Андрей Стерхов - Быть драконом

• Название: Быть драконом
• Автор: Андрей Стерхов
• Издательство: Издательство АЛЬФА-КНИГА
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-93556-951-8

Если вам кто-то скажет, что драконов нет, — не верьте. Кто так говорит, либо не в курсе, либо врет. Драконы существуют. Факт, существуют! Я знаю, о чем говорю, я сам дракон. Скажу больше: я — золотой дракон. Живу в Сибири, гоняю по улицам Города на битой тачке, знаюсь с Иными и стараюсь везде и во всем утверждать справедливость. А еще я владею сыскным агентством, и если однажды Запредельное навалится на вас по полной программе, обращайтесь — чем смогу, помогу. Во всяком случае, постараюсь. Потому что я добрый дракон, порою слишком добрый. Для порядочных людей, конечно, добрый. Для тех же, кто попадает в мой актуальный Список, я — зло воплощенное. Вы спросите, что это за Список? Могу рассказать. И о Списке могу, и о многом другом. Усаживайтесь поудобнее и слушайте, я начинаю…

---

Однокомнатная квартира Евгения Антонова по прозвищу Демон не походила на человеческое жильё, скорее — на мастерскую художника. Мебели было очень мало — стол, кресло, два стула. Это всё. Зато имелись: мольберты с неоконченными работами, сваленные в кучу холсты, рамы разных размеров, листы с эскизами, на столе — кисти, тюбики, банки с красками, бутыли с какой-то химией, прочая дребедень из той же песни. А на стенах — плакаты разных времён и народов, графические работы и картины, написанные маслом. В воздухе присутствовал дурманящий запах ацетона. И ещё скипидара. Жильём же не пахло. И в переносном смысле и в прямом. Правда, в углу стоял холодильник, но ничего съестного в нём не было. Абсолютно.

«Тут не живут, тут работают, — окончательно решил я, шаря взглядом по пустым лоткам и полкам. — А в последнее время даже и не работают».

Заглянув в морозильную камеру, я обнаружил две неаппетитного вида картонных коробки. Сначала подумал, что лекарство, но потом прочитал на упаковке: «CRYOLASER. Картриджи хладагента оксид азота».

«Я был прав, — подумалось мне, — У него всё-таки есть портативный криохирургический аппарат».

Прав-то я был прав, только что толку?

Побродив ещё какое-то время по квартире, я понял, что ничего мне здесь не светит. Надеяться на то, что Антонов-Демон вдруг заявится, было глупо.

«Что ему тут делать? — рассуждал я. — Ему сейчас не до своей мазни. Он сейчас в иных эмпириях витает. У него на уме встреча с Хозяином. Хочет силой потусторонней разжиться и все свои проблемы — житейские и ментальные — на раз решить».

Проклиная свою нерасторопность, я пошёл на выход, но едва взялся за ручку двери, вдруг почувствовал: что-то не так.

Какие-то магические флюиды тянули меня назад, в комнату

Тянули настойчиво.

Я не стал сопротивляться родному бессознательному и вернулся. Встал посреди комнаты и, полностью раскрывшись, прислушался к своим ощущениям.

Сила исходила от одной из картин, висящих на стене.

Это было мрачное по сюжету полотно: воин-легионер вспарывал коротким мечом живот привязанного к столбу пленника. Рваную плоть, море крови и выпадающий на зрители ливер автор выписал с фотографической точностью. Подписана была картина фирменной аббревиатурой «ДЧХ»

Известно, что картины великих мастеров по Силе не уступают иным волшебным артефактам. Лично я знаю несколько таких картин, одна из них — «Жалость» Уильяма Блейка. Могу закрыть глаза, и сходу представить: на земле неподвижно лежит безучастная ко всему женщина, а две другие несутся по тёмно-синему небу на слепых конях. И ночь, и ветер, и звёзд ночных полёт. И ещё развивающиеся волосы наездниц. У одной из них в руках крошечный ребёнок, и она, склоняясь, показывает его той, что лежит на земле. Будто хвалится.

Эта картина — иллюстрация к «Макбету» Шекспира. Если точнее, то к тому эпизоду, где герой размышляет о последствиях убийства Дункана:

И жалость, как младенец обнаженный
Верхом на вихре или херувим,
Несущийся на скакуне воздушном,
Повеет страшной вестью в каждый глаз,
Чтоб ветер утонул в слезах.

Даже репродукции этого полотна имеют заряд не меньше пятидесяти кроулей. А подлинник, говорят, так и вообще — атомная бомба. Силён Блейк. Нет спору, силён. Я потому Блейка знаю, что стихи его люблю. Ведь он же ещё и поэт. Кто «Мертвеца» Джармуша смотрел, тот в курсе. Поэт. И поэт отличный. Большой мастер.

А вот Евгений Антонов по прозвищу Демон ни коим образом не тянул на звание мастера. Неплохой ремесленник и только. Даже судя по этой его картине: за натурализм исполнения можно поставить оценку «отлично», но, как говорит в подобных случаях моя грамотная помощница Лера, тема не раскрыта. Мученика, к примеру, жалко не было. Ничуть. Выражение лица у него такое, будто он получает наслаждение от всего происходящего. Чего такого мазохиста жалеть? А палач выглядел каким-то бесстрастным, ни ожесточения не было в его лице, ни сострадания — так, мясник на рынке, равнодушно разделывающий замороженную тушу. В общем, картина не вызывала никаких эмоций, помимо понятного физиологического омерзения. Нормальная реакция на это полотно — закрыть глаза и отвернуться. И я искренне не понимал, почему от него веет Силой.

