Джонатан Франзен - Поправки

• Название: Поправки
• Автор: Джонатан Франзен
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-94145-490-7

Появившись на прилавках в сентябре 2001 года, «Поправки» мгновенно вывели 42-летнего Джонатана Франзена в высшую лигу американского романа. Это ироничное и глубокое осмысление извечного конфликта отцов и детей в эпоху бравурного «конца истории», непробиваемой политкорректности и вездесущего Интернета собрало множество наград (включая престижнейшую «Национальную книжную премию» США) и стало, согласно Википедии, «одним из наиболее продаваемых произведений художественной литературы XXI века». Следя за грустными и смешными жизненными коллизиями семьи бывшего инженера-путейца Альфреда Ламберта, медленно сходящего с ума, автор выстраивает многофигурный роман о любви, бизнесе, кинематографе, «высокой кухне», головокружительной роскоши Нью-Йорка и даже о беспределе на постсоветском пространстве. Нелицеприятная обычно газета Village Voice объявила книгу «первым великим романом XXI века». Выход основанного на «Поправках» фильма Роберта Земекиса намечен на 2009 год.

---

Дениз несла черный зонт, букет цветов и перевязанную шпагатом коробку с пирожными. Кое-как перебравшись по лужам и потокам через дорогу, она остановилась рядом с Чипом под козырьком подъезда.

– Послушай, – с нервозной улыбкой сказал Чип, не глядя на сестру. – У меня к тебе большая просьба: подержи тут оборону, а я разыщу Иден, заберу у нее сценарий. Мне нужно срочно внести очень важные поправки.

Дениз сунула ему зонтик, словно слуге или кэдди-клюшконосу, смахнула с джинсов воду и грязь. От матери Дениз унаследовала темные волосы и бледный цвет лица, от отца – вызывающее трепет выражение арбитра в вопросах морали. Это она велела Чипу пригласить родителей и угостить их ланчем. Говорила она диктаторским тоном – точь-в-точь Всемирный банк, излагающий свои условия погрязшему в долгах латиноамериканскому государству, ибо Чип, увы, и вправду задолжал сестре. Он был должен ей ни много ни мало десять тысяч долларов плюс пять с половиной тысяч плюс четыре тысячи и плюс еще тысяча.

– Понимаешь, – продолжал он, – Иден собирается сегодня прочесть сценарий, и с финансовой точки зрения совершенно ясно, насколько важно, чтобы мы…

– Ты не можешь сейчас уйти, – оборвала его Дениз.

– Всего часок, – настаивал Чип. – Максимум полтора.

– Джулия здесь?

– Нет, она ушла. Поздоровалась с ними и ушла.

– Это разрыв?

– Не знаю. Она принимает лекарства, а я не верю в эти…

– Погоди. Погоди. Ты к Иден собрался или вдогонку за Джулией?

Чип подергал сережку в левом ухе.

– На девяносто процентов – к Иден.

– Чип!

– Нет, ты послушай! Она произносит слово «здоровье» так, словно речь идет об абсолютных и вечных ценностях.

– Джулия?

– Три месяца кряду глотает таблетки, совсем отупела от них и эту тупость именует душевным здоровьем! С таким же успехом можно называть слепоту зрением. «Теперь, когда я ослепла, я вижу, что и смотреть-то не на что!»

Дениз вздохнула, опустила руку с букетом.

– К чему ты ведешь? Хочешь догнать ее и отнять лекарства?

– Я веду к тому, что структура всей нашей цивилизации насквозь извращена, – объявил Чип. – Бюрократия присвоила себе право определять некие состояния разума как «болезненные». Нежелание тратить деньги – симптом недуга, нуждающегося в дорогостоящем медикаментозном лечении, а это лечение подрывает либидо, то есть вкус к единственному в мире бесплатному удовольствию, и тем самым человек вынужден тратить еще больше денег на суррогаты. Душевное здоровье как таковое определяется способностью индивида участвовать в экономике потребления. Покупая лекарства, покупаешь потребность покупать. А я, лично я, проигрываю битву с коммерциализованной, медикаментированной, тоталитарной эпохой – проигрываю сию минуту.

Прикрыв один глаз, второй Дениз открыла очень широко. Раскрытый глаз – словно почти черная капля бальзамического уксуса на белом фарфоре.

– Допустим, я соглашусь, что все это – весьма животрепещущие проблемы, – сказала она. – В таком случае, может, ты перестанешь рассуждать на эту тему и мы войдем в дом?

