Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года

• Название: Времена года
• Автор: Сильвия Эштон-Уорнер
• Издательство: «ПРОГРЕСС»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Роман представляет собой наиболее значительное произведение известной новозеландской писательницы. Здесь повествуется о жизни маорийской деревни, о нелегкой судьбе маорийской молодежи. Рассказ ведется от лица школьной учительницы. Книга построена на живом и интересном материале, позволяющем ближе узнать далекую страну.

---

Варепарита

пела около

сестрички Пату».

Марк Каттер не выходит у меня из головы. Его мать, которая искренне ненавидит нас всех, отказывается покупать ему учебник и карандаш, потому что Марк, как она говорит, двигается слишком быстро. На самом деле Таме, мой чистокровный маори, двигается быстрее. Но дочурка миссис Каттер учится в городе, в частной школе, куда ее отдали, чтобы избавить «от этих ужасных маори», а так как в этой школе, где превыше всего ценится имя, одежда и плата за учение, только одна учительница с дипломом, то по сравнению с сестрой Марк действительно двигается слишком быстро. Наша киска и наш петух, которые регулярно посещают занятия, наверное, тоже двигаются слишком быстро.

Я прекрасно это понимаю и все равно задыхаюсь от ярости, потому что не переношу родительских «не разрешаю» и вообще терпеть не могу замужних женщин. Они напоминают мне избалованных холостяков, во всяком случае, когда речь идет о предрассудках. На уроке письма Таме усаживается со своим учебником и карандашом, а Марк не сводит с него глаз, и самое большее, на что я способна в такую минуту, – это держать язык за зубами. Что я и делаю, как ни странно.

– А ты, маленький Марк, иди к доске и возьми мел. – Это все, что я себе позволяю.

Марк стоит в недоумении, его плоское лицо обращено ко мне. Он не знает, на что решиться.

– Я попрошу маму еще раз, – говорит он. – Может быть, она купит мне учебник.

Я треплю его по подбородку.

– А может быть, нет.

Марк готов расплакаться, и я, конечно, тоже, потому что я урод, потому что мой разум лишен защитной оболочки и меня задевает за живое все, что делается вокруг, безразлично, хочу я этого или нет. Ничего не видя перед собой, я бегу в большую школу и, забыв о расплате, покупаю у директора учебник и карандаш, чтобы утешить Марка и в равной мере себя, – я не могу допустить, чтобы кто-то обидел одного из моих детей! – и в результате мы оба довольны и счастливы.

Но во время ленча, когда я иду под деревьями назад в большую школу, я понимаю, что ничего не достигла. Сидя на скамейке, я объясняю хлебу, от которого отрезаю ломтик, что нельзя ставить маленького мальчика перед выбором, кого ему слушаться – мать или учительницу. Как только вернусь в класс, размышляю я, намазывая толстый слой масла на хлеб, сейчас же скажу Марку: «Марк, твоя мама права. Тебе не нужен учебник и карандаш». Бесчестно заставлять малыша расплачиваться за мою грубую педагогическую ошибку, решаю я и беру в руки томик стихов.

Но я забываю о Марке, а он несколько дней не появляется в школе.

...И Поль Веркоу тоже. Значит, я в конце концов оторвала его от себя. Но мне в голову не приходило, что заодно он бросит школу. Где он?

– Ваш помощник, наверное, снова отправился в плавание? – поддразниваю я директора.

– Что и говорить, ему не мешало хотя бы предупредить меня. Впрочем, я абсолютно уверен, что мне незачем его разыскивать. Впрочем, он просто несчастный молодой человек, у него не было возможности научиться вести себя как полагается. Впрочем, без него все-таки очень трудно. Мне приходится работать в двух классах и заниматься делами школы.

– Очевидно, он пытается сказать что-то всему миру. В пятницу вечером... вернее, в субботу утром, если быть точной... он говорил, что ему необходимо сказать что-то всему миру.

Марк появляется через несколько дней, он был простужен.

– Моя мама, – говорит он с облегчением, – хочет, чтобы я показал ей учебник и карандаш, которые вы мне купили.

Я вздрагиваю. Какая опрометчивость. Я написала на учебнике и на карандаше его фамилию. Хотя это мало что значит в классе, где учатся маори, которые все еще живут по законам общины.

– И она хочет, – продолжает Марк голосом своей мамы, – чтобы я показал ей учебник и карандаш сегодня.

– Почему? – спрашиваю я и пытаюсь руками защитить свое горло от когтей Вины.

– Не знаю.

– М-марк, – говорю я, тороплюсь сказать я, – твоя мама не хочет покупать этот учебник и карандаш, и она, конечно, права. Они тебе не нужны, совсем не нужны.

Он веселеет на глазах, бедный маленький мальчик.

– В школе вовсе не обязательно писать, – продолжаю я, – ты можешь не писать, а разговаривать.

– Тогда Таме побьет меня.

– Кто, Таме?!

– Но вы же знаете, – говорит Марк тоном взрослого, чего я терпеть не могу, – вы же знаете, мисс Воронтозов, я люблю писать!

