Михаил Шолохов - Лазоревая степь (рассказы)

• Название: Лазоревая степь (рассказы)
• Автор: Михаил Шолохов
• Издательство: Москва, "Новая Москва". Юношеский центр, 1926
• Жанр: Советская классическая проза

Лазоревая степь; Чужая кровь; Нахаленок; Смертный враг; Калоши; Путь-дороженька; Продкомиссар; Илюха; Кривая стежка; Батраки; Червоточина.

http://rulitera.narod.ru

---

Подбежали люди. Кто-то потрогал руки Наума, кто-то сказал не то со страхом, не то с удивлением:

— Помер!.. Вот те и на!..

В чужие люди

После похорон отца на третий или на четвертый день мать спросила у Федора:

— Ну, Федя, как же мы с тобой будем жить?

Федор сам не знал, как надо жить и что делать после отцовой смерти.

Был хозяин — налаженно и прочно шла жизнь, шла, как повозка с тяжелым грузом. Иной раз было трудно изворачиваться, но Наум как-то умел устроиться так, что семья даже в голодный год особого голода не испытывала, а в остальное время было вовсе спокойно и хорошо: если не было достатков, как у мужиков-богатеев с первой улицы, то не было и той нужды, которую испытывали соседи Наума, жившие рядом с ним по второй улице. А теперь, после того, как хозяйство лишилось заправилы, растерялся не только Федор, но и мать. Кое-как вспахали полдесятины под пшеницу, засевал Прохор — сосед, но всходы вышли незавидные — редкие и чахлые.

— Иди, сынок, нанимайся к добрым людям в работники, а я пойду по миру… — сказала как-то мать, — может, через год, через два наскитаемся, деньжонок на лошадь соберем, а тогда уж своим хозяйством заживем… Ты как?..

— Выгадывать нечево, — хмуро отозвался Федор, — крути-не-крути, а в люди иттить придется…

Вечером того же дня стоял Федор у крыльца Захарова дома (первый богатей в соседнем Хреновском поселке), мял в руках отцов, заношенный до блеска, картуз, говорил, с трудом вырывая из горла прилипавшие слова:

— Работать буду по-совести… работы не боюсь. Жалованье — какое положите.

Сам Захар Денисович, мужик малосильный, согнутый какой-то нутряной болезнью, сидел на порожках крыльца и в упор, не мигая, разглядывал Федора водянистыми расплывчатыми глазами.

— Работник мне нужен — это верно. Одно вот, молод ты, паренек, нет в тебе мужеской силы и за мужика ты не сработаешь, это точно. А какую цену ты с меня положишь?

— Какую дадите.

— Ну, все ж-таки?

Федор вспотел, тряхнул картуз и смущенный поднял глаза.

— Кладите, штоб и вам и мне было не обидно.

— Полтина в месяц, вот моя цена. Харчи мои, одежка-обувка твоя. А? — он вопросительно уставился на Федора. — Согласен?

Федор зажмурил глаза, подсчитывал, быстро шевеля пальцами свободной руки: „В месяц — полтинник, в два — рупь… За год — шесть рублев…“ Вспомнил, что на рынке за самую немудрящую лошаденку запрашивали 80 рублей, и ужаснулся, высчитав, что за эти деньги надо будет работать 13 лет!..

— Ты чево губами шлепаешь? Ты говори, согласен али нет? — морщась от поднявшегося в груди колотья, скрипел Захар Денисович.

— Што ж, дяденька… почти задарма…

— Как задарма? А кормежка, во што она мне влезет? Рассуди сам… — Захар Денисович закашлялся и махнул рукой.

Федор, твердо помня советы матери, решил не наниматься меньше, чем за рубль в месяц, а Захар Денисович, закатывая в кашле глаза, обрывками думал: „Этого полудурня никак нельзя упустить. Клад. Собой здоровый, он у меня за быка будет ворочать. Такой меделян чорту рога сломит, не то што… Знающий себе цену рабочий на летнюю пору не наймется и за пятерик, а этого за рублевку можно нанять..“

— Ну, какая твоя крайняя цена?

— Мне бы хучь рупь в месяц…

— Рупь? Эка загнул!.. Да ты в уме парень? Не-е-ет, брат, это дороговато!..

Федор повернулся было итти, но Захар Денисович по-воробьиному зачикилял с порожек и ухватил его за рукав.

— Постой, погоди, экий ты, брат, горячий! Куда ж ты?

— Не сошлись, так што уж.

— Эх, да ладно! Была-не-была! Так и быть уж, плачу целковый в месяц. Грабишь ты меня, ну да уж сделано — значит, быть по сему! Только гляди, уговор дороже денег, штоб работать на совесть!

— Работать буду и за скотиной ходить, как за своим добрым! — обрадованно сказал Федор.

— Нынче же холодком мотай в Даниловку, принеси свои гу́нья, а завтра с рассветом на покос. Так-то.

„Благодетель“ Захар Денисович и работник его Федор

Гаркнул под сараем петух. Перед тем, как криком оповестить о рассвете, долго хлопал крыльями, и каждый хлопок его отчетливо и ясно слышал Федор, спавший под навесом. Ему не спалось. Выглянув из-под зипуна, увидел, что за гребенчатой крышей амбара небо серо мутнеет, тучи ползут с восхода, слегка окрашенные по краям кумачевым румянцем, а на крыльях косилки, стоявшей около сарая, висят крупные горошины росы.

