Анри Труайя - Александр I

• Название: Александр I
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25377-7

Это было время мистических течений, масонских лож, межконфессионального христианства, Священного союза, Отечественной войны, декабристов, Пушкина и расцвета русской поэзии.

Тогда формировалась русская душа XIX века, ее эмоциональная жизнь. Центральное место в этой эпохе занимала фигура русского царя Александра I, которого Николай Бердяев называл «русским интеллигентом на троне». Но в то же время это был человек, над которым всегда висело подозрение в страшнейшем грехе – отцеубийстве…

Не только жизнь, но и смерть Александра I – загадка для будущих поколений. Народная молва о его кончине превратилась в легенду, достоверность которой пытается выяснить знаменитый французский историк Анри Труайя.

---

Вполне сознавая силу своего влияния на окружение Александра, императрица-мать пытается оказывать давление и на политику сына. В спорах с ним она надменна и категорична – он любезен и уклончив. Иногда ей удается в чем-нибудь убедить его, например отстранить Чарторыйского, но чаще она наталкивается на стену, например в вопросе о злосчастном союзе с Пруссией. Для Александра соблюдать верность этому союзу – дело чести. Его мать, несмотря на свое немецкое происхождение и поклонение Фридриху Великому, этому союзу враждебна. Но особенно резко она протестует против сближения с «корсиканским выскочкой». Очень скоро ее двор становится очагом яростной антинаполеоновской оппозиции, где бурлит критика в адрес императора. Елизавета неприятно поражена, что кампания систематического очернения Александра ведется ее свекровью. 29 августа 1807 года она пишет: «Императрица как мать должна была бы поддерживать сына, защищать его интересы, а она из причуды, из самолюбия (конечно, не по какой-либо другой причине, потому что дурные побуждения ей чужды) уподобилась вождю фронды; все недовольные, а их число велико, сплачиваются вокруг нее, превозносят ее до небес, и никогда еще она не привлекала в Павловск столько народу, как в этом году. Я не могу выразить, до какой степени это меня возмущает». Разумеется, Елизавета и сама не питает никакой симпатии к императору французов, околдовавшему «магическими чарами» ее супруга, но она понимает, что нужно, подавив отвращение, укреплять «необходимый стране мир». Ее слабый голос тонет в хоре осуждающих этот «мир» голосов.

Лагерь врагов Франции с каждым днем приобретает новых сторонников. Генерал Савари, появившись на одном светском собрании, встречает ледяной прием: в глазах русского общества он – «палач герцога Энгиенского», по его приказу жертве заранее была вырыта могила, по его команде прозвучал роковой залп. Елизавета пишет матери: «Чем больше император выказывает преданности своему новому союзнику и чем больше отличает Савари, тем громче крики протеста, и это поистине ужасает». Генерал Коленкур, новый посол Франции в Петербурге, встречен еще более неприветливо. Его подозревают не только в убийстве, но и в похищении герцога Энгиенского. По Петербургу распространяются слухи, граничащие с клеветой. Коленкур вынужден оправдываться перед Александром. Он предъявляет документы, приводит неопровержимые доказательства. Царь вежливо отвечает: «Я уже знаю от моих посланников в Германии, что вы не причастны к этому ужасному делу… Мне приятно вам это сказать». Но, обращаясь с Коленкуром с подчеркнутым доброжелательством, он назначает послом в Париже графа Петра Толстого, непримиримого противника союза с Францией.

Надеясь преодолеть предубежденность русского общества, Коленкур устраивает бесчисленные приемы, обеды, разного рода праздники, расходует суммы, превышающие его содержание, влезает в долги. «Может, мне продать последнюю рубашку?» – пишет он Наполеону. Он держит открытый стол, об искусстве его повара Тардифа по городу ходят легенды, от гостей нет отбоя. В середине февраля к ужину, сервированному на четыреста персон, подают груши по триста франков за штуку, что чрезвычайно уязвляет де Местра. «Я забавляюсь, наблюдая за Коленкуром, – пишет он. – Он знатного происхождения и кичится этим; к тому же он представляет здесь суверена, перед которым трепещет весь мир, наконец, у него шестьсот или семьсот ливров ренты. Он повсюду первый… Однако внешним блеском не скроешь ординарности, да и держится он скованно, точно его суставы из латуни». Действительно, расточительность и гостеприимство не помогают Коленкуру переломить неприязнь высшего общества. Александр лукавит, уверяя посла Наполеона: «Вы имеете большой успех в высшем обществе, вы победили самых предубежденных». На самом деле в придворных кругах резко обостряется недовольство Францией, ее представителем и самим царем, который, упорствуя, продолжает идти по «дурной дорожке». Враждебность императрицы-матери по отношению к Франции достигает апогея при известии о женитьбе старшего брата Наполеона Жерома на принцессе Екатерине Вюртембергской: через этот брак мать русского царя становилась теткой вульгарного Бонапарта! Многочисленные французские эмигранты-роялисты, ставшие офицерами русской гвардии, а также представители государей, свергнутых и ограбленных Наполеоном, подливают масла в огонь. «Несомненно, – пишет один из них, Роже де Дама, – что сегодня этой империей правит Бонапарт, распоряжаясь ее делами так, словно это какая-нибудь французская провинция, а царь всего лишь ее префект». Среди недругов Наполеона и выходцы из балтийских стран, многими узами связанные с Германией, и немалое число прусских офицеров, перешедших под знамена Александра после расформирования армии Фридриха-Вильгельма III. Антинаполеоновски настроена и гвардия. Когда в сентябре 1807 года Александр вводит в русской армии новую униформу, заменив узкие мундиры австрийского образца более удобной и элегантной военной формой, принятой в наполеоновской армии, гвардия открыто возмущается «французской ливреей». Подозрительно все, хоть как-то связанное с Наполеоном. В гостиных говорят по-французски, с удовольствием читают французские романы, подражают французской моде в прическах и нарядах, аплодируют выступающим на русской сцене замечательным французским актерам – и проклинают «Бонапарта», нового властелина Франции, недостойного наследника французской культуры.

