Борис Полевой - Глубокий тыл

• Название: Глубокий тыл
• Автор: Борис Полевой
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Действие романа развертывается в разгар войны. Советские войска только что очистили город от фашистских захватчиков. Война бушует еще совсем рядом, еще бомбит город гитлеровская авиация, а на территории сожженной, разрушенной и стынущей в снегах ткацкой фабрики уже закипает трудовая жизнь.

Писатель рисует судьбу семьи потомственных русских пролетариев Калининых. Замечательные люди вышли из этой семьи — даровитые народные умельцы, мастера своего дела, отважные воины. Мы входим в круг их интересов и забот, радостей, горестей, сложных семейных и общественных отношений.

---

— Сексопил?.. Постой, я что-то такое слыхала… Вероятно, лекарство какое-то новое. Но в наш медсанбат такого еще не присылали.

— Лекарство? Вот уж нет! Говорят, у меня сексапильная внешность, понимаешь? Внешность и лекарство, фу, какая чушь!

— Какой же чудак тебе это сказал? Твой жених?.

— Лебедев? Ну, он и слова такого не знает. Это же режиссер-оператор Руслан Лаврентьевич, он о нас с Зиной фильм делает… Мамочка, только не удивляйся: мне кажется, он в меня случайно немножко влюбился и…

Но после «и» Галка поставила точку. Она не решилась сказать матери, что этот выдающийся человек, с которым все, даже тетя Анна, разговаривают с почтением, сегодня, снимая девушек, улучил минутку и несколько смущенно, что глазастая Галка, разумеется, заметила, признался ей, что ему, после жены конечно, никто так не нравится, как она. И еще более смущенно и таинственно пригласил ее вечером на берег Волги, туда, где вчера снимали, как подружки катаются в лодке.

Ведь это подумать только: ей назначили свидание! И кто?! Тот самый милый, умный, веселый Руслан Лаврентьевич, у которого такая красавица жена. Чем старательней Галка смотрела на него во время съемок, тем больше он ей нравился: весь какой-то особенный, седой и с молодым, розовым лицом, говорящий так, как никто из знакомых не говорил, державшийся так, как никто из окружающих не держался. Он стремительно ворвался в Галкину душу и сразу заслонил собой и скромного Илюшу Лебедева, друзей и подружек, и все, что обычно занимало и волновало девушку. Все эти дни она думала о Красницком, а сегодня видела его даже во сне.

Свидание! Это слово так и рвалось у нее с языка. Но она знала, что если с мамой, пожалуй, еще можно разговаривать, как женщине с женщиной, то с бабушкой такой разговор не выйдет. Та, чего доброго, возьмет да и запрет Галку в комнате или, еще того хуже, осуществит свою угрозу и пожалуется в парторганизацию кинофабрики. Выйдет страшный скандал.

И так как о предстоящем никому не было сказано ни слова, девушка была до краев переполнена ожиданием. Рассказы матери о ее юности она слушала рассеянно. Вот когда бабушка начинает вспоминать, — другое дело: «В пятом году мы баррикадами все фабричные ворота загородили и этих кровососов Холодовых со двора по шее. Своя власть — Совет рабочих депутатов…», «Они железнодорожное полотно у переезда разобрали и ждут… А рельсы уже гудут, и виден он, этот проклятый поезд с карателями…», «…казаки пронеслись мимо, аж потом конским пахнуло, а я лежу в траве ни жива ни мертва…» — и прочее такое. Это да! Слушаешь, будто книгу читаешь. И даже как-то жалко, что ты не сможешь стать старой большевичкой. А вот почему мама с такой светлой радостью вспоминает свои комсомольские годы, Галке понять еще трудно. Подумаешь, дело: пели песни, читали «Азбуку коммунизма», разгружали дрова, ходили на маевки, учились на рабфаках. А «комса», «шамовка», «бузотер» и иные подобные словечки, появлявшиеся на языке у матери, когда та углублялась в воспоминания, Галку только удивляли: разве так говорят?..

Теперь, возвращаясь домой, они шли мимо развалин прядильной, мимо сгоревшего клуба «Текстильщик». Тут даже и в жару людно. Иные из встречных останавливались, оглядывались. Может быть, облик этой полной, немолодой женщины в военной форме будил какие-то давние, полузабытые воспоминания. Но майор медицинской службы так мало походил на стройную ткачиху Татьяну Калинину, что прохожий, посмотрев им вслед, так ничего и не вспомнив, шел себе дальше по своим делам.

— Я вот, доченька, все думаю, как хорошо, что мне удалось тебя и всех вас повидать. В разгар войны — это такое счастье!.. Если бы еще хоть на минутку взглянуть на нашу Белочку. Как-то она там, что-то поделывает, моя хорошая?..

— Как что? Мы ж тебе с дедом весь вечер про нее рассказывали. Ты ж уж знаешь: теперь она выполняет важное боевое задание… — И без всякого перехода Галка вдруг спрашивает: — Мама, ты изучила весь мой гардероб, какое платье мне больше к лицу? Фисташковое крепдешиновое или то простенькое, шерстяное?

