Юрий Козлов - Проситель

• Название: Проситель
• Автор: Юрий Козлов
• Издательство: Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2001
• ISBN: ISBN: 5-227-01487-6

Новый роман популярного прозаика строится на художественном исследовании чрезвычайно острого социального и политического материала, охватывая события нашей реальности и недалекого будущего. Хитросплетение сюжетных линий сосредоточено вокруг деятельности коммерческих структур в России и по всему миру, героями произведения становятся люди, добившиеся высокого положения в большом бизнесе и большой политике, ощутившие власть и пагубность огромных денег. Тревожно звучит в произведении тема роковой зависимостисудьбы России от событий на Кавказе. Автора занимает и глубоко личный аспект, его персонажи любят, страдают от ревности, задумываются о тайне мироздания, которую каждый разгадывает по-своему. Текст романа привлекает духовной и философской насыщенностью, интригующим сюжетом, содержит самые невероятные предположения о грядущих достижениях науки и передовых технологий.

---

Дворники — почти не отличающиеся друг от друга мужчины и женщины либо с ярко выраженными славянскими (почти что былинными), но ухудшенными неправедной жизнью чертами, либо с лицами без малейших национальных признаков, как бы наскоро вылепленными из некоего красно-коричневого (коммуно-фашистского, как писали в газетах) первичного праматериала без последующей обработки и шлифовки, — не вызывали доверия у писателя-фантаста Руслана Берендеева.

Доброзвероподобные (это была странная, но, увы, точная характеристика) лица дворников заставляли его детально вспоминать (заново проживать) кошмарный случай, когда при свете дня и честном народе вблизи Божьего храма бомж расстреливал его из пистолета и он лишь чудом остался жив.

В каждом дворнике и бомже мужского пола писателю-фантасту Руслану Берендееву виделся с той поры страшный — в черном пальто и разностекольных очках — народный какой-то киллер. Причем, странное дело, время шло, а некогда испытанный Берендеевым ужас не слабел. Ибо не смягчался, не амортизировался пониманием, а следовательно… не прощением, нет, но по крайней мере установлением причинно-следственной связи и (ничего не поделаешь, таково свойство установленной причинно-следственной связи) смирением перед беззаконием бытия.

По-прежнему ни малейшего представления не имел писатель-фантаст Руслан Берендеев, за что хотел его застрелить жуткий бомж.

И что, собственно, ему сейчас, спустя несколько лет, до безмерно расплодившихся в Москве дворников?

Хотя на этот вопрос ответ был.

На социальной лестнице дворники стояли выше бомжей, но ветер деградации дул в строго заданном направлении: дворник мог легко стать бомжем, бомж дворником — почти никогда. В том смысле, что поистине титаническую волю, самоорганизацию, не говоря о восстановлении доверия в глазах общества, следовало проявить бомжу, чтобы сделаться дворником. Дворнику же, чтобы сделаться бомжем, надо было всего ничего: начать пить, безобразить, тащить из дома вещи, запускать на свою жилплощадь разных ушлых «кавказской национальности» людей, не ходить на работу, не платить за свет и т. д. То есть, в сущности, ничего, а точнее, нечто очень даже поначалу (до потери жилплощади и, следовательно, права на жизнь) приятное. Нечего и говорить, что дворники весьма активно пополняли ряды бомжей, в то время как бомжи ряды дворников — в редчайших случаях.

«Таким образом, опасаясь дворников, я опасаюсь грядущих бомжей, — порадовался утренней кристальности мысли Берендеев. — Вполне возможно, что стрелявший в меня бомж еще совсем недавно был дворником». Может быть, именно гнев (как у Ахиллеса, Пелеева сына), что он превратился из дворника в бомжа, и подвигнул его к расстрелу случайного прохожего, каким в силу обстоятельств оказался писатель-фантаст Руслан Берендеев? Нечто веселящее душу, таким образом, заключалось в доведении случайной, но беспокоящей мысли до логического абсолюта. Хотя достижение абсолюта ничего не гарантировало и ни от чего не защищало, потому что логический абсолют был всего лишь суррогатом причинно-следственной связи. Гениальное предположение, что все в мире одновременно: незавершено, завершено — причем может быть завершено в любой момент, — не подлежало практическому использованию, а следовательно, было бесполезно.

Столица России, как выяснилось на исходе ХХ века, могла прекрасно существовать без промышленности, трудом одних лишь дворников.

Страна напоминала человека с «отключенными» внутренними органами.

Вопреки всем мыслимым законам биологии человек этот ходил, пил водочку, смотрел по вечерам телевизор, размышлял о необратимости реформ и даже время от времени участвовал в выборах, голосуя остановившимся сердцем. Особенно же повадлив был «отключенный» человек до похорон. Причем чем сильнее презирал его убиенный (в редчайшем случае умерший собственной смертью) депутат, министр, политик, лидер общественного движения, тележурналист и т. д., тем с большим (индуистским каким-то) размахом проходили его похороны. Огромная обобранная страна погружалась в искренний траур. Чтобы на следующий день забыть об убиенном, как будто его никогда не было.

