Драбкин Артем - Я дрался с Панцерваффе.

• Название: Я дрался с Панцерваффе.
• Автор: Драбкин Артем
• Жанр: Биографии и Мемуары

Драбкин А . Я дрался с Панцерваффе . «Двойной оклад – тройная смерть!». – М.: Яуза, Эксмо, 2007. – 352 с. – (Война и мы). Тираж 10 000 экз. ISBN 978-5-699-20524-0. / По материалам сайта «Я помню» www.iremember.ru. Литературная обработка текстов С. Анисимова. В книге использованы фотографии из личных архивов и рисунки художника В. Реукова.

Аннотация издательства: «Ствол длинный, жизнь короткая», «Двойной оклад – тройная смерть!», «Прощай, Родина!»… Какими только эпитетами не награждались бойцы и командиры, которые воевали в артиллерии, стоявшей на прямой наводке сразу позади, а то и впереди порядков пехоты. На долю артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 миллиметров легла самая ответственная и смертельно опасная задача – выбивать немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый танк давался кровью. Каждая смена позиции – потом. Победа в противостоянии бронированного и хорошо вооруженного танка с людьми, спрятавшимися за щитом орудия, требует от последних колоссальной выдержки, отваги и мастерства. Такие герои у нас были, и именно они входили в поверженный Берлин. В этой книге вы встретитесь всего с десятью бойцами и командирами, каждый из которых внес свой посильный вклад в дело нашей Победы, но именно их рассказы помогут понять, как складывалась война для многих тысяч воинов-артиллеристов.

---

В самоходке два офицера – командир и механик-водитель. Это два главных члена экипажа. Конечно, иерархия была. Побывали в бою, сидим, обедаем, один котелок на всех, наркомовские сто грамм – тоже. Если есть свободное время – у солдат и сержантов свои байки, у офицеров есть свои дела, свои профессиональные вопросы, свой круг обязанностей. Но как только появилась общая задача, иерархия перестает существовать.

– В училище вас учили водить?

– Обязательно. Командир машины всегда мог подменить механика-водителя.

– Когда вошли на немецкую территорию, какое было отношение к немцам?

– Про всех не могу сказать, но у моих ребят злобы не было. К солдатам ненависть определенная была. А к населению? Я бы не сказал, что у нас где-то что-то проявлялось по отношению к гражданскому населению. Я этого не видел. Мы были в боях, нам этим и некогда было заниматься, и мы их и не видели почти. Выйдя из боев, оставались вне контакта с населением. Скажем, в первом же городе Нейбенбурге ребята разбежались по домам, но население уже ушло или попряталось. Но никто их и не искал, чтобы выместить зло, хотя были те, у кого кто-то погиб. По матери сужу: пленные строили дорогу возле моего дома, просили ее: «Мать, воды или хлеба можно?» Мать вынесет и хлеба, и воды. Мы отзывчивые люди, добрые.

– Какого цвета у вас были машины?

– Зеленые. На них наносили условные знаки, присвоенные полку. Или буква «К», или квадраты. Зимой в белый цвет никогда не красили.

– Радиосвязь хорошая?

– Да. Для тех времен хорошая. Радиостанции были на уровне. Бывало, что и с немцами перебранивались. Хотя именно поломка радиосвязи, как я уже говорил, спасла мне жизнь.

– Знали, против кого воюете или нет?

– Зачем? Мне важно знать, сколько передо мной противника, есть ли танки и артиллерия, а кому они принадлежат, мне неважно. Пусть об этом думают те, кто разрабатывает оперативные планы.

– Какие трофеи брали?

