Юрий Козлов - Проситель

• Название: Проситель
• Автор: Юрий Козлов
• Издательство: Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2001
• ISBN: ISBN: 5-227-01487-6

Новый роман популярного прозаика строится на художественном исследовании чрезвычайно острого социального и политического материала, охватывая события нашей реальности и недалекого будущего. Хитросплетение сюжетных линий сосредоточено вокруг деятельности коммерческих структур в России и по всему миру, героями произведения становятся люди, добившиеся высокого положения в большом бизнесе и большой политике, ощутившие власть и пагубность огромных денег. Тревожно звучит в произведении тема роковой зависимостисудьбы России от событий на Кавказе. Автора занимает и глубоко личный аспект, его персонажи любят, страдают от ревности, задумываются о тайне мироздания, которую каждый разгадывает по-своему. Текст романа привлекает духовной и философской насыщенностью, интригующим сюжетом, содержит самые невероятные предположения о грядущих достижениях науки и передовых технологий.

---

Берендееву было не отделаться от ощущения, что окончательно угаснуть Рыбоконю не позволяет лишь то обстоятельство, что он, Берендеев, еще не принял этого решения. У него не было оснований полагать, что по принятии и осуществлении решения Вечность обойдется с ним иначе, нежели с Рыбоконем.

Таким образом, и в Бого(Вечно)оставленности Берендеев и Рыбоконь были братьями.

Берендеев понимал, что двойной оставленности не миновать, и уже сейчас ощущал неизъяснимую сладость этого вечного (в смысле Вечности) угасания с Божьим (точнее, с богооставленным) миром у ног. Это и было тем самым прекрасным мгновением, остановить которое не удавалось еще никому. Но про которое каждый думал, что ему-то точно удастся.

Вечность, вдруг подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, торгует тем, что ей не принадлежит, а именно Божьим (пусть даже богооставленным) миром!

Берендееву было не отделаться от мысли, что вся его жизнь превратилась, в сущности, в испытание на верность Господу. Как раньше — на верность Дарье. Берендеев не считал данное сравнение кощунственным, поскольку, по его мнению, любое сильное (пусть даже и ошибочное) чувство все равно было от Бога.

Сначала Он судил ему любить Дарью. Потом Его. При этом бесконечно любимый (и, в отличие от Дарьи, не ревнуемый, но жалеемый, то есть любимый по-русски) Господь как бы выступал в роли находящейся в отъезде жены, Берендеев же — в роли не то чтобы неверного, но не твердого в верности мужа, размышляющего, можно ли считать супружеской изменой одну-единственную близость с другой дамой (Вечностью).

Как бы там ни было, Берендеев, играя с Вечностью, не был намерен перенимать ее правила, не собирался отступаться от гаснущего, как лампочка, Нестора Рыбоконя в надежде, что в этом случае ему, Берендееву, достанется больше.

Мир у ног был очередной (более высокой и сложной) — после денег — единицей измерения. Если (теоретически) деньгами можно было измерить все, миром у ног — только лишь остановленное (прекрасное) мгновение. В отличие от денег, мир у ног невозможно было приумножить или потерять. Если уж он давался, то навечно, пожизненно, пусть даже вечность, жизнь длились после этого одну-единственную секунду. Миры у ног, в отличие от денег, не пересекались, не конвертировались, не вкладывались во что-то и не приносили прибыль. Они были, так сказать, категориями сугубо индивидуального пользования. Берендееву, к примеру, не нужны были миры, лежащие у ног Рыбоконя, Мехмеда или Джерри Ли Когана. Ему попросту нечего было делать в их мирах, как, впрочем, и им в его. Если деньги являлись универсальной «мерой вещей» для подавляющего большинства людей, мир у ног являлся не имеющим измерения «мерилом» для конкретного сознания.

Мир творил деньги.

Сознание творило мир.

Таким образом, сознание было первично, мир вторичен, деньги третичны.

Берендеев подумал, что, помимо совместного — по воле Вечности — умножения денег, их с Нестором Рыбоконем объединяет совместное же движение в сторону несуществующего, говоря по-простому, воля к осуществлению невозможного. Ибо лежащий выше (третичных) денег (вторичный) мир у ног и был этим самым невозможным, творимым посредством (первичного) сознания.

Какое-то странное противоречие наличествовало в том, что только в осуществлении невозможного человек поднимался до Бога и Вечности. Как ни крути, а выходило, что единственной возможностью для смертного человека хотя бы на мгновение встать с ними вровень было… действовать так, как если бы их не было вовсе.

Осуществление (стремление) невозможного не только наполняло человеческую жизнь неким выходящим за пределы (рамки) этой самой жизни смыслом, но и как бы высвобождало из-под ига смерти, делало (на время, естественно) бессмертным, точнее, неуязвимым для смерти в классическом понимании, ибо теоретически осуществление невозможного находилось вне и над отдельно взятой человеческой жизнью, вне и над природой человека и, следовательно, вне и над смертью, которая неизменно отступала, как только сталкивалась с чем-то, что (хотя бы на время) было сильнее ее. Речь, таким образом, шла о некоей концентрации сил на отдельном (осуществление невозможного) направлении, красивом и в конечном итоге бессмысленном прорыве сознанием сплошного, как пелена осеннего дождя в средней полосе России, фронта смерти.

Увидеть (что?) и… умереть.

Иной раз писателю-фантасту Руслану Берендееву стучалась в голову мысль, что мир у ног, в сущности, есть не что иное, как укороченная (за счет необычного пейзажа, особенного течения времени и т. д.) дорога к смерти, но это уже не могло остановить его, ибо, пусть даже и укороченная, дорога представала важнее и желаннее собственно жизни.

