Михаил Емцев - Черный ящик Цереры

• Название: Черный ящик Цереры
• Автор: Михаил Емцев
• Жанр: Научная Фантастика

Сокращенный вариант романа "Море Дирака".

---

Я ушел, а на другой день пришла телеграмма, что Аврак погиб в автомобильной катастрофе. По правде сказать, я тогда только немножко испугался. Но когда умер Орт, я понял, что это страшная штука.

— Орт тоже что-то такое предпринимал?

— Не знаю. После смерти Асторянова он однажды разговаривал со мной. Оказывается, Аврак рассказывал ему и о своем замысле и обо мне тоже. Орт поинтересовался, был ли я в дирекции. Я честно рассказал ему, какая история приключилась с бумагами Асторянова. Евгений Осипович покачал головой, улыбнулся и сказал, что займется этим. Но ему не довелось. Он поехал в Индию, на конгресс, еще куда-то, а когда вернулся, то сразу же началась эта история… Миша, ты что? Ты меня слушаешь?

Мильч замолчал. На лбу его выступил пот, вдохновение требовало больших внутренних сил. Но, кажется, работа сделана чисто, без помарок.

— Нечего сказать, — заговорил Подольский, — все слишком неправдоподобно, чтобы… Не знаю, что и думать даже… Вот только эта формула, она просто гениальна и…

Он растерянно замолчал. Мильч сидел в трагической позе, прикрыв глаза рукой. Вся его фигура выражала отрешенность и усталость. Что ему веселье мира, солнца свет, улыбки звезд… Он человек без будущего.

— Скажи, — осторожно спросил Подольский, — а почему ты решил обратиться именно ко мне? Ведь…

— Примерно по тем же соображениям, которыми руководствовался Аврак, обращаясь ко мне. Человек ты почти одинокий, свободный, ну и… А самое главное, я один со всем этим справиться не могу. Я не ученый, а к Ящику нужно подходить с головой. Его можно разгадать, он совсем не такой страшный, как кажется. Я думаю, у него есть… ну, зацепка что ли, которая его как на крючке держит. Понять ее — и дело в шляпе. Можно будет приступить к бессрочной эксплуатации, соблюдая при этом правила техники безопасности. Никакой тебе вендетты не будет. Но для того, чтобы раскусить Черный Ящик, нужно пошевелить мозгами. А они у меня… Одним словом, ты приглашен в качестве консультанта. Мне, как и президенту Штатов, нужен личный мозговой трест.

— С соблюдением всех правил секретности?

Мильч даже не взглянул на Подольского.

— Мне, конечно, неудобно просить тебя молчать, — сказал он очень тихо и серьезно, — ведь речь идет о моей жизни, а не о твоей.

— Почему? Я тоже находился в контакте с Ящиком и его гнев за разглашение тайны падет на меня. Если падет вообще…

— Сначала на меня. У него строго соблюдается очередность в ликвидации трепачей. Так уже было.

Они закурили и долго сидели молча.

— Ну, ладно, — резко поднявшись, сказал Михаил, — подумаем, как быть. На сегодня хватит чудес. Детальный анализ спектакля проделаем завтра. Бывай.

Подольский ушел, а Мильч остался сидеть за письменным столом.

Похоже, первая птичка клюнула. Хотя, конечно, полной уверенности нет. Мильч вынул стопку оттисков статей из различных физических журналов. Улыбаясь, полистал их, зевнул и громко сказал:

— А что, Рог, не подсунь я тебе случайно пачку научных журналов, ты вряд ли выдал бы столь квалифицированную информацию? Как видишь, без Мильча ты тоже… не очень-то…

Никто ему не ответил — Мильч был один в комнате.

События развивались. Пока это были вялые, ленивые движения, почти не уловимые человеческим глазом, но их проекция в будущее выглядела угрожающе. Она предвещала взрывы и катаклизмы, которые доселе не снились мирным обитателям гавани Институт-де-вакуум.

Подольский показал списанные с ленты Черного Ящика формулы Урманцеву. Сделал он это после нескольких дней мучительных колебаний. Ведь это не его работа, а приходилось выдавать за свою, иначе на свет извлекался бы тот бесконечный хвост вопросов, на которые он не имел права отвечать. Конечно, можно и не показывать Урманцеву. Можно вообще никому не показывать. Но здесь уже срабатывали автоматические рефлексы научного работника. Подольский не мог не обнародовать свою запись — она содержала новое. Новое, следующий шаг по пути к истине!..

Михаил Подольский почувствовал на себе всю неотразимость истины. Он положил свои записи перед Урманцевым и, борясь с удушьем, сказал:

— Во-от…

Валентин Алексеевич отложил в сторону какую-то бумажку, подвинул стопку листов и углубился в чтение. Его лицо постепенно принимало растерянное и доброе выражение, которое появляется у людей, чем-то чрезвычайно увлеченных.

