Энтони Бёрджес - М.Ф.

• Название: М.Ф.
• Автор: Энтони Бёрджес
• Издательство: ЗАО Изд-во Цептрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-227-01805-7

После студенческих волнений 60-х годов миру необходимо обрести свое лицо. Юный Майлс Фабер – интеллектуальный первопроходец, он призван очистить цивилизацию от эдипова комплекса и обрести право на свободу личности, любви и творчества.

---

– Я, по-моему, не вполне понимаю.

– Конец, конец, Ende, fin,[62] konyets. Черт возьми, мальчик. Конец может быть только концом, да, не так ли?

Он покончил со своей рыбой, с перцами и теперь начал яростно икать. Выпил полграфина виски, а попугай тем временем издавал певучие звуки, звучавшие сострадательно. Разожженная виски икота усиливалась, львиная морда позеленела, как в геральдике. Попугай внимательно слушал, склонив набок голову, потом попытался издать sotto voce[63] эти, возможно, новые для него звуки. Доктор Гонци поднялся, поплелся.

– По нужде. Несварение.

Мне его было отчаянно жалко, и, как бы ему плохо ни было, он должен был это знать. Несварение, ну, конечно. Он юркнул во тьму за свечами, исчез; по-моему, чтобы на улице заболеть. Пойти за ним? Он вернется? Стоял вопрос о счете, безусловно, солидном, с двумя бутылками виски. Я ждал, прихлебывая в предчувствиях, еще четко не определившихся; попугай неумело практиковался в икоте, потом отказался от этого звукового проекта в пользу пронзительного крика, призыва к спариваныо. Хорошо бы сигарету.

Через несколько минут я вышел на улицу. Было очень темно и абсолютно пусто, кроме доктора Гонци. Стоял там какой-то сарай из мыльного камня, большой, пустой; он прислонялся к стене. Недуг, если он занедужил, опьянения не ослабил. Фактически, он был пьяней прежнего, судя по тому, что держал в руке. Он наставлял на меня автоматический пистолетик. Я прикинулся, будто не вижу. И говорю:

– Лучше вам? Хорошо. Слушайте, дело в оплате счета. Я бы сам деньги оставил, но у меня нет…

– Да, да. Знаешь, это бывает адом. Проблема Гамлета. Если я сейчас тебя убью и сдамся полиции, верный шанс, что меня повесят. Знаешь, в этой стране мастера вешать. Я вполне готов к обвиненью в убийстве.

Поразительно, как спокойно порой воспринимаются такие вещи. Я говорю:

– А мотив, а мотив?

– Мотив? Желание сотворить зло, наилучший на свете мотив. Но я признаю необходимость определенной идиотской честности. Дайте мне уйти в определенном мифическом ореоле.

Пока он говорил, я все время высматривал темные углы для бегства. Был переулок, сразу за складом, но, может быть, это тупик. Цветистой каденцией свиста ворвался попугай. Свисток.

– Честности? – говорю я. – Вы говорите о честной игре?

– В камере смертника у меня будет время для истинного наказания. Потом мимолетное чистилище повешения. Однако остается место для разумных гамлетовских сомнений. Игра неопределенности. Я должен загадать тебе свою последнюю загадку. Если не сможешь ответить, потом я тебя пристрелю. Если сможешь, то сам застрелюсь. Полагаю, могу обещать нам обоим, что ты ответить не сможешь.

– Вы безусловно сумасшедший.

– Пьяный, не сумасшедший. Но разве у меня нет всех на свете оснований быть furioso?[64] Я нужен мистеру Тьме, мистер Тьма может забрать меня. Дункелъ.[65] Готов?

– Это просто невозможно.

– Думаю, что возможно. Внимательно слушай.

И, твердо нацелив мне в грудь пистолет, произнес свою дурацкую загадку:

Шаг, и я объемлю землю
Над глубокими снегами.

– Это скорей игра слов, чем настоящая загадка, – возразил я, поднося к груди правую руку.

– Но ты не можешь ее разгадать?

– Конечно могу. Глупая очевидность. Только не дам ответа.

Я сам изумился этим своим словам. Почему почему почему? Было ясно, что он говорил серьезно, я с такой легкостью мог спастись, однако не захотел или не смог. Сердце мое колотилось.

– Тогда с глубочайшим сожалением…

В этот миг попугай, находившийся на расстоянии всего приблизительно в пятьдесят ярдов, претворил в жизнь доктрину Уильяма Джеймса насчет плато научения[66] и принялся оглушительно триумфально икать. Я выхватил из-под рубашки свисток, сунул в рот, как детский леденец, дунул. Двойной звук смутил доктора Гонци, приложившего лапу без пистолета к глазам, как бы ослепленным внезапным бликом лампы окулиста. Я бросился в переулок, по-прежнему свистя. Доктор Гонци опомнился, выстрелил. Воздух содрогнулся от волн у-у-у-у после треска. Вообще было слишком много шуму: на безумном пути я жалел, что вношу в него вклад. Попугай довольно механически хохотал. Я свистел и свистел, держась стены в переулке. Доктор Гонци снова выстрелил, преследуя меня. В пределах аллеи шум обернулся целой короткой пробежкой стуков. Никого не чуялось на той улице, за черными дверьми в переулке, не имевшими наружных ручек, – я безнадежно толкнулся в три, – кто заинтересовался бы шумом: видно, все ушли чествовать Сента-Евфорбию. Я бежал, ничего больше не оставалось. Мгновенье помедлил, набирая в грудь воздух, который истратил потом на фортиссимо свиста. Доктор Гонци с треском выстрелил у-у-у-у-у-у-у, а потом глупо крикнул:

– Вернись, будь ты проклят.