Чип покачал головой:

– В холодильнике паровой лосось. Щавель со сметаной. Салат из зеленых бобов и фундука. Еще есть вино, французский батон и сливочное масло. Отличное свежее масло из Вермонта.

– Ты хоть заметил, что папа болен?

– Всего часочек. Максимум полтора.

– Я тебя спрашиваю: ты заметил, что папа болен?

Чип как наяву увидел отца: дрожащая, умоляющая фигура в дверном проеме. Отгоняя это видение, он попытался вызвать другое: секс с Джулией, секс с синеволосой незнакомкой, с Руфи, с кем угодно, но мерещилось ему лишь скопище яростных, как фурии, грудей, почему-то без тел.

– Чем скорее я доберусь до Иден и внесу поправки, тем скорее вернусь, – пообещал он. – Если ты хочешь мне помочь…

По улице ехало свободное такси. Чип допустил ошибку, глянув в ту сторону, и Дениз истолковала его взгляд превратно:

– Денег я тебе дать не могу.

Он дернулся, словно она плюнула ему в лицо.

– Господи, Дениз!..

– Рада бы, но не могу.

– Я не просил у тебя денег!

– Ведь чем все это кончается?

Чип повернулся на каблуках, шагнул в потоки дождя и двинулся к Юниверсити-плейс, злобно улыбаясь самому себе. По щиколотку в серой булькающей воде, растекшейся по всему тротуару. В кулаке он сжимал, не раскрывая, зонтик Дениз и думал, как несправедливо, что он насквозь промокнет, ведь это же не его вина!

До недавних пор, особо не задумываясь над этим вопросом, Чип верил, что в Америке вполне можно преуспеть, не зарабатывая больших денег. Учился он всегда хорошо, но сызмала обнаружил явную непригодность ко всем формам экономической деятельности, за исключением покупок (покупать Чип умел), и потому выбрал академическую карьеру.

Поскольку Альфред однажды весьма кротко, но внушительно заметил, что не видит никакого смысла в литературной теории, а Инид в своих вычурных посланиях (они приходили дважды в месяц, словно периодическое издание, и заменяли ей дорогостоящие междугородные разговоры) заклинала Чипа оставить «непрактичную» аспирантуру в области гуманитарных наук («Гляжу на награды, полученные тобой на научных конкурсах, – писала она, – и думаю, как много способный молодой человек вроде тебя мог бы дать обществу, став врачом, ведь мы с твоим отцом всегда надеялись, что воспитали детей, которые думают не только о себе, но и о других»), у Чипа хватало резонов работать изо всех сил, чтобы доказать неправоту родителей. Он вылезал из постели гораздо раньше товарищей по колледжу, которые, до дурноты накурившись «Голуазом», отсыпались до полудня, а то и до часу, и добивался все новых премий, грантов, академических приглашений, копил валюту университетского мира.

Первые пятнадцать лет взрослой жизни Чип сталкивался с поражениями лишь косвенно: Тори Тиммелман – эта пылкая приверженка феминизма была его подружкой в колледже и еще долгие годы после выпуска – так негодовала на патриархальную систему присуждения ученых степеней и ее фаллометрические критерии, что отказалась (или не смогла) закончить диссертацию. Чип с малолетства слушал разглагольствования отца насчет мужской и женской работы и необходимости соблюдать различие между ними, потому-то, стремясь внести поправку, и оставался с Тори чуть не десять лет. В маленькой квартирке, где жили они с Тори, Чип взял на себя всю стирку, и большую часть готовки, и уход за котом, и уборку. Он читал для Тори дополнительную литературу, обсуждал и переделывал вместе с ней главы диссертации, ведь священная ярость крепко держала Тори за горло, не давая писать. Только когда Д-ский университет предложил Чипу пятилетний контракт с возможностью продления, а Тори, так и не защитившись, получила приглашение на два года (без дальнейших перспектив) в один из сельскохозяйственных колледжей Техаса, Чип, полностью исчерпав ресурсы «мужской вины», смог расстаться с подружкой.

В Д. он явился многообещающим, успешно публиковавшимся тридцатитрехлетним ученым; декан Джим Левитон почти гарантировал ему постоянную ставку. К концу семестра Чип уже спал с молодой преподавательницей истории Руфи Хамилтон, играл с Левитоном в теннис и благодаря ему Левитон впервые за двадцать лет выиграл чемпионат факультета в парном разряде.

