Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)

• Название: Отцовская скрипка в футляре (сборник)
• Автор: Иван Сибирцев
• Издательство: Красноярское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1984

Иван Иванович Сибирцев родился в 1924 г. в г. Красноярске. Автор романов «Сокровища кряжа Подлунного (1960), «Крутизна» (1964), «Околдованные звезды» (1971), повестей «Клад» (1972), «Поролоновый мишка» (1976).

В эту книгу, выходящую к 60-летию писателя, включены известный роман «Золотая цепочка», удостоенный Почетного диплома Всесоюзного литературного конкурса, посвященного 60-летию советской милиции, а также новый остросюжетный роман «Отцовская скрипка в футляре».

Новый роман красноярского писателя Ивана Сибирцева «Отцовская скрипка в футляре» в основе своей содержит детективную историю. Автор прослеживает причины бездуховности, вещизма, подчас проявляющиеся в нашем обществе, показывает борьбу с ними правовых органов, рабочих коллективов, сознательных граждан.

Роман «Золотая цепочка», ранее издававшийся, посвящен трудной и упорной борьбе советской милиции с нарушителями социалистической законности.

---

За окном сочно желтела песчаная дорога, играл бликами стрежень реки, заречные сопки еле проступали в слоистом мареве. Просохшая после дождей трава пахла свежим снегом и парным молоком.

Подполковник Лазебников, гремя сапогами, прошелся по комнате, сказал хмуро:

— Чудно, товарищ майор. Готовитесь изобличать преступников, а хлопот, будто дорогих гостей встречаем.

— Я вам уже говорил, что намерен не просто изобличать преступников, а вести очень трудный разговор.

— Ну-ну… — хмыкнул Лазебников, повернул стул спинкой вперед, уселся на него верхом, уперся тяжелым подбородком в сомкнутые на спинке стула ладони. Долго разглядывал Зубцова. Нет, этот майор в пестреньком штатском пиджаке и в галстуке со стрелкой не укладывался в представлении Лазебникова о посланцах министерства. Даже сержанту или ефрейтору — «простите», «пожалуйста», «благодарю вас»… С теми, кого немедля надо брать, деликатничает, собеседования устраивает на душеспасительные темы и называет эту «резину» накоплением материала.

А какие орлы, бывало, наведывались в район! Повадки решительные, властные, фигуры осанистые, видные. Едва входит, ты уже чувствуешь, кто перед тобой, даст команду, выполнять ринешься бегом, пошутит — смехом зайдешься, распечет — так уж докрасна.

Сидя все так же верхом на стуле и не сводя с Зубцова пристального взгляда, сказал со вздохом:

— Может, устарел я. Пятьдесят пять все-таки и тридцать лет с гаком — в органах. Или недопонимаю чего. Но только не одобряю я это… — Он глубоко вдавил подбородок в скрещенные на спинке стула ладони. Круглая голова с жестким ежиком седых волос запала меж вскинутыми недоумевающе плечами с подполковничьими погонами.

— Что «это», Василий Васильевич?

— Все! — отрубил Лазебников и выпрямился. — Моды разные! Профилактики, уговоры, социологические исследования, психологические эксперименты, подходцы всякие… Нет, я, конечно, придерживаюсь и следую. Приказано создать группу профилактики — есть! Социологически обследовать клиентов медвытрезвителя — слушаюсь! Я — солдат дисциплинированный. Но душевно одобрить, извиняюсь…

Зубцов сказал, не сдерживая раздражения:

— Мода, мода… Что сверх привычки и шаблона, то от лукавого! А вы, наверное, философию изучали, зубрили перед зачетом: диалектика есть наука о наиболее общих законах движения… Все течет, все изменяется. Зубрили, повторяли и, выходит, ничего не поняли, не задумались о том, что вместе со временем движется, изменяется жизнь, понятия, представления, методы работы. В том числе и нашей…

Лазебников с интересом смотрел на Зубцова. Таким сердитым нравился он ему куда больше.

— Вы, товарищ майор, все о высоких материях, — примирительно сказал Лазебников, — а я о земном, житейском. Нянчимся мы чересчур с разной дрянью. Ему закон — не закон, а мы все по закону. Носы им утираем и печемся, как бы не забыть побрызгать на шелковый платочек духами…

— Слышал такие суждения. Но от работника милиции слышать, право, неловко. Обывательские это разговорчики и жестокие, бездушные. Маркс еще говорил: плохо то общество, которое видит в преступнике лишь преступника и не замечает, не признает в нем человека… Преступник чаще всего сам махнул на себя рукой и не верит в перемены к лучшему в своей судьбе. Даже в собственных глазах он не человек. В глазах сообщников — тем более. Должен же кто-то напомнить ему, что он человек, что у него были и есть мать, нормальные товарищи, планы и желания, добрые начала в душе…

— Спасать, стало быть, заблудших. Такая, значит, нынче установка. То-то, я смотрю, вызвали к себе матерого ворюгу, потенциального убийцу, а будто к встрече персидского шаха готовитесь. А по мне… — глаза Лазебникова сузились, голос сорвался на злой полушепот: — По мне этого голубчика под конвоем доставить, того лучше — в наручниках. Да сразу в камеру. И при допросе не зашторивать решетку на окошке, не прятать. Смотрит пусть и казнится. Трепещет перед нашей формой!