Спустя минуту, на крыльцо вышел Захар Денисович в холщевых исподниках. Почесался, высоко задирая рубаху на пухлом желтом животе, и громко крикнул:

— Федька!..

Федор стряхнул с себя зипун и вышел из-под навеса.

— Гони быков к речке поить, да живо! В косилку запрягать будешь рябых.

Федор торопливо развязал воротца база, вытирая о штаны руки, намокшие росяной сыростью, крикнул на быков:

— Цоб с база!

Быки нехотя вышли во двор. Передний отворил калитку рогами и направился по улице к речке, остальные потянулись следом. Возвращаясь оттуда, Федор увидел, что хозяин суетится возле арбы, ключом отвинчивая гайку. Подошел, помог снять и помазать колеса. Захар Денисович косился, наблюдая за расторопными, толковыми движениями Федора, и чмыкал носом.

Пока управились и выехали за поселок — рассвело. По курганам, над дорогой, тревожно посвистывали бурые, вылинявшие увальни — сурки, в зеленях били на точках стрепеты, вылупившееся из-за горы солнце не скупясь по-простецки сыпало на степь жаркий свой свет, роса поднималась над оврагом густым, студенистым туманом.

Поскрипывали колесики косилки, сзади громыхала арба, в задке, в большой деревянной баклаге, шумливо-весело булькала вода. Захар Денисович, пригревшись на солнце, был расположен к приятному разговору.

— Ты, Федька, будь послушлив, а уж я тебя не обижу. Парень ты здоровый, при силе, с тебя и спрос будет, как с заправского работника

— Я говорил, што работать буду, как в своем хозяйстве.

— Ну, то-то. Ты, брат, должен понимать, што я твой благодетель, а ты мой слуга. А хозяину своему и благодетелю обязан ты беспрекословно подчиняться. Я тебя, можно сказать, от голодной смерти отвел, и ты помни мою доброту. Понял?

Федор, угнув голову, раздумывал про доброту хозяина и сам про себя удивлялся, какую ему милость сделал тот?

На покосе работал один Федор. Хозяин сидел на передке косилки на удобном железном стульчике, махал арапником, погоняя быков, а Федор короткими вилами, задыхаясь, сваливал тяжелые вороха зеленой травы. Только лишь натужившись спихнет вал, а крылья косилки с сухим надоедливым тарахтеньем уже наметают к ногам новые груды травы. Иногда быки становились отдыхать, хозяин потягиваясь ложился под копну, задрав рубаху, гладил руками свой брюзглый желтый живот и тупо глядел на белые плывущие клочья облаков.

Федор в первую остановку вытряхнул из рубахи колючую пыль и травяные остия и тоже присел было под косилку, но Захар Денисович удивленно оглядел его с ног до головы, сказал с расстановочкой:

— Ты што же это? Ты, браток, на меня не гляди. Я твой благодетель и хозяин, ты вникни в это. Я могу и вовсе не работать по причине своей нутряной хворобы, а ты бери вилы да иди-ка копнить. Вон там за логом трава уж просохла.

Федор поглядел, куда указывал волосатый палец хозяина, встал, взял вилы и пошел копнить. Через полчаса хозяин, приятно всхрапнувший под навесом копны, проснулся оттого, что кузнец заполз ему под рубаху; выругавшись смачно, раздавил несчастного кузнеца и, прикрывая опухшие глаза ладонью, поглядел, как Федор копнит.

— Федька!

Федор подошел.

— Сколько копен свершил?

— Девять.

— Только девять?.. Ну, садись на косилку.

Быки тронулись, на ходу перетирая жвачку; дрогнула косилка, застрекотали крылья, сметая траву к задку. Захар Денисович, жадный до крайности, пустил ножи под самый корень травы. Ножи сухо чечекали, сбривая густую поросль, все шло как следует, но на повороте косилка вдруг с разгона налетела на кучу земли, вырытой кротом, и стала, зарывшись зубьями в землю, подрагивая от напряжения. Федор соскочил с сидения поглядеть, не обломались ли, но на этот раз все сошло благополучно.

Работу бросили перед наступлением темноты. Федор притащил к стану сухого бычачьего помету, надергал прошлогодней старюки-травы, бурьяну и разложил огонь. Из сумочки хозяин скупо отсыпал пшена и велел очистить три картофелины. С обеда он был в хорошем настроении, раз даже похлопал Федора по плечу, но перед ужином Федор испортил все дело, отрезал лишний ломоть сала в кашу. Захар Денисович, недовольно косоротясь, долго ему выговаривал за это, за ужином хмурился и лег спать, вздыхая и что-то пришептывая.

Немножко „о доброте благодетеля“

Часто вспоминал Федор слова хозяина: „Ты помни мою доброту“. Жил он у него третью неделю и никакой доброты пока не видел. Одно лишь твердо знал, что Захар Денисович — жох-мужик и умеет работой вытянуть из человека жилы. С раннего утра до поздней ночи мотался Федор по двору, а хозяин покрикивал, кривил губы и делал недовольное лицо.