Д-ский университет, обладавший прекрасной репутацией, но не слишком богатый, зависел от студентов, чьи родители могли полностью оплатить обучение своих чад. Чтобы привлечь именно таких питомцев, университет вложил 30 миллионов долларов в развлекательный центр, три кафе-эспрессо и парочку громадных общежитий, смахивавших отнюдь не на студенческие общаги, а на те дорогие отели, где отпрыски богатых семей станут в будущем заказывать себе номера. Всюду кожаные диваны и компьютеры, чтобы абитуриент или явившийся с визитом родитель в любом помещении сразу же получил доступ к монитору – даже в столовой и в спортивной раздевалке.

Молодые преподаватели жили в старых развалюхах. Чипу еще повезло: он занял двухуровневую квартирку в сыром блочном здании на Тилтон-Ледж-лейн, на западной окраине кампуса. Задний двор выходил на речушку, известную университетской администрации под именем Кайперс-крик, а всем остальным – просто как Свалка. На другом ее берегу располагался заболоченный пустырь (собственность Ведомства исправительных учреждений штата Коннектикут), превращенный в кладбище автомобилей. Двадцать лет университет подавал иски в суды штата и федеральный суд, чтобы уберечь это болото от «экологической катастрофы»: его собирались осушить и построить на этом месте тюрьму общего режима.

Пока отношения с Руфи не испортились, Чип раз в месяц или чуть реже приглашал на ужин коллег, соседей, а порой и студентов из числа особо одаренных, удивляя их лангустами, бараньим жарким, олениной с можжевеловыми ягодами и забавными старомодными десертами, вроде шоколадного фондю. Порой за полночь, сидя во главе стола, где пустые бутылки из-под калифорнийского вина громоздились наподобие манхэттенских небоскребов, Чип обретал такую уверенность в себе, что мог и пооткровенничать, пошутить на свой счет, рассказать какую-нибудь историю о своем детстве на Среднем Западе. О том, что отец не только работал целыми днями на железной дороге «Мидленд-Пасифик», читал детям вслух, приводил в порядок двор и своими руками ремонтировал дом, а также ежевечерне разделывался с целым портфелем деловой переписки, но еще и оборудовал в подвале дома настоящую металлургическую лабораторию и засиживался там допоздна, подвергая странные сплавы воздействию химикатов и электрического тока. Или о том, как примерно в тринадцать лет его, Чипа, сердце покорили маслянистые щелочные металлы, которые отец хранил в керосине, скромные кристаллы кобальта, тяжелые округлые капли ртути, ледяная уксусная кислота и притертые стеклянные пробки и обок с отцовской лабораторией он оборудовал свою, детскую. Родители были счастливы, что у мальчика проснулся интерес к наукам, и с их поддержкой Чип вложил всю свою юную душу в мечту завоевать приз на окружной научной выставке. Рассказывал Чип и о том, как откопал в городской библиотеке статью по физиологии растений, достаточно простую и вместе с тем достаточно туманную, чтобы сойти за произведение гениального восьмиклассника, соорудил из фанеры ящики для проращивания овса, тщательно сфотографировал всходы, а потом надолго о них забыл. Когда же настала пора взвесить сеянцы и определить результаты воздействия на них гиббереллиновой кислоты и неустановленного химического фактора, овес успел превратиться в высохшую черную слизь. Тем не менее Чип довел работу до конца, выстроив на бумаге график «правильных» результатов эксперимента, задним числом составил таблицу веса сеянцев, хитроумно позаботившись о разбросе (в допустимых пределах) исходных данных и выведя из этих фиктивных посылок «правильные» результаты. Он завоевал на научной ярмарке первое место, снискал посеребренную «Крылатую Победу» и восхищение отца. А годом позже, рассказывал Чип, как раз когда отец получил первый из двух своих национальных патентов (несмотря на принципиальные разногласия с Альфредом, Чип не забывал внушить гостям, что старик на свой лад человек великий), сам он прикидывался, будто изучает популяции перелетных птиц в парке неподалеку от наркоманских лавчонок, книжного магазина и дома одного приятеля, где имелись настольный футбол и бильярд. В этом парке мальчик обнаружил яму с залежами низкопробной порнографии, а в подвальной лаборатории (в отличие от отца он не провел там ни одного настоящего эксперимента, не ощутил и слабого трепета научной любознательности), над разбухшими от сырости страницами этих журналов, то и дело насухо обтирал головку восставшего члена, даже не подозревая, что таким манером лишь подавляет оргазм (гостей Чипа, в большинстве наторевших в квир-теории,[6] эта деталь особенно потешала), а в награду за ложь, онанизм и лень ему вторично вручили «Крылатую Победу».