– У нас такой привычки не было – брать в машину что-то или в обоз. Убьют, а о тебе скажут: «вдобавок барахольщиком был». В районе станции Марау мне навстречу едет мотоцикл с коляской. Останавливается, выскакивает немец и вручает мне пакет. Видимо, подумал, что это немецкая колонна. Мы его в плен, а в коляске мотоцикла шоколад, какие-то бутылки. Мы, конечно, его разобрали. Потом, под Эльбингом, мы подбили несколько машин. Мы их обследовали, там был шоколад, виски, тоже забрали. Трофеи были такого плана – все на ходу. Мы взяли Марьенбург, я говорю солдатам: «Походите, посмотрите что к чему». Один принес длинный футляр, как для оружия, в нем на бархате были уложены разноцветные хрустальные фужеры. Я ему говорю: «Зачем ты это принес?» – «Вам». – «Мне пистолет некуда положить, а ты фужеры. Убери». Не знаю, куда он дел их, но красота этих фужеров запомнилась.

– Какое у вас было личное оружие?

– В начале войны револьвер, потом пистолет ТТ; ну, второй пистолет немецкий – «Вальтеры», Парабеллум…

– Сколько всего у вас подбитых танков?

– Как считать. Сам же я не стрелял. Я отдавал команды. Вот моя самоходка подбила, наверное, 2-3 десятка танков, ну, а батарея – еще больше, конечно.

Волошин Алексей Прохорович

Я родился в 1920 году. Родители жили в Тамбовской области. В 1921 году родители бежали под Канев к родственникам моей мамы. Десять классов я окончил в 1938 году и подал заявление в Севастопольское военно-морское училище. Экзамены все сдал, но на медкомиссии у меня нашли какие-то шумы в сердце и забраковали. В том же году я поступил в Одесский институт водного транспорта.

Война застала меня в Бессарабии. Разговор поначалу шел, что надо идти воевать, а то война без нас кончится. Это продолжалось недолго. Мы вернулись в Одессу и добровольно явились в военкомат. В военкомате нас, как студентов технического вуза, определили на учебу в Одесское артиллерийское училище, готовившее артиллеристов в артиллерию особой мощности. Потом была эвакуация. Сначала пешком до Николаева, потом по железной дороге до Камышлова. Учеба продолжалась до февраля 1942 года. Мне присвоили звание лейтенант, и вскоре я попал командиром огневого взвода в 54-й тяжелый артиллерийский гаубичный полк РГК. Я командовал единственным орудием батареи, к которому не было ни одного снаряда.

В марте 1942 года во время артналета я был ранен, а уже в апреле, после выздоровления, стал командиром взвода управления батареи 1104-го артполка 62-й армии, который на вооружении имел 152-мм пушки-гаубицы. Вскоре я стал командиром батареи. На реке Мышкове подбил свой первый танк. Как это произошло? Заметив скопление немцев, выпросил у командира полка четыре снаряда. Подготовил данные для стрельбы и этими снарядами накрыл противника. Один из них попал в танк, который загорелся. Командир полка с командиром армии выпили в землянке, поскольку это был первый подбитый полком танк, а меня даже не позвали. Я думал, что дадут мне медаль «За отвагу», такую же, как носил командир дивизиона, а меня наградили орденом Красной Звезды. Я был недоволен. Отступали за Дон. Пушки перетащил небольшой паромчик, а мы вплавь. Начальник штаба, который еще империалистическую прошел, говорит: «Ломайте тын, кладите на него свое барахло – брюки, рубашку, пистолет, ремень и плывите. Не бросайтесь спасать тонущего, потому что потянет на дно». Мы договорились, если я буду легко ранен, тогда мне помогут, а если тяжело – плывите, а я уже сам на дно пойду.

Вскоре меня перевели на должность командира батареи полковых 76-мм пушек в 271-й стрелковый полк 10-й дивизии НКВД… Вообще-то самые жуткие впечатления от войны я получил при обороне Сталинграда. Преимущество немцев было подавляющее. Их самолеты буквально по головам ходили. А что? Авиации нашей нет, зенитная артиллерия вся на прямой наводке погибла. Поэтому найдешь какую-нибудь ямку, вживаешься в землю – хочешь продавить ее грудью. И это при том, что я был ранен в середине сентября и не воевал в этих жутких, сверхжутких оборонительных боях, где погибла вся наша дивизия. Правда, за то время, что я в ней был, один раз сходил в штыковую атаку… В батарее оставалось 16 человек, пошли в штыковую атаку – осталось восемь.