То была новая, точнее, старая форма существования, предшествующая окончательному исчезновению (замене) биологического вида. Иногда в целях маскировки, чтобы с виду было не так тревожно, это называли экономической (политической, налоговой, военной, образовательной и т. д.) реформой, изменением социально-общественной доминанты, конфедерализацией, а то и (чтобы стремительно — как в трубе унитаза — исчезающий вид проникся значением собственной миссии) историческим выбором.

Живой труп.

Мертвый жилец.

«Трупой жив» — под таким названием спектакль, вспомнил Берендеев, шел в московских театрах в начале девяностых. Некоторое время он тупо размышлял, что такое «Трупой» — имя, фамилия? Потом подумал, что вполне сгодилось бы и: «Тупой жив». Это было (в особенности для России) название на все времена.

Писатель-фантаст Руслан Берендеев вместе с видом летел в трубу унитаза, но в то же самое время как бы и парил над этим самым унитазом в вонючем, влажном облаке, одновременно наблюдая исход вида и ясно (насколько это возможно в данной позиции) осознавая собственное над видом избранническо-свидетельское парение.

Он не мог однозначно ответить на вопрос: доволен или нет своей нынешней — внутри и над унитазом — жизнью?

Это была новая жизнь, в которой пропорции физического и умственного были не то чтобы нарушены, но смещены.

Существование вне греха и добродетели, как бы уходящее, проваливающееся, ускользающее в прореху между добром и злом.

Особенный мир, в котором на первый взгляд присутствовало все, что положено, за исключением метрической системы, масштаба, единиц и мер, с помощью которых можно было бы измерить, исчислить те или иные его параметры. Грубо говоря, невозможно было установить, какая здесь температура воздуха, сколько градусов водка, какое напряжение используется в электрических сетях, сколько яблок или огурцов насыпают на килограмм. И вообще, закусывают ли здесь водку яблоками или огурцами? Главное же: почему и за что здесь убивают?

Единственное, что оставалось прежним, — деньги, но и деньги в «обезмасштабленном» мире доставляли не радость (хотя поначалу вроде бы радость), но острую внепричинную тоску, природу которой Берендеев пока не мог определить, какое-то отвращение к действительности. Они не столько украшали жизнь (внутри доставляемых деньгами благ отчетливо просматривалась библейская мерзость душевного запустения, помноженная на массовое какое-то — в особенности в отношении денег как части бытия — бескультурье), сколько приближали смерть: от обжорства, пьянства, инсульта, инфаркта, неизбывного отчаяния, наконец, почти что неотвратимого пришествия киллера.

Пожалуй, киллер был единственной постоянной величиной в обезмасштабленном мире.

Берендеев много размышлял о неустанно преследовавшей его острой внепричинной тоске.

И мысли его не отливались в твердые сущности, как не отливается в твердые сущности все, что прямо или косвенно связано с (в особенности с неправедными) деньгами, ибо, как известно, форма и содержание — категории, к деньгам (в особенности к приобретенным в результате так называемого первоначального накопления) не применимые, поскольку деньги (в особенности «первичные») как раз и есть то, что неустанно размывает, разрушает всякую форму и любое содержание.

Иногда писателю-фантасту Руслану Берендееву казалось, что природа острой внепричинной тоски заключалась не в деньгах как данности, но внутри человека, «схватившего» дозу исходящего от них излучения. То есть первопричиной, конечно, являлись деньги — источник радиации, следствием же — мутация сущности облученного человека. Мутируя, сущность комбинировала во времени и в пространстве, «смешивала краски» на картине мира, причудливо сочетала вещи несочетаемые.

Но было и нечто общее во многих измененных сущностях и мирах.

Берендеев подозревал, что именно здесь, в предполагаемом общем, бьют (в том числе и по голове) невидимые ключи, превращающиеся впоследствии в полноводные, смывающие на своем пути все реки. Странные это были ключи: как бы одновременно из воды и огня или из земли и неба, из любви и ненависти, из трусости и геройства. На связке Берендеева пока болталось только два, но он подозревал, что их может быть много больше.

Первый: вечно убывающая, но и вечно же неиссякающая иллюзия приумножающего деньги человека, что, занимаясь этим делом, он остается не чуждым неким общечеловеческим добродетелям — скажем, искренней вере в Иисуса Христа, Аллаха или Будду — и одновременно точное и ясное — беспощадное — понимание, что это не так.

Второй: ощущение необъяснимой связанности с миром денег (естественно, на уровне личностной интерпретации этого самого мира: кто-то суетился с жалкими депозитишками в обманных коммерческих банках, а кто-то, присосавшись к нефтяной или газовой государственной трубе, делал по миллиону в день, хотя сути дела это не меняло) и одновременно понимание, что это скверно, и одно(точнее, уже двувременно) понимание, что разорвать эту непонятную, неизвестно как возникшую, объявшую человека до дна души связь сможет только смерть.