Пэлем Вудхауз - Том 12. Лорд Дройтвич и другие

• Название: Том 12. Лорд Дройтвич и другие
• Автор: Пэлем Вудхауз
• Издательство: Остожье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94297-042-4

В этой книге три романа П.Г. Вудхауза, ранее не публиковавшиеся: «Неуемная Джилл», «На Вашем месте» и «Французские каникулы».

---

Сочувствие придало ее поведению материнскую ласковость, и ласковость эта подействовала на Фредди, еще нервничающего после общения с мистером Миллером и растревоженного отношением Джилл к бедняге Дэреку, будто целительный бальзам. Эмоции его бурлили, но одна проступала четко: он был рад Нелли, как никогда никому не радовался. Он и не предполагал, что какая-то девушка может так действовать на него.

Он пустился в бессвязную болтовню о разных пустяках, с каждой минутой все больше убеждаясь, что Нелли совсем другая, чем все остальные девушки. Надо бы почаще встречаться с ней.

— Послушайте-ка, — тут же перебил он сам себя, — когда этот гудеж закончится, ну, то есть после репетиции, как вы насчет того, чтобы перекусить?

— С удовольствием. Обычно я хожу в «Автомат».

— Куда-куда? Никогда про него не слыхал.

— Это на Таймс-сквер. Там дешево.

— Я-то подумывал про «Космополис».

— Ой, это ж такой дорогущий ресторан!

— Ну, как сказать… Не дороже, чем другие, верно? Поведение Нелли стало совсем уж материнским. Наклонившись, она ласково дотронулась до его руки.

— Вам не к чему держать передо мной фасон. Мне все равно, богатый вы или бедный, или какой еще. Конечно, очень жаль, что вы потеряли свои деньги, зато теперь нам гораздо легче стать настоящими приятелями, правда?

— Я… потерял деньги?

— Ну да! Я все поняла. Иначе вы бы не нанялись в театр… Я не хотела касаться этой темы, но раз уж вы про «Космополис» заговорили, пришлось. Вы ведь потеряли деньги тогда же, когда и Джилл? Я сразу догадалась, как только вас увидела. Ну и ладно! Деньги — еще не все!

От изумления Фредди с минуту молчал, а потом уже по доброй воле воздержался от объяснений. Он принял ситуацию и наслаждался ею. Как и у многих богатых и скромных молодых людей, у него всегда где-то в подкорке тлело подозрение, что у любой девушки, которая с ним вежлива, смешанные мотивы, а вернее даже, совсем и не смешанные. Но черт подери, вот девушка, которой он вроде бы нравится, хотя она и считает, что он разорен вчистую!

— Знаете, — чуть заикаясь, выговорил он, ему вдруг стало трудно владеть голосом, — вы такая славная!

Наступило молчание; между ними, во всяком случае. В другом, внешнем мире, позади декораций, под укрытием которых они стояли, все кипело и бурлило. Там как будто разгорелся бурный спор. Из невидимого пространства доносился голос мистера Гобла. Они смутно что-то улавливали, но были слишком поглощены друг другом, чтобы вникать в детали.

— Как вы назвали эту забегаловку? — спросил Фредди.

— «Автомат».

— Ага, вон как! Так пойдем туда, ладно?

— Еда там очень хорошая. Идешь и сам берешь все из машины, то есть из автомата.

— Мой любимый вид спорта! — с энтузиазмом воскликнул Фредди. — Эй, а что там такое происходит? На перекрестке творится что-то не то!

Помреж звал резким и возбужденным голосом, нервозностью кипела каждая буква:

— Все джентльмены хора на сцену! Мистер Гобл желает, чтобы все джентльмены хора вышли на сцену!

— Ну что ж, пока! — бросил Фредди. — Пожалуй, мне лучше показаться там.

И он направился к сцене.

3

В атмосфере репетиций любого мюзикла всегда таится коварство, разрушающее прекрасные чувства актеров. Разомлев от красоты весенней погоды, Гобл ехал в театр нынешним утром в превосходнейшем настроении и твердо намеревался пребывать в нем весь день. Но пять минут репетиций привели его в обычное состояние. К десяти минутам двенадцатого он уже нервно жевал сигару и гневно пялился на сцену, от умиротворенности не осталось и следа. Когда в четверть двенадцатого появился Уолли Мэйсон и опустился в кресло рядом с ним, менеджер встретил его ворчанием и даже не угостил сигарой. А уж когда нью-йоркский менеджер допускает такое упущение, это верный признак, что он не в духе.

Но можно найти извинение и для Гобла. «Роза Америки» лишила бы самообладания и человека куда более добродушного. Гобла жутко раздражало то, что Отис Пилкингтон именовал «тонким юмором». Взрос он на более вульгарном юморе музыкальных комедий, где о сюжете напрочь забывают после первого же вступительного хора, и остаток спектакля заполняется девушками, появляющимися в самых разнообразных экзотических нарядах, а хорошие мастера водевиля поставляют забавные репризы, добиваясь смеха у публики. Мюзикл для Гобла был спектаклем, включающим дрессированных тюленей, акробатов и две-три группы искусных чечеточников, а главное, чтобы на сцене все — от дерева до абажура — могло превратиться в хористку. Строго выстроенный сюжет «Розы» действовал ему на нервы. Сюжеты он вообще ненавидел, а в «Розе Америки» только он и был.

