .. Виноват, — спохватился он вдруг, — меня опять уж мутит, в третий раз сегодня.

Вернувшись, он, чтобы доказать, как здесь весело живется, объяснил капитану Сагнеру, что его мутит после вчерашней попойки, в которой принимали участие и офицеры инженерных войск.

С командиром этой роты, который тоже был в чине капитана, капитану Сагнеру очень скоро пришлось познакомиться. В канцелярию влетел долговязый человек в военной форме с тремя золотыми звездочками и, не замечая присутствия постороннего человека, спросил Тайрле:

— Ну, как поживаешь, свинтус ты этакий? Нечего сказать, хорошо ты отделал вчера нашу графиню!

Он сел на стул, смеясь и похлопывая себя тонким стэком по голеням, и продолжал:

— Если только вспомнить, как ты ее…

— Да, — согласился Тайрле, — вчера было очень весело.

Затем он познакомил капитана Сагнера со своим товарищем, и все трое отправились из канцелярии в кафе, устроенное в помещении бывшей пивной.

Проходя через канцелярию, капитан Тайрле взял у командира саперного батальона стэк и ударил им по столу. По этому знаку все находившиеся в комнате писаря выстроились вокруг стола. Все это были приверженцы спокойной, безопасной работы в тылу армии, одетые в новенькую форму, довольные собою, с круглыми брюшками.

И вот этим двенадцати сытым апостолам шкурничества капитан Тайрле, желая порисоваться перед Сагнером и другим капитаном, оказал:

— Не думайте, что я держу вас тут для плезира[43], сукины вы дети! Поменьше жрать и пить, да побольше дела делать!.. Я покажу вам еще и не такую дрессировку, — пообещал Тайрле своим товарищам.

Он снова ударил стэком по столу и спросил своих писарей:

— Когда же вы, наконец, лопнете, поросята?

— Так точно, когда прикажете, господин капитан! — как один человек гаркнули те.

Весьма довольный своим остроумием, капитан Тайрле вышел из канцелярии.

Когда все трое уселись за столиком в кафе, капитан Тайрле заказал бутылку можжевеловой водки и велел позвать незанятых барышень. Оказалось, что это кафе было не что иное, как публичный дом; а так как все барышни были заняты, капитан Тайрле ужасно расстроился, грубо обругал «мадам» и стал допытываться, кто сейчас находится у госпожи Элли, и пришел в еще большее возбуждение, когда узнал, что у нее — какой-то подпоручик.

У госпожи Элли был в это время подпоручик Дуб, который, после того как маршевый батальон был размещен в здании гимназии, собрал свою роту и обратился к ней с пространной речью; в ней он указывал, что русские при своем отступлении везде оставили дома терпимости с обитательницами-венеричками, чтобы таким путем нанести австрийской армии как можно больший урон. Поэтому он, подпоручик Дуб, считает своим долгом предостеречь солдат от посещения таких заведений. Он лично будет проверять, исполняются ли его приказания, потому что батальон находится уже в зараженной полосе, и все, кого он застанет в таком доме, будут преданы военно-полевому суду.

Итак подпоручик Дуб хотел лично удостовериться, исполняются ли его приказания; поэтому он избрал исходной, повидимому, точкой своих наблюдений оттоманку в комнатке Элли в первом этаже так называемого «Городского кафе», оттоманку, на которой он великолепно проводил время.

Между тем, капитан Сагнер отправился обратно к своему батальону. Таким образом компания Тайрле расстроилась. Самого его вытребовали в штаб бригады, где командир бригады уже более часа тщетно поджидал своего адъютанта.

Из штаба дивизии получены были новые распоряжения. Необходимо было выработать окончательный маршрут для новоприбывшего батальона 91-го полка, так как в том направлении, в котором он должен был двигаться согласно новейшей диспозиции, шел маршевый батальон 102-го полка,

Все это было до крайности запутано. Русские отступали в северо-восточном углу Галиции так поспешно, что австрийские воинские части там совершенно перемешались. Кое-где в них врезались клином германские войска. Получился невероятный хаос, постоянно усиливавшийся маршевыми батальонами и другими боевыми единицами. То же самое происходило и в других секторах фронта, расположенных глубже в тылу, как, например, здесь в Саноке, куда вдруг прибыли резервные части германской ганноверской дивизии под начальством какого-то полковника. У этого полковника был такой неприятный взгляд, что командир австрийской бригады совсем потерял голову. Дело в том, что начальник резервов ганноверской дивизии предъявил диспозицию своего штаба, согласно которой его люди должны были быть расквартированы в той самой гимназии, где только что расположился маршевый батальон 91-го полка. А под штаб он требовал очистить помещение Краковского банка, где разместился штаб бригады.