Переулок не был тупиком: вливался в булыжную улицу с пустыми рыночными прилавками. Под ногами было скользко, сильно пахло рыбой. Я опять свистнул, и на сей раз донесся ответ: я так понял, что полицейский свисток завязал с моим диалог. Потом я сделал паузу, отдышался. Доктор Гонци перестал стрелять. Возможно, вернулся в «Пепегелью» оплатить счет. Теперь полиция мне ни к чему. К ответившему свистку присоединился другой; жалкий дуэт отыскивал источник моего сигнала. Звучал он на дороге к. морю. Поэтому я пошел другим путем. Взвыла сирена: где-то поблизости стояла патрульная машина, теперь ожившая. Сзади ко мне приближались бегущие полицейские ноги, патрульная машина с желтым светом, мелькавшим на крыше, вывернула из-за угла навстречу, встретила меня и затормозила.

Глава 8

– Вот этого нам не надо, – сказал инспектор. – Это ты, парень, очень плохо приплел. Доктор Гонци, да? Смех. Почему не Дух Святой, или, на твое счастье, не сам президент?

Он звякал ботинком по корпусу металлического стола, подчеркивая таким образом главные пункты. Хорошо выкормленный мужчина с умными карими глазами, единственными из здешних полицейских глаз не загороженными темными очками. Взявшие меня констебли, наготове стоявшие с обеих сторон от него, быстро скривили нижнюю часть лица в подобострастном смехе. Один из двух патрульных, глотавший живую коку, прыснул. Инспектор бросил стальной взгляд на обоих. Оба откозыряли наискось, и тот, что не прыскал, сказал:

– Muwvijemu.[67]

– Хорошо, идите. С пьяными разбирайтесь на месте. Тут не ночлежка для пьяниц.

– Я могу вам сказать только правду, – сказал я. – Доктор Гонци стрелял в меня. Поэтому я свистел. Трижды. Я имею в виду, он три раза стрелял.

– Ох, боже мой. Доктор Гонци – убийца. Может, скажешь нам, куда ты дел пистолет? Как насчет разрешения на оружие?

– Неужели я такой чертов дурак, чтоб звать полицию, когда сам стрелял?

– Я такой вопрос слышал и раньше. Мы тут тоже не чертовы дураки.

Инспектор проинспектировал судейский свисток, вертя и вертя его в пальцах, словно сигарету скручивал.

– На нем имя написано, – сказал он. – Гравировка. В. Поцобланко. Ты В. Поцобланко? Хорошенько подумай, прежде чем отвечать.

– Я вам уже назвал свое имя.

– Признаешь, значит, что украл свисток у В. Поцобланко?

– Ничего не признаю, кроме того, что уже говорил.

– Ты чужак, – сказал в полный голос инспектор. – Может, не понимаешь каких-то вещей, которые тут происходят.

Я поелозил задом на бамбуковом стуле. Кабинет был чистый, простой, как бы в опровержение грязных вещей, явно происходивших в составном сложном комплексе алломорфных структур, в камерах, в комнатах для допросов за задернутыми пластиковыми занавесками. Оттуда доносились звуки, какого-то мужчину рвало, кто-то орал, как бы приказывая все выкладывать под страхом дальнейшей насильственной боли. Другие где-то дальше пели, вроде бы гимн, торжественно, не пьяно. Палка ритмично постукивала по крышке стола, аккомпанируя угрожающим моносиллабам. Стыдливо просачивались дуновения фекальных испарений.

– Как по-вашему, – спросил я, – можно мне сигарету?

– Конечно, конечно. Какую-нибудь особую? С опиумом? Турецкую? С порошком мескаля? Со смесью от астмы?

Последний удар был жестоким. Я дышал с некоторым трудом: все время старался дышать полной грудью и набирал убегавшего воздуха меньше дюйма.

– Предпочту «Синджантин», – сказал я.

– Простите, сэр, не припасли, – сказал инспектор с честным лицом. Рты констеблей расползлись в ухмылке; пустые черные глаза упрекали веселье, подобно самому закону. – Видишь ли, – сказал инспектор, – мы тут не любим оружие, особенно в руках у простых граждан, особенно у чужаков. Почему правду не говоришь?

Я говорил правду. Как всякая правда, она прозвучала неправдой. Инспектор сказал:

– Что касается мемориального мошенничества на рынке, здесь приезжим не разрешается зарабатывать деньги без заранее спрошенного разрешения. Тем больше у тебя неприятностей.

– Я не знал. Никто мне про этот закон не рассказывал.