Зачем же тогда мистер Гобл, такой земной и простецкий, связался с постановкой интеллектуальной пьесы? Да все оттого, что подобно другим нью-йоркским менеджерам иногда думал: «А ведь, пожалуй, созрело время для возрождения комической оперы!» Порой за обедом в своем излюбленном углу «Космополиса» он, перегнувшись через стол, убеждал другого менеджера поверить ему на слово — время для оперы созрело! Или давал более осторожный прогноз — вот-вот созреет. А второй менеджер кивал головой, задумчиво оглаживая три подбородка, и соглашался — да, верно, время для возрождения комической оперы, оно вот-вот созреет, как райское яблочко. Потом оба набивали желудки вкусной едой и, закурив огромные сигары, погружались в задумчивость.

У большинства менеджеров приступы эти — их можно сравнить с накатами угрызений совести — так же быстро и пропадают, и они, вполне довольные, возвращаются к вульгарным мюзиклам. Однако Пилкингтон, случайно возникший с рукописью «Розы» и наличными на ее постановку, угодил как раз в разгар приступа у мистера Гобла, и контракт был заключен, не успел этот приступ миновать. Теперь мистер Гобл горько сожалел о своем опрометчивом поступке.

— Послушай-ка, — сказал он Уолли, не спуская глаз со сцены, цедя слова уголком рта, — придется тебе повозиться с этим шоу после гастрольной обкатки. Условия обговорим позже. Просто необходимо довести его до кондиции, любой ценой. Уловил?

— Считаешь, надо доработать? — переспросил Мейсон.

Мистер Гобл грозно посверкивал глазом на ничего не подозревающих актеров, репетировавших особенно занудный кусок диалога.

— Доработать, ха! Тут все не так! Чушь какая-то. Придется тебе переписывать с начала до конца!

— М-да… У меня уже имеются кое-какие идейки. Я ведь видел эту штуку прошлым летом, любители ставили. Если желаешь, управлюсь быстро. Но согласится ли автор?

Мистер Гобл наконец отвел пылавший гневом взор от сцены и вперил его в Уолли.

— Послушай-ка! Он на все согласится, что я скажу. Я тут отдаю приказы! Я — Большой Босс!

И, как бы в подтверждение своих слов, он оглушительно рявкнул. Эффект это произвело магический. Старательные актеры замерли, как подстреленные в лет. Помреж ретиво наклонился над рампой, прикрывая глаза суфлерским экземпляром пьесы.

— Прогоните еще раз! — заорал мистер Гобл. — Да, то место, где жизнь как арбуз. Это же бред какой-то! — Он загнал сигару в угол рта и рьяно вслушался. Хлопнул в ладоши. Действие снова замерло. — Выбрасываем! — лаконично подвел он итог.

— Выбросить этот диалог, мистер Гобл? — подобострастно уточнил помреж.

— Да. Выбросьте весь. Полная галиматья.

Вскочив с заднего кресла, по проходу замелькал Отис Пилкингтон, раненый в самое сердце.

— Мистер Гобл! Мистер Гобл!

— Ну, что еще?

— Это же остроумнейшая сентенция во всей пьесе!

— Сен — что?

— Сентенция. Лучшая в пьесе.

— Публика, — мистер Гобл сбил пепел с сигары, — никаких сентенций не желает. Публика их не любит. Я в шоу-бизнесе пятнадцать лет, и я вам это говорю! От сентенций ей худо. Ладно, поехали.

Мистер Пилкингтон взволнованно трепетал. Это было его первое столкновение с Гоблом в качестве режиссера. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял репетировать субъекту, который для того и существовал, чтобы «размять» материал. После этого Гобл являлся лично и перекраивал большую часть его работы — выбрасывал какие-то куски, учил актеров, как произносить реплики, в общем, развлекался от всей души. Ставить спектакли он очень любил, мало того, он считал, что у него огромный талант, и уговаривать его было бесполезно, даже и пытаться не стоило. Несогласных он убивал презрительным взглядом восточного деспота.

Ничего этого Пилкингтон пока еще не знал.

— Однако, мистер Гобл!.. Властелин раздраженно обернулся.

— Ну, что еще? Что еще? Не видите, я занят?

— Но эта сентенция…

— Выброшена!

— Но…

— Вы-бро-ше-на!

— Да ведь, — чуть ли не плача запротестовал мистер Пил-кигтон, — и у меня есть голос…

— Разумеется, голос есть, — согласился мистер Гобл, — вот и пользуйтесь где угодно, только не в моем театре. Сколько угодно пользуйтесь! Ступайте за угол и поговорите сами с собой. Спойте что-нибудь в ванной! Но не являйтесь с этим своим голосом сюда, тут только я говорю! Этот тип меня просто утомляет! — пожаловался он Уолли, когда Пилкингтон удалился с видом огорченного питона. — Ни черта не смыслит в шоу-бизнесе и вечно суется с какими-то дурацкими предложениями. Должен радоваться, что его первую пьесу ставят, а не учить меня режиссуре. — Он властно хлопнул в ладоши. Помреж наклонился над рампой. — Что сказал вон тот? Да, этот, лорд Финчли. А ну-ка, еще раз! Джентльмен, игравший роль лорда Финчли, английский характерный актер, имевший успех в Лондоне, раздосадованно вскинул брови. Как и Пилкингтон, он никогда еще не сталкивался с Гоблом-режиссером, и, привыкнув к обходительным манерам своей родной страны, столкновение это находил весьма тягостным. Особенно его огорчило, что выбросили фразу об арбузе, это была единственная стоящая реплика. Любая реплика, которую выкидывают из роли, становится единственной