— Дрожащий и сплющенный он мне не нужен. Думающий, взволнованный, критически осмысливающий себя — другое дело. Что толку, если он станет трепетать передо мной? Не лучше ли внушить ему доверие, вызвать на искренний разговор?

— Товарищ подполковник, — в дверях появился дежурный по отделу. — Спецсообщение из Москвы и справка нашего паспортного отделения.

Лазебников вскрыл конверт, прочитал бумагу, подавая Зубцову, сказал обрадованно:

— На фотографии Шилова, которого мои ребята засняли в вечернем кафе, старушка Максимова признала того, кто был у Никандрова под видом Федорина.

— А вы предлагали Смородина в кутузку. Как же без него вышли бы мы на Шилова?

Лазебников, не отрываясь от бумаги, проворчал:

— Выйти-то вышли. Но вот найти его…

Паспортное отделение сообщало, что среди жителей района в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет — тридцать четыре Аркадия, но среди них нет Шилова. А среди сорока Шиловых нет Аркадия…

— А может, его вообще нет у нас? — спросил Лазебников с надеждой. — Повидался и — до свидания.

— Здесь он, — сказал Зубцов убежденно. — Ему еще прощаться с Октябрьским рано.

— Тогда не иначе, как в тайге. А это — что малек в океане. Может скрываться до второго пришествия. Ускользнуть и водой, и сушей. И вынырнуть где-нибудь за тысячу километров.

— Перекроем. Все пути. И за тысячу километров, и за две, и дальше. Я убежден: Шилов сам появится в Октябрьском.

2

Кашеваров молча поклонился Зубцову, поставил у дверей раздутый портфель, оглядел комнату и сказал с натянутой улыбкой:

— Совершенно не компетентен в обстоятельствах вашего ведомства. Последние контакты имел с ним году в сорок шестом. Получал после демобилизации паспорт. Бессрочный, как фронтовик и кавалер ордена.

Зубцов смотрел на этого человека, который причинил ему немало беспокойства, но лишь теперь заметил, как стар и утомлен Кашеваров, как темнеют у него под глазами водянистые отеки, как дрябла и желта кожа на его лице, как глубоки морщины на лбу и у губ. Зубцов потер себе лоб и сказал ободряюще:

— Мужество, наверное, в том, чтобы и в шестьдесят смотреть вперед.

Кашеваров усмешливо взглянул, явно намереваясь вступить в спор, но вошла Настя Аксенова. За нею тяжело шагнул Глеб Карасев. Настя перевела дух и спросила:

— Это вы нас вызывали, товарищ?

— Я, Настя. Садитесь, пожалуйста. И вы присаживайтесь, товарищ Карасев. — Зубцов подождал, пока Глеб уселся рядом с Настей. — Позволь и мне представиться: Зубцов Анатолий Владимирович, майор милиции, сотрудник министерства внутренних дел.

Кашеваров закинул ногу за ногу, достал сигарету и проговорил веско:

— Насколько я представляю характер предстоящей беседы, главные действующие лица еще отсутствуют?…

— Нет, все в сборе, — сказал Зубцов. — Я пригласил вас потому, что нам стало известно: шайка валютчиков готовится похитить золото, принадлежавшее приискателю Климентию Даниловичу Бодылину. Золото хранится в тайниках, известных близким покойного…

Настя широко раскрытыми глазами смотрела на Зубцова, рука ее сжимала запястье Глеба:

— Золото?! В тайниках? Какая злая и неумная выдумка! Близких Бодылина, Аксеновых то есть, всего трое: бабушка, папа и я. Золото в тайниках! Кто же хранит-то его? Папа, может быть?! Бабушка? Или, может быть, я — хранитель? — Настя жалобно, почти умоляя о помощи, поглядела на Глеба, закаменевшего рядом с ней, ожидая, что он засмеется над заявлением Зубцова и майор поймет всю чудовищность своих слов, тоже посмеется вместе с Настей и Глебом.

Но Глеб не засмеялся, не разжал губ, только облизнул их. И хотя пальцы Насти по-прежнему сжимали его запястье, рука Глеба и весь он был далеко-далеко от нее, как на берегу ночью, когда он заговорил про человека, который живет по чужому билету… Настя посмотрела на столичного майора. И в глазах этого совсем чужого человека уловила скорбь и напряжение.

— К сожалению, Настя, ни вы, ни даже ваш отец не знает, что Бодылин перед смертью выдал сообщнику часть своих богатств, чтобы понадежнее укрыть остальное. Не знаете вы также, что в течение полувека власти стремились вернуть утаенное Бодылиным золото, а разного рода авантюристы до сего дня не отказались от попыток завладеть им.

— Но почему вы говорите об этом мне, а не бабушке и отцу? — запротестовала Настя. — Даже странно.

— А вам не кажется странным, что вы узнаете обо всем лишь от меня? Не кажется странным, что бабушка не рассказала вам ни о событиях полувековой давности, ни даже о том, что в день ваших именин получила письмо, в котором ее предупреждали об опасности. Но она скрыла его от вас с отцом и от нас. Спасибо Степану Кондратьевичу. Не приди он к нам, мы так бы и не узнали о письме.