Если двор и армия недовольны потому, что оскорблена их честь, то помещиков и предпринимателей заботят материальные интересы. После того как Англия отклонила посредничество России в переговорах с Францией, Александр вынужден, в соответствии с Тильзитским договором, порвать дипломатические отношения с Англией и присоединиться к континентальной блокаде. Но Англия – главный рынок сбыта для России, куда издавна она вывозила большую часть своего сырья: железо, пеньку, лес, лен, смолу, сало, зерно, поташ, кожу, воск, конский волос… В 1802 году общий экспорт из Петербурга составил 30 миллионов рублей, из которых на Англию приходилось 17 миллионов, а на Францию всего 500 тысяч. В том же году из 986 торговых судов, вошедших в порт Петербурга, 477 были английскими и всего 5 французскими. Закрытие спасительных для России английских рынков не зря тревожит деловых людей. Очень скоро наступает экономический и финансовый застой. Вывоз хлеба сокращается на 4/5, торговые договоры расторгаются, банковские операции затруднены, ассигнации обесцениваются, цены растут, сбережения тают. Экспорт во Францию слишком незначителен и не может компенсировать ущерб. Все это тяжело отражается на торговом и платежном балансе России. Контрабандная торговля, ведущаяся под американским и шведским прикрытием, не улучшает положения. На товары, доставляемые контрабандным путем, – мешки с сахаром, тюки с хлопком – введен запретительный тариф. Многие промышленные товары исчезают с рынка. Всем приходится во всем себя ограничивать. В Петербурге на светских приемах, балах, ужинах, маскарадах царит атмосфера озлобленности против государя. Его винят и в трудностях повседневной жизни, и в подчинении русской политики желаниям Бонапарта. Для петербургской знати враг не Франция, враг – французский император.

Московское барство настроено иначе. В древней русской столице считают, что за все в ответе Франция. Образ действий царя порицают не оттого, что вдаются в политические тонкости, а движимые исконным московским патриотизмом. Во все времена Москва – хранительница русской старины противопоставляла себя Петербургу – городу будущего на европейский манер. В Москве все дышит азиатским прошлым империи. Этот город, выросший вокруг краснокаменных стен Кремля, – причудливое скопление барских домов, стоящих в глубине запущенных парков, изб, окруженных огородами, церквей с разноцветными куполами, рынков под открытым небом, огромных пустырей, соседствующих с дворцами, украшенными античными портиками. Извилистые улочки, большая часть которых не имеет ни мостовых, ни тротуаров, заполняет пестрая толпа, где среди бородатых, обутых в сапоги мужиков и баб в ярких платьях и цветастых платках прохаживаются напудренные и напомаженные молодые франты и красавицы, причесанные по французской моде. Петербург – город сановников и чиновников, Москва – город вельмож, отошедших от дел или впавших в немилость, город всех тех, кто не ищет наград и чинов и плетению придворных интриг предпочитает мирное патриархальное житье и независимость как в общественной, так и в домашней жизни. В Петербурге – борьба честолюбий. В Москве – беспечная жизнь на широкую ногу. Гостеприимство не знает границ. Бесчисленная челядь обслуживает знатные семьи. В доме Шереметева 300 слуг, в доме Строганова – 600. Живут открытым домом. У Алексея Орлова с утра до вечера накрыт стол на 150–300 персон, и любой дворянин здесь желанный гость. Каждый вечер в каком-нибудь из особняков московских бар устраивается ужин, бал или маскарад. Оркестры – и великолепные – состоят из крепостных музыкантов. «Всю зиму, – отмечает в „Воспоминаниях“ Вигель, – в Москве не прекращался вечный карнавал». В четырнадцати дворцах есть театральные залы. У Апраксина выступает мадемуазель Жорж и ее русская соперница Семенова. Но в большинстве своем актеры-любители, которые играют все подряд: трагедии, комедии, водевили, и всегда на французском языке. Кроме театра, излюбленные развлечения – катание на санях по льду Москвы-реки, петушиные бои, собрания в Английском клубе или охота в окрестностях Москвы.