— Здорово! — не прекращая чтения, он хлопнул по столу рукой. — Гениальный ход!

Его глаза быстро бегали по строчкам. Потом он нахмурился, полез в ящик стола, достал логарифмическую линейку, что-то прикинул, неодобрительно повертел головой. Михаил терпеливо ждал. Слишком уж эмоциональный человек Валентин Алексеевич, чтобы устоять перед неотразимостью истины. Сотрудники лаборатории знали, что красота удачного математического решения способна вызвать у него слезы на глазах. Впрочем, сам Урманцев скрывал эту слабость. Он считал, что шествие Истины по холодным мраморным плитам вечности должно совершаться в торжественном молчании.

Будучи очень чувствительным, он считал эмоцию в науке чем-то в высшей степени неприличным.

Дочитав, Урманцев отложил расчеты в сторону и посмотрел на Михаила влюбленными глазами.

— Хорошо, — сухо сказал он, подумав. — Я бы даже сказал, потрясающе. Есть одна ошибка. Использован очень старый метод расчета. Таковой применяли еще до сорокового года, сейчас есть более короткий и верный путь. Затем тут есть одна формула, я ее не знаю, откуда ты ее выцарапал?

— В «Анналах физики», у Берда.

— Не ври. Этой формулы нигде нет. Я сразу понял. Сам получил?

Михаил кивнул и покраснел. Клубок запутывался…

14

Если бы посторонний наблюдатель следил в эти дни за коллективом Института физики вакуума, он обнаружил бы по крайней мере два странных явления. Но, обнаружив их, он все равно остался бы в полном неведении. Это напоминало мимолетную тень на лице собеседника, просуществовавшую доли секунды. Вроде бы она только что была и в то же время… ах, черт, может, это игра воображения! Мелькание солнечных пятен. Но что-то все же было.

Прежде всего, слухи. Они ползли со всех сторон, их источали, кажется, сами стены института. Это не были обычные серые зауряд-слухи, которые составляют ежедневный фон любого учреждения. Не какие-нибудь «Иван Иванович сказал», или «ее видели с… вы меня понимаете?» Нет, дело со слухами в Институте вакуума обстояло иначе.

Не то, что фамилии, но даже местоимения он или она не упоминались. И действие тоже не называлось — в общем, странные были слухи в Институте вакуума. И вот, несмотря на всю эфемерность, призрачность этих слухов, они как-то будоражили и беспокоили научные умы, не обремененные значительной плановой работой. Многие стали раздумывать и гадать, отчего бы это? Некоторые и всерьез задумывались. Уж очень странные это были слухи. У людей оставалось ощущение, будто что-то происходит и в то же время… не совсем. В самый последний момент крепкая нить рассуждений ускользала и в руках ничего не оставалось. Конечно, были и такие, что все на смех подымали. Дескать, все это страхи и прочие трали-вали. Бодрячки-лакировщики. Но их никто не слушал, потому что и раньше, в другие времена, такие бодрячки тоже кудахтали, а все оборачивалось совсем иначе. Оптимизм этих людей на принимали в расчет, понимая, что такие жизнерадостные уверенные люди по статистике должны присутствовать в каждом коллективе. Но не они — определяющая сила. Определяющей силой было то, о чем никто не говорил, но все понимали и прислушивались. Прислушивались и подозревали, ибо подозрение является началом любого научного поиска.

И вот тогда все обратили внимание (и это было второе странное явление в Институте вакуума, которое мог бы заметить беспристрастный посторонний наблюдатель) на то, что в их среде появился выдающийся человек. Конечно, лаборант Мильчевский не претендовал на какую-то особую ведущую роль. Он не заседал на Ученом совете, не собирался защищать диссертацию и не участвовал в диспуте «Физики и лирики», устроенном доктором физико-математических наук Зоей Ложечкиной. Одним словом, ничем таким Мильчевский себя не проявил. Многие говорили, что он даже школы не кончил. Но это уж доподлинная ложь, так как кто-то видел у него зачетную книжку. Но мало ли у кого есть зачетная книжка студента заочного института? Больше половины лаборантов и механиков учатся заочно. И многие успешно кончают. А вот Мильчевский…

Он вдруг как-то взял и возник. И так сразу всем понадобился, так стал в центре и утвердился, что многие просто диву давались, Откуда бы это? И как?

И начинали вспоминать, ломать головы, ахать. Но сходились в одном. Вначале Мильчевского не было. Не было, и все! Будто бы где-то он там работал на задворках у Доркина. Но всего этого можно было не принимать в расчет. Затем стали замечать его дружбу с бывшим циркачом-иллюзионистом. Все они вдвоем да вдвоем. Наконец Мильчевского видели с разными крупными учеными института. Заместитель Орта, милейший Валентин Алексеевич тоже с ним прохаживался бок о бок и под локоток.