Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

• Название: Искусство рисовать с натуры
• Автор: Мария Барышева
• Жанр: Ужасы и Мистика

Наше время. Стечение обстоятельств возрождает и развивает необычный талант у художницы-любителя. Это свойство, проявляющееся только в процессе создания картин, усиливаясь с каждой нарисованной картиной, меняет окружающих людей и саму художницу. Воронка событий втягивает в себя всё больше самых разных персонажей и предметов. Сюжет держит в напряжении до самого финала. Яркие образы, динамика, глубоко и достоверно прорисованные характеры героев.

---

— Лена, перестань! — строго сказал мужчина. — Тяжелая для тебя.

Он взял воду и вышел из павильона, следом выбежала маленькая девочка, скорее всего, его дочь, и, садясь на стул, Наташа невольно улыбнулась, потом нахмурилась. Мужчина с бородой чем-то походил на ее отца — на старой квартире было много его фотографий, и она всегда разглядывала их очень внимательно, пытаясь понять, что же за человек был ее отец…

— Мама, ну что ты мне рассказываешь, я совсем на него не похожа! Совсем ничего общего! Я похожа на тебя!

— А я тебе говорю, что ты больше похожа на папу. Мне-то со стороны виднее!

— Но я же вижу в зеркале…

— А ты не смотри в зеркало. Все равно не увидишь. Это со стороны только видно. Сама ты не увидишь, а вот знающий человек сразу угадает родственное сходство — кто папу твоего знал — сразу скажет: вот Наташка похожа на Петра Васильича…

Наташа повернула голову и посмотрела на темнеющий дверной проем.

Сама ты не увидишь… Это со стороны только видно… Знающий человек…

Она потерла правую бровь указательным пальцем, словно это стимулировало мышление. Ноготь зацепил поджившую ссадину и содрал корку, но Наташа этого не заметила.

…я впервые увидел его картину, когда мне было двадцать два, и тогда меня словно громом ударило… Такая сила, такая страсть и… столько темного… это сочетание прекрасных лиц с уродством души выписано с таким удивительным мастерством — ничего странного, что его начали преследовать — от взгляда такого художника не укрывалось ничего из того, что люди прячут под своей плотью, а кому это понравится? Я занимаюсь им уже двадцать лет… я изучил его манеру досконально, каждый мазок…его картины неподражаемы — я узнаю их где угодно…

— А не пробовал ли кто-нибудь подражать ему?

— Да, конечно, но это совершенно невозможно — во всяком случае, мне не известен ни один художник, которому бы удавалось с такой живостью и с такой страстью запечатлеть человеческое зло. Мне известно, что одна из его дочерей была очень талантлива уже в раннем возрасте, но, конечно, не так, как отец. Кроме того, она погибла вместе с ним, а вторая совершенно не умела рисовать.

— Что же стало с ними: с Анной и с девочкой?

— Этого я не знаю. Да и какая, в сущности, разница? Талант мастера умирает вместе с ним — нам остаются только его следы. Хотя… может он и воскреснет в ком-то из потомков, но я в этом сильно сомневаюсь…

Разговор всплыл в ее памяти так четко, словно был совсем недавно, словно та ночь в музее сменилась сегодняшним утром, а не больше чем недельной давности. Тогда они уехали из музея и разговаривали о Неволине в каком-то ночном ресторанчике — Наташа даже не помнила его названия, но вот разговор этот остался. Он был очень важен сейчас. Отчего-то он был очень важен сейчас. Какая-то его часть…

Двадцать лет.

…изучил досконально… каждый мазок… узнаю где угодно…

Она думала об этом разговоре и раньше, но тогда…

Тогда я не говорила с Надей… я не знала…

Неожиданно Наташа почувствовала, что несколько разрозненных нитей начинают сплетаться в определенный узор. Память, словно очнувшись от спячки, окрепшей рукой выхватывала нужные кусочки из старых разговоров и событий и подбрасывала ей.

Знающий человек…

…сразу угадает родственное сходство…

— Вы правда ничего не знаете о Неволине?

— Да. Я никогда о нем не слышала.

«…еще спрашивал, умеешь ли ты врать… хотел знать, была ли ты когда-нибудь в музейных запасниках…»

Наташины пальцы терли лоб все сильнее и сильнее, размазывая кровь из содранной ссадины по коже.

— Кстати, о несчастном художнике Неволине. Тебе известно, что в запасниках нашего музея находятся две его картины?

Но я никогда не была в запасниках!

«…от этих картин у меня и ощущение такое, словно встретила дальнего родственника…»

— Почему вы так остро реагируете на работы Неволина? Вы так смотрите на них, словно знаете все, словно сами их рисовали…

…несчастный человек, все скормивший своему искусству…

…не растворись в своих картинах…

…сразу угадает родственное сходство…

Все кусочки, все обрывки и часть вопросов вдруг закружились и неожиданно превратились в одно, настолько ясное, что она никак не могла понять, почему не додумалась до этого раньше, и настолько невероятное, что поверить в это было практически невозможно.

