Павел Федоров - В Августовских лесах

• Название: В Августовских лесах
• Автор: Павел Федоров
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Доложите еще раз начальнику заставы. Расскажите все от начала до конца, как заступили и как сменились.

- Да по-обыкновенному, товарищ лейтенант! Пришли, заняли пост, залегли... с Юдичевым. Трохи полежали в одном месте, потом пошли в другое, там посидели...

- Посидели, полежали трохи, - багровея, проговорил Усов. - Какую боевую задачу имеет пост?

- Смотреть за каналом и за ближайшими дорогами. - Повернув недовольное лицо в сторону, Сорока добавил: - Да какая там боевая, товарищ начальник, в тылу... Кроме, як бабы сельские полощут белье да голяшками сверкают с утра до ночи, там и смотреть не на что. Ну, ночью туда-сюда, а днем сидеть тошно.

- Так ты, наверное, не службу нес, а смотрел, как бабы юбки моют?

- Конечно, смотрел, - ухмыляясь, ответил Сорока. - Глаза ж у меня подходящие, ну и смотрел...

- Не годятся твои глаза, чтобы нести пограничную службу. Сегодня посылаю рапорт и отчисляю тебя в другой род войск!

- За что, товарищ лейтенант? - Сорока часто заморгал, предчувствуя, какой позор обрушится ему на голову, когда он изменит адрес и пошлет письмо невесте Варваре, бригадиру одного кубанского колхоза, молодой, разотчаянной девушке. Сорока гордился своей службой на границе, рассказывал о подвигах пограничников, сочиняя и выдумывая их по всякому поводу. На заставе это был самый первый балагур, сказочник и фантазер. Недавно он послал своей невесте фотографию. В парадной форме он выглядел таким молодцом, что привел, как писала Варя, в восхищение всю бригаду. И вот теперь начальник заставы прямо заявил, что отчислит его в другую часть. Что же с ним будет, как станет смотреть он в глаза товарищам, а главное - Варваре?

- За что, товарищ лейтенант? Ну, ежели эти самые бабы полоскают, то даю вам честное комсомольское, что и очей своих больше не подниму...

- Плохие твои очи, товарищ Сорока. Они сегодня диверсанта проглядели, нарушителя, такого врага, что...

- Этого не может быть, товарищ лейтенант! - словно подстегнутый, вытягиваясь в струнку, проговорил Сорока, ошеломленный сообщением Усова.

- Прозевали! Да, да, прозевали, просмотрели! Забыли устав. Забыли, что на границе нет второстепенных и главных участков, а есть служба, дисциплина и точное выполнение приказаний. Вам молодой пограничник Юдичев говорил, что это тоже важный пост, а вы убеждали его в обратном, чего вы, как старший наряда, не имели права делать! Вы, вы его должны воспитывать и дисциплинировать, а получается наоборот. Под носом у вас плыл нарушитель, а вы где были? Ходили с места на место и на деревьях воробьев считали!

- Больше этого никогда не будет, товарищ начальник заставы. Я согласен перенести, перетерпеть любое наказание, только никуда не отправляйте меня!

- Поздно! Сдайте оружие. Получите пилотку и приготовьтесь к отъезду, - твердо заключил Усов.

Вернувшись из канцелярии, Сорока долго ходил по казарме из угла в угол, вздыхал, мучился. Несколько раз открывал сундучок, перебирал знакомые вещи. Попадавшиеся в руки письма бригадирши Варвары обжигали ему руки, он запихивал их на самое дно и с треском захлопывал крышку. На Юдичева смотреть не мог, отводил глаза в сторону. Тот тоже молчал. Оба чувствовали, что надо поговорить, но не знали, с чего начать.

- Меня, слышь, Юдичев, отправляют...

- Куда отправляют?

- Учиться... на курсы, - сам не зная почему, брякнул Сорока.

- На какие такие курсы? - удивленно и недоверчиво спросил Юдичев. - Я бы тебя к чертовой бабушке послал, а не на курсы. Проморгали на посту. Ты все... "второстепенный"... "в тылу"... Эх!

- Сам понимаю, что проморгал. Вот за это меня и отправляют в другую часть, - хмуро и подавленно признался Сорока, чувствуя, что у него начинает першить в горле.

- В другую часть? - спросил Юдичев. - Значит, совсем с нашей заставы? А меня как же? Ведь вместе были на посту.

Юдичеву неловко было перед товарищем: себя он тоже считал виновным, да и наказание казалось очень тяжелым. Уехать из части, с которой сжился, не легко.

