Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

• Название: Жизнь адмирала Нахимова
• Автор: Александр Зонин
• Жанр: Историческая проза

 Роман ленинградского писателя Александра Ильича Зонина (1901-1962) закончен в 1948 г. Эта книга является одной из первых советских книг по истории русского флота. Нахимов показан писателем народным героем, человеком исключительной чистоты, мужества и отваги.

---

"Известно, что те из египетских кораблей, на которых находятся французские офицеры, стоят более к SO, а потому я желаю, чтобы его превосходительство контрадмирал и кавалер де Риньи поставил свою эскадру против них.

Так как следующий за ними есть линейный корабль с флагом на грот-брам-стеньге, то я со своим кораблем "Азия" измерен остановиться против него с кораблями "Генуя" и "Альбион".

Касательно российской эскадры, мне желательно было бы, чтобы контр-адмирал граф Гейден поставил ее последовательно вслед за английскими кораблями. Российские же фрегаты в таком случае могут занять турецкие суда, вслед за сим оставшиеся.

…Если время позволит, то, прежде чем какие-либо неприятельские действия будут сделаны со стороны турецкого флота, предлагаю судам соединенной эскадры стать фертоинг со шпрингами, привязанными к рыму каждого якоря. Ни одной пушки не должно быть выпалено с соединенного флота прежде, чем будет сделан на то сигнал, разве только в том случае, если огонь откроется с турецкого флота. Те из турецких судов, которые откроют огонь, должны быть истреблены немедленно…

В случае же действительного сражения и могущего произойти какого-либо беспорядка советую привести на память слова Нельсона: "Чем ближе к неприятелю, тем лучше".

Михаил Петрович перечитывает текст, и короткий энергичный нос его вздергивается выше обычного, сжимаются губы узкой дужкой и тянут подбородок вперед. Большой, открытый зачесами с висков лоб хмурится. Экий странный приказ! Французы против французов? Это зачем же? Чтобы дело миром обошлось? Да есть ли в приказе военная мысль?! Является дерзкое желание познакомить Кодрингтона с боевыми приказами Ушакова и Сенявина. Но небось английский адмирал убежден, что весь морской опыт принадлежит английскому флоту…

На судах соединенных эскадр эту ночь офицеры проводят в проверке крюйт-камер, батарей и запасного такелажа. Утром в бой! Но с утра дует противный ветер и отжимает корабли от входа в Наваринскую бухту.

Эскадры наблюдают друг друга. В парусных эволюциях совершается морское соревнование наций. Корабли спускаются из бейдевинда на фордевинд. Они лавируют и снова восходят до линии ветра. Лазарев беспокойно наблюдает за постановкой парусов и переменой их. Он прячет свой хронометр и весело говорит командующему:

– Не хуже англичан действуем, Логин Петрович. "Гангут" только с французами вместе медлит. Да и то сказать – трудновато на нем, чрезмерно длинный корпус.

Только в одиннадцать часов ветер отходит и круто сворачивает на 55\У\ Немедленно с "Азии" следует сигнал французской эскадре "поворотить на правый галс и построиться в линию баталии, в кильватер английским кораблям".

Лазарев ждет приказа Кодрингтона русскому отряду, но флагман молчит, будто хочет проверить способность русских командиров к самостоятельным эволюциям.

Маленький, полнеющий капитан первого ранга нервно проводит рукой по лбу, взбивает хохолок и оглядывается на графа Гейдена. Командующий молчаливо шагает по шканцам "Азова". Но Лазарев не только командир корабля, он начальник штаба, и чувствует, что в пору подсказать командующему эскадрой приказание. Поэтому очень громко Лазарев спрашивает подошедшего с рапортом Нахимова:

– Ну-с, Павел Степанович, как поступите в качестве адмирала? Надобно дать французам дорогу?

– Надобно-с. – Нахимов смотрит в сторону французской колонны, перерезающей путь русских кораблей, и уверенно решает:

– Следует сомкнуть линию под ветром и положить грот-марсель на стеньгу.

– Именно так, именно сомкнуть линию под ветром, – весело и еще более громко повторяет Лазарев. – Прикажите, ваше сиятельство? – обращается он к командующему, заметив, что Гейден прислушался к беседе.

Гейден молча наклоняет треуголку, и "Азов" расцвечивается сигналами.

Пока корабль медленно лавирует во главе колонны к входу в бухту, Павел Степанович возвращается на бак и проверяет готовность к сражению. Брандспойты и помпы вооружены для борьбы с пожаром и водою. Люки в нижнюю палубу накрыты мокрым брезентом. Фор-люк тоже обнесен парусиною. Цепь шепотком балагурящих людей вытянулась от пушек к крюйт-камере для передачи картузов с порохом. Ядра лежат в кранцах.

Местами фуражка лейтенанта касается растянутой сетки. Если будут попадания в верхний рангоут, сетка задержит обломки. Для той же цели, на случай разрыва фалов и горденей, реи дополнительно укреплены цепями.