У каждого был свой путь в мир у ног к осуществлению невозможного.

Из этих путей составлялись узоры Вечности.

Узоры Вечности были шрамами на лице Божьего мира.

При вышивании узоров Вечности линейное время, как капельки ртути из разбитого градусника, разливалось по клеточкам периодической таблицы, утрачивая свои родовые признаки. Что должно было произойти «до», происходило «после», что «после» — «до», а что-то, что непременно должно было произойти, не происходило вовсе. Точно так же, как происходило то, чего никак не должно было произойти.

Нестор Рыбоконь, к примеру, расклеил на бетонных столбах объявления: «Приди, и я излечу тебя от твоей болезни, потому что только я знаю, что это за болезнь, и только я смогу тебя излечить. Штучный доктор», ограбил с напарником (бесследно исчезнувшим бизнесменом) собственный банк, дабы раздобыть необходимые для приведения в действие финансовой схемы (круга) Берендеева деньги до того момента, как изнуренному нищетой и неверностью жены писателю-фантасту Руслану Берендееву явился в сиреневом вечернем московском небе малиновый абрис этого самого круга.

Единственное, что по прошествии времени занимало Берендеева в этой истории, это судьба напарника Рыбоконя, того самого без вести (если, конечно, не считать вестью выросший в шкафу гриб) пропавшего бизнесмена, чей просторный плащ — халат Штучного доктора — Рыбоконь заботливо набросил на плечи Берендеева. Вне всяких сомнений, Рыбоконь (ошибочно, как выяснилось) полагал, что мышиного цвета плащ — нечто вроде смирительной (в смысле смиряющей других по воле Рыбоконя) рубашки Вечности, раз и навсегда взявшей его, Нестора Рыбоконя, сторону. Что, надев плащ, Берендеев будет точно так же исполнять волю Рыбоконя, как предыдущий носитель плаща.

Но он ошибся, Нестор Рыбоконь, бывший преподаватель физики в «блюдечках-очках спасательных кругов». Плащ, долженствующий, как свинец на плечах, согнуть Берендеева перед Рыбоконем, напротив, вознес, вздул его над ним, как воздушный шар, поднимающий вверх, и одновременно парашют, опускающий Берендеева вниз, точнее, прямо на дурную голову Рыбоконя.

Рыбоконь взялся (посмел) решать за Вечность, а потому сам пошел в бесконечные ее отвалы вослед прежнему носителю плаща.

Решать за Вечность мог только идиот, потому что решала за Вечность только Вечность.

Берендеев подозревал, что не все так просто с якобы бесследным исчезновением этого (богатырского сложения, если верить плащу) человека, единственной памятью о котором остались плащ и… гриб в шкафу.

Конечно же, затевая операцию с продажей российской металлургии, он наладил регулярное получение информации (имелись такие возможности) об основных задействованных в операции личностях: о турке-лахетинце Мехмеде, злоумышляющем против президента суверенной Имеретии; о некоем Халиле Халиловиче Халилове (весьма состоятельном бизнесмене, только что под видом гуманитарного груза организовавшем доставку полевому командиру в Таджикистане — тот контролировал район, где находился крупнейший в бывшем Союзе, а следовательно. и в мире алюминиевый комбинат — ракетно-зенитного комплекса); а также об Александер Мешке — за этим, как ни странно, не водилось особенных грехов, если не считать за таковые очевидное намерение не далее как через месяц в очередной раз обрушить почти уже и не существующий российский фондовый рынок да скупить по дешевке акции российских энергетических компаний, чтобы затем, окончательно (в пыль) растерев девальвированный-передевальвированный рубль, рассчитаться с висящими на энергетических компаниях долгами и неплатежами и установить собственную цену на электричество.

Собственно, все трое, можно сказать, не представляли опасности для Берендеева. Теоретически (а точнее, тео-еретически) ему не составляло труда заставить их быть честными. О планах Мехмеда вполне мог быть проинформирован президент Имеретии, имеющий обыкновение упреждающе ликвидировать тех, кто в свою очередь собирался ликвидировать его. Российская ФСБ, обслуживающая в алюминиевой промышленности интересы отечественной мафии и частично существующая за счет этой мафии, узнав о проделках Халила Халиловича Халилова в Таджикистане, а также о его переговорах с талибами насчет того, чтобы возить с севера Афганистана глинозем на комбинат в Таджикистан, то есть выплавлять самый дешевый (дешевле российского) алюминий в мире, достала бы его из-под земли и, вероятнее всего, под землю бы и упрятала. Что же касается Мешка, то его инициативы на российском фондовом рынке вряд ли пришлись бы по сердцу нынешнему премьер-министру, из последних сил (точнее, с помощью уже почти что виртуальных, запредельных каких-то действий, вроде введения «энергорубля», равного одному киловатт-часу) удерживающему энергетику от неотвратимого краха, а какого-нибудь западного писателя, скажем Стивена Кинга, — от написания спустя восемьдесят с лишним лет после Уэллса публицистической книги «Россия во мгле-2». Премьер-министр, прекрасно понимающий, что сам погаснет вместе с последней российской «лампочкой Ильича», растворится во тьме кромешной вместе с последним «энергорублем», просто-напросто приказал бы в лучшем случае арестовать Мешка, в худшем — пристрелить как собаку, а может, даже посадить на электрический стул, на оплату работы которого он бы не пожалел последнего «энергорубля».