- Ну что ж, что вместе были. Я старший наряда, значит, за все ответственный. А тебе что? Ты молодой боец. Вызвал тебя начальник, пропесочил - и концы в воду. А мне, брат, выдирай на голове чуприну. Что я домой напишу? Переведен в другую часть? А за что, дорогой товарищ Сорока, вы удостоились такой чести? И как еще там примут голубчика? Ну, скажут, куда нам такого спихнуть? Валяй каждый день на кухне барабулю чисть, бачки выскребай, в казарме пол натирай... Таковский! Да разве, скажут, можно ему, разгильдяю, после этого какой-нибудь пост доверить? И не посмотрят, что у Сороки два поощрения было. Возьмут да еще и в газете какой-нибудь пропечатают. Сраму для меня будет на всю страну. В колхоз и глаз не кажи. Там у нас такие девчата, засмеют и до дыр пальцами затыкают. Хана мне, Юдичев! Варвара на такого и глядеть не захочет. Если бы, начальник заставы, товарищ Усов, вы знали, что со мной зробили. Э-эх!

Сорока сел на койку и опустил голову. Однако он глубоко ошибался, думая, что начальник заставы не знал о его положении. О переписке с бригадиршей знала вся застава. Не раз Сорока в приливе нежных чувств читал вслух письма и показывал фотокарточки. Усов вполне сознательно объявил ему свое решение, заранее зная, какое оно будет иметь воздействие. Весть о том, что Сороку отсылают с заставы, быстро разлетелась по всей казарме.

- Ты к политруку сходи, - посоветовал повар Чубаров.

- А зачем ему ходить к политруку? - вмешался Бражников.

На заставу Бражников прибыл недавно из госпиталя и имел медаль "За отвагу", полученную в боях за Халхин-Гол. Несмотря на короткий срок пребывания на заставе, он был назначен командиром отделения и всей своей степенностью бывалого сибиряка, разумностью суждений и строгой дисциплинированностью быстро завоевал всеобщее уважение.

- К политруку ходить нечего и не положено это по уставу. Раз начальник заставы принял решение, значит, он нашел нужным его принять. Товарищ Сорока комсомолец, так мы обсудим его поступок на комсомольском собрании и тоже примем решение. Пригласим начальника заставы, и он нам как член партии выскажет свои соображения и объяснит, почему решил так, а нам всем полезно будет послушать и каждому подумать, как лучше нести службу.

Слова Бражникова произвели на Сороку угнетающее впечатление. Он только сейчас почувствовал, что приказ начальника - одно, а обсуждение его проступка на комсомольском собрании - совсем другое. По существу, это будет товарищеский суд.

Целый день Сорока ходил как в воду опущенный, не зная, куда девать оставшееся до собрания время. Его неудержимо тянуло сходить к политруку, поговорить по душам. Несколько раз Сорока подходил к квартире Шарипова, смущенно поглядывал на дверь, но каждый раз уходил обратно. При последней попытке он неожиданно столкнулся с Клавдией Федоровной почти у самого крыльца и в замешательстве спросил:

- Дома товарищ Шарипов?

- Дома. Заходите, - доброжелательно и просто ответила Клавдия Федоровна.

Отступать теперь было уже неудобно. Сорока вошел. Шарипов в одной майке стоял посреди комнаты и, держа в руках гимнастерку, говорил:

- Тут, Оленька, пуговица держится на одной ниточке, надо ее перешить. Принеси-ка мне иголочку с ниткой, и мы сейчас прикрепим ее.

- Папа, отдай мне свою гимнастерку, я сама пришью пуговичку, сказала Оля.

- Ты, Оленька, не сумеешь.

- Нет, сумею. Я своей кукле Маше сама платье сшила. Дай, папочка, я пришью. Ну, дай! Вот посмотришь, как я крепко пришью.

Сорока, поздоровавшись, сказал:

- Очень извиняюсь, товарищ политрук. Мне нужно с вами поговорить по личному вопросу.

- Говорите, товарищ Сорока. Я слушаю. - Шарипова не удивило появление бойца. О решении Усова он знал и ждал, что Сорока сам заговорит о своем деле при первом удобном случае.

- Мне бы наедине хотелось с вами поговорить, товарищ политрук, смущенно проговорил Сорока.

- Можно и наедине... Выйдем!

Шарипов отдал дочери гимнастерку и вместе с Сорокой вышел во двор.

Оставшись одна, Оля достала из комода ножницы, отрезала едва державшуюся пуговицу, полюбовавшись ею, положила на стол и, отойдя к окну, стала вдевать в игольное ушко нитку. Нитка не сразу влезла в крошечное отверстие. Пришлось кончик намочить, скрутить пальчиками, и, когда после многих усилий нитка наконец влезла в ушко, Оля, торжествуя, обернулась к столу. Но пуговицы на месте уже не было. Около комода стоял Слава. Завладев золотой пуговицей, он примерял ее к своей рубашке.

- Зачем ты взял пуговицу? - строго спросила Оля.

- Это не твоя пуговица, - не обращая ни малейшего внимания на ее строгий тон, ответил Слава и на всякий случай, зная характер Оли, зажал пуговицу в кулачок.

- Я только что положила пуговицу вот на это местечко, а ты ее схватил. Сейчас же отдай!

- А я не отдам, - заявил Слава, бочком направляясь к двери. Но Оля это заметила, и путь к бегству был немедленно отрезан.

- Отдай пуговицу, я ее должна пришивать.