Нахимов доволен. Инструкция командира выполнена точно. Что еще? Он ныряет под мокрый брезент и опрашивает конопатчиков. Под рукой ли у них свинцовые листы, войлок, гвозди, доски?

– Скоро ли, Павел Степанович? – томится гардемарин Истомин.

– Это вы о бое? Запаситесь терпением, Владимир. Еще успеет надоесть.

– Скучно в нижнем деке. Брат с Корниловым все увидят.

Улыбаясь, Павел Степанович покидает огорченного юношу. После полумрака в нижней палубе глазам больно от яркого солнца и бирюзового блеска воды. Прикрывая их ладонью и щурясь, Нахимов глядит в сторону Сфактерии.

"Сирена" и "Армида" французов еще держатся близко. Это досадно. Задерживается вся русская колонна, и турки выигрывают время для изготовления к бою береговых батарей. Кодрингтон недаром ушел вперед с английскими кораблями. Вот они без выстрела уже в глубине бухты и методично заходят на левую сторону турецкой дуги.

– Помолчите-ка, братцы. Что с марса кричали?

Он прислушивается, и тогда долетает звучный, отчетливый доклад Корнилова:

– Турецкий адмирал сигналит: "Не ходить далее".

Тишина. Хлопает парус. Скрипит какая-то снасть. Вскрикивает Лазарев:

– Мичман! Корнилов! Докладывайте ответ "Азии"! Разобрали?

– Так точно! Адмирал Кодрингтон поднял сигнал: "Иду давать приказания".

Теперь отчетливо виден оголенный и безлюдный берег Сфактерии. Мрачно высится пятиугольник каменного форта с черными амбразурами.

– Жалкие потомки Сюфрена, – бормочет по соседству с Павлом Степановичем мичман Путятин и жестом показывает на корабли де Риньи. Они пропустили ветер и нарушили дистанцию. Их фрегаты оказались уже позади русского арьергарда.

Морской глаз Нахимова отмечает больше. Французы вынудили и "Гангут" потерять ветер. Отрезанный от "Азова" французскими кораблями, он не скоро догонит флагмана. А это значит, что в бою "Азову" придется тяжко, он будет верный час без поддержки. Нахимов не высказывает вслух свои соображения. Лазарев, конечно, все видит и оценивает, а впрочем, и не к чему сейчас обсуждать.

– Счастливо, – ворчит опять Путятин, – что турки струсили.

– Клевещете на противника, – невозмутимо говорит Павел Степанович. Извольте прислушаться.

Ветер из бухты дует в борт и отчетливо доносит оживленную ружейную трескотню. Не дожидаясь ответа, Нахимов взбирается на фор-марс и кладет на плечо марсового длинную подзорную трубу.

Дымки и огоньки распространяются с низкого турецкого судна, подвигающегося к "Азии". К фрегату "Дармут" спешно возвращается шлюпка. "Ага! "Азия" спустила переговорный флаг. Взлетает новый сигнал. Так и есть. "К атаке!" И это брандер. Зажгли! Какое зловещее темное пламя! Подбирается к "Тридану". Уже порозовели паруса".

Вдруг весь лес турецких мачт опоясывается огнем. Гулкий тяжкий грохот грозовым громом достигает "Азова".

"Ну, теперь нам легко не дадут войти в бухту", – соображает Павел, быстро спускаясь вниз.

– Зажечь фитили! Забить снаряды! Приготовиться к стрельбе с обоих бортов!

Он командует с виду бесстрастно. Не юноша вроде Путятина, и не мальчик, конечно же, как Истомин, выглядывающий в фор-люк с жадным вопросом в глазах. Нет, он – опытный лейтенант. Однако, скрыто от товарищей и подчиненных, и у него сердце трепещет, неровно, торопливо гонит кровь. И у него этот бой первый.

У батареи левого борта матросы бросились плашмя на палубу. Слабо ухнуло ядро и всплеснуло воду, ствол пушки окатился водою. Это начался обстрел с форта. Он уже почти на траверзе.

– Не кланяйсь, не зевай! – кричит лейтенант. – Батарея правого борта!.. Пли!

Ползет пороховой дым и застилает палубу, и, когда его относит ветром, между необычно сдержанными и старательно работающими моряками кровь раненых растекается в пазах и пропитывает скобленые доски.

"Было тридцать семь, осталось тридцать пять", – механически считает своих артиллеристов Павел, отсылая из цепи в крюйт-камере одного матроса на четвертую пушку.

Сто двадцать пять орудий береговых батарей продолжают стрелять по кораблю. "Азову" достается всех больше. Счастье, что турки берут прицел высоко. Пока только в корме одна подводная пробоина. Ее быстро заделывают. Но на верхней палубе повреждения растут.

В лужах крови и воды мокнут клочья парусов и тросов, опаленное тряпье, пустые картузы. Все чаще уносят раненых к лекарям в кают-компанию и церковную палубу; там же в углах под простынями лежат и убитые.