— Боже мой! — сказала Наташа и вскочила, а вскочив, тут же схватилась за спину, которая немедленно отреагировала на резкое движение острой болью. — Елки-палки!

Впрочем, что в этом невероятного? Чудовищное совпадение — не более того. Но это правильно, все совпадает, это действительно так. Конечно, теперь понятно, почему Лактионов так обрадовался и помчался на встречу с ней, почему Надя хочет все проверить, прежде чем рассказать, а она наверняка знает. И знала все это время.

Но при чем здесь дорога?

А ведь это Надя тоже знает.

Интересно, знают ли об этом мать и дед? Вряд ли.

Наташа взглянула на часы, потом решительно вышла из павильона, заперла дверь и направилась к телефонным автоматам. На улице уже темнело, но прохожих было много, и Наташа, придерживая загипсованную руку, которая и без того была подвязана тонким шарфом, лавировала среди идущих людей, словно корабль среди рифов, стараясь никого не задеть. Добравшись до телефонной будки, она нырнула внутрь и около минуты стояла, прижавшись лбом к холодному железу телефона и пытаясь отдышаться. Сердце колотилось как бешеное, и его стук отдавался в ушах грохотом — ей казалось, что этот грохот слышат все вокруг и все на нее оглядываются. Как хорошо, что уже стемнело, и никто не сможет ее разглядеть.

Ей следовало показать картины Лактионову сразу, как он об этом попросил. Возможно, тогда бы он остался жив. Ведь именно об этом он хотел ей рассказать.

Именно поэтому он умер.

Поэтому его убили.

Дорога… Тогда должна быть какая-то связь между дорогой и Неволиным, а, соответственно, между дорогой и Наташей. Дороге не нравится Наташа.

Или она боится ее?

…уже давно я намного сильнее, но ты можешь все испортить, все испортить…

Что испортить? Как?

Узор сплелся, но множество нитей осталось лежать в беспорядке, и она не знала, что с ними делать. Яркая, ясная логическая полянка закончилась, и Наташа снова оказалась в хаотической чаще вопросов и обрывков сведений. Дорога. Бред. Кусок асфальта не чувствует. Кусок асфальта не может бояться. Не может убивать. И ненавидеть тоже не может.

Падающий столб, искрящие обрывки проводов… Пятно крови… Грузовик под ярким солнцем и грузовик во тьме с потушеными фарами… Виктория Семеновна… тяжелый взгляд, упершийся в затылок…

Кто управлял «омегой»?

От короткого замыкания чето мнится мне, не бывает такого…

Он к тому времени давно умер!

… все началось, когда на дорогу вышла ты…

— Девушка, вы звоните или что?!

Вздрогнув, она ответила, не повернув головы:

— Да, звоню, звоню!

— Правда?! А мне показалось, что вы там уж спать пристроились.

Не ответив, Наташа облизнула губы, достала кошелек, открыла его, прижав к груди, достала две монеты, опустила их в щель телефона и начала негнущимся указательным пальцем набирать номер.

Раздались короткие гудки. Наташа нажала на рычаг и набрала номер снова. На этот раз трубка отозвалась длинными гудками. Около двух минут Наташа вслушивалась в тягучие равнодушные звуки, потом набрала номер Надиной работы. Там ответили сразу:

— Ну, чего теперь?!

Наташа крепче сжала трубку.

— Здравствуйте, извините, а Щербакова уже ушла?

— Щербакова… — задумчиво протянул голос, — а-а, Надька что ли?! Так давно уже.

— Извините пожалуйста, если она вдруг появится, передайте, чтоб позвонила Наташе, Чистовой Наташе.

— Наташа? — голос оживился, и в нем появилась нотка узнавания. — Это Сергеич.

— Привет, Сергеич! Так ты передашь?

— Ну. Ежели буду в состоянии, — сообщил Сергеич и отключился.

— Черт, Надька, где же тебя носит?!! — пробормотала Наташа и вышла из будки.

До закрытия оставалось полчаса. Кое-как она промаялась двадцать минут, обслуживая покупателей с плохо скрываемым раздражением, но в двадцать один пятьдесят все-таки не выдержала (катитесь-ка вы, Виктор Николаевич и Таня в обнимку с Колюней!) и закрыла павильон, выставив двух недовольных клиентов.

На улице уже совсем стемнело. Еле-еле шла Наташа среди ярко освещенных пятиэтажек — даже пол-рабочего дня было серьезным испытанием: снова разболелась спина, руку тянуло в гипсовых оковах, а по вискам словно кто-то весело барабанил пальцами в железных перчатках. Несколько раз она останавливалась отдохнуть, но лучше от этого не становилось. Ей казалось, что она никогда не доберется до своей квартиры.