— Тебе, Галочка, все к лицу, — улыбнулась мать и вздохнула. — Ах, как хотелось бы мне погулять с вами обеими! Я бы спокойная уехала на новый фронт, под эту самую Ржаву.

5

Под утро, когда над развалинами старинного русского города Ржавы, который год назад был одним из красивейших в верховьях Волги, еще только занималась заря, к зданию немецкой военной комендатуры подкатил военный мотоцикл с прицепом. С седла соскочил высокий белокурый обер-лейтенант в очках, в черном клеенчатом плаще. Из железной калоши машины вылезла худенькая белокурая девушка в старом, заношенном ватнике. Ее утомленный вид, запыленная одежда, резиновые сапога, перепачканные в глине, — все это говорило, что она проделала длинный и нелегкий путь. Приказав часовому у входа приглядеть за машиной, офицер довольно бесцеремонно скомандовал девушке идти вперед, и сам, шурша плащом, вошел вслед за ней в приемную комендатуры.

Дежурный, в этот ранний час дремавший у стола в большой пустой комнате, увидев вошедшего, вскочил, вытянулся, стукнул каблуками.

— Господин обер-лейтенант…

— Вольно… Когда будет господин военный комендант? — спросил офицер.

— Подполковник придет… — дежурный посмотрел на круглые конторские часы, висевшие на стене, — придет через двадцать пять минут. Он всегда точен, господин обер-лейтенант.

— Садитесь! — сурово приказал офицер девушке, указывая на жесткий дубовый диван для посетителей, видимо попавший в комендатуру из какого-нибудь вокзального зала ожидания.

Девушка села, устало прислонилась к спинке, закрыла глаза. Белокурая голова ее сразу опустилась, длинная коса свесилась на грудь, бледные, запыленные губы приоткрылись, обнажив рядок мелких белых зубов. Она уснула.

Офицер потребовал бумагу, присел к столу, принялся писать. Потом он сложил написанное, достал из подсумка конверт со штампом, запечатал и протянул дежурному.

— Передадите коменданту… Эту девицу мы задержали вчера в леске, в районе бывшего аэродрома. Она немка, бежала из Верхневолжска, долго бродила по болотам, прежде чем ей удалось перейти к нам… Подробности изложены в рапорте. Она отлично говорит по-немецки, и командир приказал мне лично доставить ее к вам… Прошу также: передайте подполковнику просьбу моего шефа прислать ему еще один ящик этого трофейного грузинского вина. Я позабыл его название, как-то на букву «ц». Ну, то, которое вы нам уже посылали. Очень хорошее вино!.. К сожалению, лишен возможности лично засвидетельствовать уважение господину коменданту… Мне при-казано к восьми быть в части.

— Л как у рас там сейчас, в районе аэродрома?

— Успешно отбиваем атаки. Русские несут колоссальные потери, но… — Офицер снизил голос: — Вы сами уже ощущаете…

— М-да, не прошлый год. Авиация еще терпима, но артиллерия… Этот вчерашний огневой налет, знаете, тут…

— Тшш, не забывайте: она отлично понимает по-немецки и, кто знает, может быть, не так уж крепко уснула…

— О, будьте покойны, господин обер-лейте-нант, школа господина коменданта… Я никогда, даже при своих, не скажу ничего лишнего… А хорошенькая, между прочим, девчонка.

— Да, кажется, ничего… Много работы?

— Ужас!.. Прибывают новые части, и всех их приходится расселять в этой каменоломне… Это как, помните, в той старой сказочке, забыл, чья она, кажется, братьев Гримм, когда надо было перевезти через реку на другой берег волка, козла и капусту.

— Извините, я тороплюсь. Хайль Гитлер!

— Хайль!

И вот уже взревел и затих на улице мотоцикл. Слышны только звуки отдельных выстрелов да сонное дыхание девушки. Дежурный долго смотрит на нее. Спит она крепко, но беспокойно и иногда тихонько вскрикивает. А вот сонные губы ее что-то зашептали. Дежурный настораживается и слышит: «Мейн гот, мейн гот!» «Ишь, — размышляет он, — родилась в этой безбожной стране, где много церквей переделали в клубы, где в деревнях в них хранят зерно, а вот уснула и на родном языке поминает бога! Ясно, она где-то долго скиталась. Лицо у нее белое, а уши, шея — коричневые, должно быть, позабыли о мыле… Вот она во сне почмокала губами. Может быть, хочет есть?»

Дежурный поднимает с пола двухэтажную свою манерку. В ней осталось немножко остывшего бобового супа и рисовая каша на донышке.

Солдат подходит к девушке, ставит все это возле нее на диван, кладет сверху ложку, а сам садится на место. Девушка открывает глаза. Она приятно изумлена.

— Ах, данке шен, — произносит она слабым голосом и принимается за еду с такой жадностью, что сразу видно, как она голодна.

— Это верно, что русские там у себя умирают с голода? — спрашивает дежурный, вспомнив статейку, недавно прочитанную в какой-то военной газете. — Едят людей?

Продолжая посылать в рот ложку за ложкой, девушка слегка улыбается.