До тех пор не понимал, пока, ведомый интуитивным порывом, не снял картину с гвоздя.

Тут-то секрет и открылся.

За картиной прятался вмонтированный в стену сейф. Стало ясно, что магические флюиды излучает вовсе не картина, а некий предмет, сокрытый в тайнике.

«Вот она где, Чаша долголетия, — смекнул я, постучав рукояткой пистолета по дверке сейфа. — А может и не только Чаша, но и все остальные артефакты».

Сейф был из дорогих, с кодовым замком, такой Ключом Лао Шаня не вскроешь. Был бы я при Силе, снял бы комбинацию заклинанием и произвёл изъятие украденных вещей без шума и понятых. Изъял бы, и на том бы вся эта безобразная история, пожалуй, и закончилось. Но только Силы у меня на данную минуту было по-прежнему ноль целых кроулей и ноль десятых. Даже полученную от Михея Процентщика в качестве аванса и ту истратил. До последней капли.

Оставалось одно — набраться терпения, затаиться и ждать, когда Антонов-Демон явится за артефактами. В том, что должен придти, теперь не сомневался — без этих предметов Силы провести чёрную службу невозможно.

Я глянул на часы (была уже четверть девятого), скинул с кресла свёрнутый в рулон матрас, расположился и начал ждать.

Чтобы ненароком не уснуть, разглядывал плакаты. Вернее один плакат. Это был креатив времён студенческой революции 1968 года, и там так: по красному полю бредёт в пустоту стадо понурых баранов и надпись на французском «Retour a la normale».

«Возвращение к норме», — перевёл я и усмехнулся.

На самом деле стало смешно. Лидеры «революции троечников» считали обывателей пустоголовыми баранами, но когда повзрослели, благополучно встроились в ненавистную систему, заняли приличные государственные посты и возглавили стадо. Теперь уже сами посылают войска в депрессивные кварталы разгонять буйных алжирских парней. Разве не смешно?

Смешно и навевает на определённые мысли.

Только не суждено мне развить эти мысли, поскольку Антонов-Демон пришёл уже через семь минуть. В восемь двадцать две. Я, честно говоря, не ожидал, что всё случится так скоро.

Пока он щёлкал замками, я успел снять пистолет с предохранителя и отойти к зашторенному окну.

Когда его я увидел, вначале не понял, отчего у него такое прозвище — Демон. В его внешности не было ничего демонического. Среднего роста тридцатилетний мужчина с ранней плешью и невыразительными чертами лица. Лицо, пожалуй, даже какое-то простоватое, не породистое ничуть. Из толпы такое не выделишь, а второй раз встретишь, не узнаешь.

В одежде я тоже никаких претензий на исключительность не заметил: потёртые джинсы, серая майка и болотного цвета ветровка.

Человек как человек, ничего особенного.

— Ты кто? — спокойно, ничем не выдав своего удивления, спросил он.

— Тот, кто тебя остановит, — ответил я, поднимая пистолет.

После секундного замешательства он меня поправил:

— Ты труп.

Произнёс так, что стало понятно — дай волю, убьёт.

Иные буйные носятся с воплями «Поубиваю всех, порешу», и эти вопли истошные только смех вызывают и ничего кроме. А этот вроде тихо сказал, но у меня сразу мурашки по коже пошли. Голос его никак не сочетался с ординарной внешностью, был убедительным и властным. Ладно голос — в глазах, до этого тусклых, будто молния сверкнула. Парень был не так прост. Совсем не прост.

«Нет, не зря у него у него такое прозвище, — рассудил я. — Ох, не зря. Псих в натуре. Маньяк. Такой на самом деле может проникнуться, войти в транс и отбарабанить заклинание на „ять“. А уж про то, что потом вытворит, и подумать страшно».

Чтобы скрыть свою озабоченность, я скептически улыбнулся:

— Убьёшь, говоришь? Ну-ну. — Затем стёр с лица ухмылку и спросил вполне серьёзно: — Что, Женя-мальчик, понравилось убивать? Во вкус вошёл?

За ним не заржавело.

— Не твое собачье дело, — отмерил он мне.

Вот так вот грубо.

Впрочем, его раздражение можно было понять. Заявилось какое-то чудо незваное, пушкой размахивает, странное говорит. Будешь тут раздражаться. Но только мне его недовольство было до одного места.

— Слушай ты, несуразное дитя перестройки, а чего ты всех так ненавидишь? — спросил я. — Ты же человек. Тебе дано любить. Почему вместо того, чтобы любить, убиваешь?

Помолчав, он произнёс:

— Слабаки и неудачники должны уйти, — Даже скорее не произнёс — изрёк. И добавил в том же высокомерно-назидательном тоне: — Вот первая заповедь любви.

Я хлопнул себя свободной рукой по лбу.

— А-а, ну да, ну да. Как же это я мог забыть. Ведь Gott ist tot. Бог умер. Теперь ты, Женя-мальчик, будешь у нас вместо Бога. Теперь ты будешь подталкивать падающих, раздавать испытания и снисходительно взирать на простёртые к тебе руки. Нравится взирать на простёртые руки? Тащишься от этого? А, Женя-мальчик?