– Вот как!

– Я думаю все-таки немного пописать, чтобы Таме не побил меня.

Ну что ж, говорю я себе, лучше уж конфликт между матерью и сыном, чем между матерью и учительницей. Так хоть есть надежда на примирение.

Но я вся горю от возмущения. Как ненавистны учителю подобные разговоры! Правда, это событие полностью вылетает у меня из головы, так как после занятий я еду в город докупать желтый материал на форменные блузки, которые шьют девочки, поэтому, когда я встречаю на улице миссис Каттер и она, заметив меня, с притворным интересом разглядывает витрину и заставляет Марка отвернуться, чтобы он меня не видел, ее поведение оскорбляет меня как нечто совершенно неожиданное. Я даже забываю купить бренди. Конечно, на следующее утро, столкнувшись со мной, Марк замирает и в трогательном молчании держит в своих ручонках обе мои руки с волнением, которое не приличествует добропорядочному пакеха, поэтому мне ничего не остается, как дойти до большой школы и спросить у директора, что все это значит.

– Вы знаете, этот раздор с Каттерами...

– Вы ничего не слышали о Поле?

– Нет, а вы?

– Тоже нет.

Директор так удручен, что я не могу говорить с ним о Каттерах.

В эту дождливую пятницу я сижу в машине с незажженной сигаретой в руке. Я сижу спиной к тротуару, потому что мне не хочется смотреть на новозеландских буржуа, которые ходят по городу вразвалку, как жалкие провинциалы, гораздо приятнее смотреть на дорогу. Я сижу и отдыхаю, прежде чем снова взяться за руль и ехать за бренди; как жаль, что у меня нет зажигалки.

Поль не придет. Я испугала его своим нелепым разговором о доме. У меня было опасение, что он испугается, но не настолько, чтобы сбежать из школы. Подумать только, что я сделала со стажером, о котором так пеклись директор и старший инспектор! Неужели он снова отправился в плавание? Милые безделушки в витрине, над которыми мы вместе смеялись, вызывают пронзительную боль, и я снова тону в воспоминаниях.

Поль не придет. Что ж, обойдусь без него. Я знаю горечь больших утрат, чем эта. К тому же, что гораздо важнее, я пережила уже немало ярких мигов, исполненных смысла, они освещают мрак моих ночей, и я не так жадна, чтобы гнаться за новыми. «Кто однажды познал счастье, может умереть без сожалений». Мне больше ничего не нужно от жизни, только спичка.

Кто-то стучит в окно за моей спиной. В ту же секунду, как удар молнии, мощный всплеск радости – еще один миг, исполненный смысла. Он пришел.

– Что я могу сделать для вас, мадам?

– Вы можете дать мне спичку, Поль.

Утром я просыпаюсь позже обычного, и первое, о чем я вспоминаю, – чай. Потом я вспоминаю, что бесценные утренние часы сегодня погибли для работы. Я торопливо протягиваю руку к домашнему платью из красной тафты с яркими цветами – к нам уже пришла жара – и накидываю его прямо на ночную рубашку. В секунду завариваю чай и усаживаюсь с чашкой на заднем крыльце напротив Селаха: мои ноги босы, волосы растрепаны, подол задрался, и вдруг, как из-под земли, передо мной вырастает Поль – трубка, энтузиазм, кисет и прочее. Мои руки инстинктивно прикрывают тело.

– Как вы сюда попали?

– Просто взял и вошел.

– Я работаю. Меня нет дома. Ко мне нельзя!

– Посмотрите, что я принес!

– Уходите! Меня нет дома!

Он стоит в дюйме от меня, а я не напудрилась. Я отступаю в тень. Но его глаза уже впились в меня, я вижу в них свое отражение. Я не могу укрыться от его глаз. Нужно положить этому конец. Должен же он когда-нибудь отпустить меня.

– Посмотрите, что я принес. Две бутылки пива!

– Я не пью в субботу утром!

– Вы обещали как-нибудь поговорить о моих песнях.

– В другой раз!

Глаза Поля по-прежнему пронзают мои. Наконец его взгляд медленно скользит вниз и задерживается на подоле черной ночной рубашки.

– Я принес пиво.

– Я не могу пить пиво сегодня утром. Меня нет дома.

– Но вы же дома.

– Как вы смеете врываться ко мне в такую рань! Немедленно убирайтесь! Немедленно!

Он молча проходит мимо меня – губы кривятся в одобрительной усмешке, – идет через дом на кухню, потом до меня доносится стук ворот. Взбудораженная, оскорбленная, я возвращаюсь в комнату и, только увидев на столе его кисет и пиво, вспоминаю, что сказала ему тогда на заре: «В любое время, при любых обстоятельствах»...

– Не понимаю, что мне делать с самим собой, – заявляет Поль, усаживаясь на мой низенький стул, когда девочки кончают уборку. – Сколько можно впустую растрачивать собственную жизнь на то, чтобы учить других. С меня довольно.