Ранен я был в ногу, чуть выше колена. На пароме переправились через Волгу. Рассказывали, что, когда дивизию отвели на правый берег, в строю оставалось 191 человек из десяти тысяч, вступивших в бой.

Привезли меня в Томск. Там я лечился три месяца. Очень хотелось на фронт, потому что было скучно и голодно. У нас каждую неделю показывали два кинофильма: «Чапаев» и «Светлый путь». В январе меня выписали. В тот же день начальник госпиталя получил телеграмму от начальника артиллерии 10-й дивизии НКВД, или, как она уже стала называться, 181-я стрелковая Сталинградская дивизия, подполковника Цыганкова с просьбой направить меня после излечения обратно в нашу дивизию.

С трудом добрался до Челябинска, где дивизия стояла на переформировке. Вскоре нас погрузили в эшелоны и в конце февраля выгрузились в районе Ельца. Оттуда совершали десятидневный ускоренный марш под Севск, где немцы окружили кавалерийский корпус. Полковая батарея, которой я командовал, была на конной тяге, а лошадей всего было по две на орудие вместо положенных четырех. Приходилось расчетам впрягаться в лямки и тащить орудия. Трудно было. На дорогах заносы. Мобилизовали население на расчистку дорог. Один раз встретили генерал-полковника Рокоссовского. Он ехал на машине. Остановился. Кричит: «Кто командир?!» Я подбегаю, докладываю: «Командир полковой батареи 271-й стрелкового полка лейтенант Волошин». – «Что такое?! Почему так медленно идете?!» – «Лошадей нет, заносы». Уехал. На следующий день приходит приказ: «Отбирать лошадей в совхозах. Давать им расписки о том, что лошади будут возвращены». Помню, пришел к председателю одного колхоза. Он мне говорит: «У меня только 3 лошади». – «Мы забираем». – Он показывает на одну. – «Эта же хромая!» – Солдату командую провести лошадь. Оказалась действительно хромая. – «Забираем две лошади». – У него на глазах слезы. – «Вот вам расписка». Зачем она ему? Ему пахать через месяц… Вот так наскребли лошадей на батарею. Подошли к Севску. Вдоль дороги стали встречаться то справа, то слева лошади, все вверх ногами – замерзли. Начали снимать с них седла. Обувь у нас уже паршивая была – снял седло, считай, будешь с сапогами. Мне там сапоги сделали. Полк занял оборону правее Севска. В обороне батарея один раз обеспечивала разведку боем. Вообще и мы, и немцы плохо там воевали. Завшивели. В ротах половина людей заболела тифом. У меня в батарее было 80 человек. Из них половина заболела. А весна холодная была. В дома набивались так, что чуть ли не в несколько слоев спали. В конце марта я тоже заболел. Весь апрель лежал в санчасти. Волосы вылезли. Но все же в конце апреля я уже встал, стал ходить. Помню, хотел какую-то палку перепрыгнуть, но зацепился и упал – ноги не держали. Есть хотелось все время. Мясо было, поскольку было много побито коров, телят, но не было соли, а говядина без соли невкусная. И зашли мы как-то с командиром еще одной батареи к командиру батальона. Он угощает вкусным мясом: «Николай, где ты взял соль?» – «Это конина». Командир батареи побежал на улицу – его тошнило. Ведь до войны считалось, что конина – это несъедобное мясо. Помню, что комиссар батареи уехал на курсы. Так я написал ему письмо, чтобы прислал мне соли. Ему удалось это сделать, прислал такие дробиночки – соль крупного помола. Я помню, в рот возьмешь эту дробиночку и ходишь, сосешь ее. Такой деликатес!