Командир бригады велел соединить себя по прямому проводу со штабом дивизии, которому в точности изложил создавшееся положение. За этим последовал разговор с ганноверцем со злыми глазами, и в результате в бригаде был получен приказ: «Бригада покидает город в шесть часов вечера и располагается по линии Турово — Вольск — Лисковицы — Старосол — Самбор. Одновременно выступает и маршевый батальон 91-го пехотного полка, образующий прикрытие. Авангард выступает в половине шестого на Турово; между фланговыми заслонами к северу и югу дистанция З1/2 километра. Арьергард выступает в четверть седьмого».

Таким образом в гимназии поднялась большая суматоха, и на экстренное совещание господ офицеров батальона не явился один только подпоручик Дуб. Швейку приказали разыскать его.

— Надеюсь, — сказал ему поручик Лукаш, — вы без всякого труда найдете его. Ведь у вас с ним постоянно какие-нибудь истории.

— Так что дозвольте доложить, господин поручик, я прошу дать мне письменный приказ от роты, именно потому, что у меня с ним всегда какая-нибудь история.

Пока поручик Лукаш писал в своем полевом блокноте приказание подпоручику Дубу немедленно явиться на совещание, Швейк продолжал свои рассуждения:

— Так что, господин поручик, можете быть покойны, как всегда. Я уж его разыщу, потому что солдатам запрещено посещение домов терпимости; вот он наверно и сидит в таком месте, чтобы убедиться, что никто из его взвода не желает отвечать перед военно-полевым судом, которым он так любит угрожать. Он же сам перед своим взводом заявил, что обойдет все такие заведения и тогда горе ослушникам, которым придется узнать его с самой скверной стороны. Впрочем, я даже в точности знаю, где он сейчас находится. Он вон там, напротив, в кафе, потому что весь взвод глядел ему вслед, желая удостовериться, куда он пойдет прежде всего.

Соединенные городские увеселительные заведения и «Городское кафе», о котором говорил Швейк, состояли из двух отделений. Кто не хотел пройти через кафе, мог войти с заднего хода, где сидела, греясь на солнышке, древняя старуха и на смеси немецкого, польского и венгерского языков уверяла посетителей, что тут есть очень хорошенькие барышни.

Когда заходил солдат, она вела его по коридору в нечто среднее между прихожей и приемной и вызывала какую-нибудь из барышень, которая немедленно выбегала в одной рубашке. Но прежде всего барышня требовала деньги, «деньги вперед», которые получала за нее мадам, пока солдат отстегивал штык.

Офицеры проходили прямо через кафе в комнаты, где помещался «высший сорт», предназначенный для господ офицеров, где рубашечки были обшиты тонкими кружевцами и где пили только вино и ликеры. Здесь мадам не допускала никаких нарушений этикета; весь финал разыгрывался наверху, в спальнях… И вот в таком-то райском уголке, кишевшем клопами, подпоручик Дуб, в одних кальсонах, томно развалился на оттоманке, в то время как госпожа Элли, как водится в таких случаях, рассказывала ему вымышленную историю своей жизни, будто отец ее был богатым фабрикантом, а сама она — учительницей в Пештском лицее, но загубила себя здесь из-за несчастной любви.

Сбоку, под рукой у подпоручика Дуба, стояли на маленьком столике бутылка коньяку и две рюмки. То, что подпоручик Дуб и госпожа Элли болтали уже всякую чепуху, хотя бутылка была пуста только наполовину, свидетельствовало о том, что подпоручик Дуб не переносит ничего спиртного. Из его слов видно было, что он уже все перепутал и принимал госпожу Элли за своего денщика Кунерта; он так ее и называл и за что-то грозил мнимому Кунерту, повторяя по своему обыкновению: