Людвиг Мойзиш - Операция «Цицерон»

• Название: Операция «Цицерон»
• Автор: Людвиг Мойзиш
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны СССР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1957

Автор книги «Операция „Цицерон“» Л. Мойзиш, несмотря на подозрительную фамилию, был арийцем. В годы второй мировой войны он занимал должность атташе немецкого посольства в Турции, являясь в то же время сотрудником одной из разведывательных служб Третьего Рейха.

Мойзиш утверждает, что описываемые им события действительно произошли в 1943–1944 гг., когда немецкая разведка получила доступ к совершенно секретным документам английского посольства в Анкаре.

Нельзя не отметить, что Мойзиш последовательно старается обелить свою разведывательную деятельность и представить в благоприятном свете военного преступника Франца фон Папена – посла нацистской Германии в Турции. Фон Папен выглядит в книге Мойзиша гуманным, благородным человеком, обиженным руководителями Германии, и даже чуть ли не противником гитлеровского режима. Впрочем, в наши дни есть достаточно источников информации, позволяющих судить о подобных людях объективно.

Операция «Цицерон» – пожалуй, самое выдающееся событие в той загадочной, тайной и безмолвной борьбе, которая ни на минуту не прекращалась в течение шести долгих лет войны. Развернулась эта операция Турции в период с октября 1943 по апрель 1944 года.

---

– Очень, – ответила она с улыбкой.

Я держался в стороне, внимательно прислушиваясь к их разговору. Оба они, казалось, совсем забыли о моем существовании.

Цицерон, заплатив за свои рубашки из огромной пачки банкнот, среди которых я заметил много десятифунтовых, вышел из магазина раньше нас. Уходя, он подчеркнуто вежливо раскланялся с Элизабет. Потом, когда никто не смотрел на нас, он понимающе подмигнул мне и многозначительно улыбнулся.

Ни он, ни я не подозревали, что через несколько дней Элизабет суждено будет решить судьбу нас обоих. А она, конечно, не представляла, что этот пожилой, дружески расположенный к ней человек и есть тот самый Цицерон, о котором она спрашивала меня.

Насколько мне известно, это была единственная встреча Цицерона и Элизабет.

Наконец, фон Папен получил ответ от отца Элизабет. Задержка объяснялась тем, что его неожиданно перевели в Будапешт. Кроме того, у него серьезно заболела жена. По этим причинам он мог забрать дочь только после пасхи. Извинившись за промедление с ответом, он благодарил посла за заботу о дочери и выражал глубокое беспокойство об её здоровье.

Я был в восторге, что после пасхи избавлюсь от Элизабет. Ждать оставалось недолго. К тому же она стала вести себя гораздо лучше: начала следить за своей внешностью, стала более уравновешенной, чем прежде, а по временам даже жизнерадостной. Но иногда Элизабет, задумавшись, останавливала на мне какой-то странный, пристальный взгляд, и я чувствовал, что она хочет, но не решается спросить меня о чем-то.

Один незначительный случай должен был бы навести меня на правильную мысль, однако в то время я не придал ему значения.

Было прекрасное весеннее утро. Работы было мало, и Элизабет, воспользовавшись этим, вежливо попросила меня уделить несколько минут её другу-летчику, человеку, которого я назвал Гансом. Она сказала, что он ищет работу. Он не очень заинтересован в заработке, хотя, конечно, деньги, полученные сверх скудного пособия, которое выделяет ему посольство, были бы не лишними. В основном же Гансу хотелось иметь какое-нибудь постоянное занятие, так как ему надоело бездельничать. Не могу ли я найти для него какую-нибудь работу в своем отделе? Или, если это невозможно, не пожелаю ли я взять его в качестве шофера?

Очевидно, она очень хотела помочь молодому человеку, и, конечно, я вспомнил сплетню о её связи с одним из летчиков. Я согласился поговорить с ним.

На следующий день оба летчика пришли ко мне на службу. Это был первый случай, когда я разговаривал с ними, хотя видел их раньше. Они скромно, даже несколько застенчиво сели и закурили сигареты, которые я предложил им. Разглагольствуя об отечестве, о долге солдата и своем желании вернуться на фронт и сражаться за фюрера, они отняли у меня массу времени. К сожалению, они были интернированы и к тому же дали слово послу, иначе они давно бы уже бежали из Турции, уверяли они.

Наконец, они заговорили о деле и спросили меня, не могу ли я дать им работу. Неважно, какая это работа, лишь бы им хватало на сигареты. Но их цель даже и не в этом. Они хотели только быть полезными Германии. От Элизабет они узнали о моей необыкновенной доброте – я, дескать, один из немногих в посольстве, кто не откажется помочь человеку… и вот они рискнули обратиться ко мне с просьбой.

Я дал им закончить эту довольно продолжительную речь, стараясь составить о них свое мнение. Наконец, я ответил, что как бы я ни хотел, я не в состоянии ничего сделать для них. Они не могут получить никакой работы в посольстве без специального разрешения министерства иностранных дел, даже если эта работа совсем не оплачивается.

Но не мог ли я взять одного из них в качестве своего личного шофера? Конечно, мне не потребуется на это разрешения Берлина, и я могу взять кого-либо из них, тем более, что оба они прекрасные механики по автоделу. Но я сказал, что, как ни печально, это тоже совершенно исключено.

Они неохотно ушли от меня. Я же был рад выпроводить их – ни один из них мне не нравился. В их поведении было что-то странное, хотя оба они были очень вежливы и даже раболепны.

Элизабет никогда больше не упоминала о летчиках, но её поведение не оставляло ни малейшего сомнения, что девушку глубоко задел мой отказ помочь её друзьям.

В то же самое утро, когда я проходил по посольскому саду, направляясь к себе домой завтракать, ко мне обратился наш военно-воздушный атташе. Оказывается, он заметил летчиков, выходивших из моего отдела. Он спросил меня, знаю ли я, что об этих двух летчиках в штаб военно-воздушных сил послан официальный запрос. В их рассказах о знаменитой вынужденной посадке слишком много противоречий. Больше того, продолжал военно-воздушный атташе, он слышал, что у них слишком дружеские отношения с моим секретарем. Учитывая предстоящее расследование, не лучше ли мне приказать ей положить конец этой сомнительной дружбе. Он хотел придти ко мне в кабинет и рассказать обо всем этом там, но по совершенно понятным причинам решил не говорить в присутствии Элизабет.

– Мне кажется, генерал, уже давно пора раз и навсегда выяснить этот вопрос, – сказал я. – Об этих двух парнях болтают всякое. Насколько мне помнится, официальный запрос был отослан в прошлом году. Но как я могу приказать своему секретарю не видеться с ними, когда мы всё ещё не получили ответа? Если эти люди окажутся теми, за кого они себя выдают, меня обвинят в злостной клевете, а это серьезное дело. Между нами говоря, мне они нравятся не больше, чем вам. Но едва ли это достаточное основание для того, чтобы запретить Элизабет обедать с ними. Кстати, они заходили ко мне сегодня утром и просили работы.

– Что же вы им сказали? – спросил генерал.

– Я очень вежливо ответил, что ничем не могу им помочь.

– Правильно. Я рад, что вы так ответили. Я жду ответа на свой запрос со дня на день и извещу вас, как только он будет получен.

Я поблагодарил генерала и пошел завтракать. Еще одна гора свалилась с моих плеч.

Но через несколько дней у меня в кабинете опять произошла досадная сцена: Элизабет снова заливалась слезами. На этот раз я был, пожалуй, немного виноват.

Больше недели Шнюрхен находилась в отпуске, и, как я уже сказал, Элизабет прекрасно справлялась с дополнительной работой. Она оказалась гораздо более надежным человеком, чем я ожидал. Мне приходилось оставлять на неё свой кабинет в течение многих часов подряд, когда я бывал у посла или на служебных совещаниях. В мое отсутствие она вполне удовлетворительно выполняла все, что требовалось. Кстати, к этому времени она уже довольно хорошо была информирована о характере операции «Цицерон», хотя ничего не знала о деталях.

Затем возвратилась Шнюрхен и снова взяла на себя основную часть работы, оставаясь такой же надежной и пунктуальной, как всегда. А Элизабет вернулась к переводам из иностранной прессы. Несмотря на отличное знание языков, она всегда очень плохо выполняла эту работу, вероятно, потому, что она просто ненавидела ее. Ее переводы, переписанные на машинке, были полны опечаток, грамматических ошибок и грубых искажений текста. Я сам всегда исправлял эти ошибки, причем никогда не бранил Элизабет. Мне не хотелось лишних сцен. Но в то утро её перевод был так плох, что я потерял терпение.

– Мне не нужна такая работа, – сказал я с раздражением. – Здесь одни идиотские ошибки. Я прекрасно знаю, что вы можете переводить лучше. Вам придется сделать все сначала.

Я сунул ей перевод обратно, но тотчас же понял, что допустил ошибку. Мне не следовало выходить из себя. В конце концов, ведь скоро она уедет.

Лицо Элизабет побелело от злости. Она взяла отпечатанные на машинке листы, уничтожающе посмотрела на меня и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. В передней она с яростью разорвала перевод на мелкие кусочки, а затем бросилась в кресло и разразилась слезами. Ее рыдания доносились до моего кабинета. Я вышел к ней.

– Послушайте, Эльза, – сказал я подчеркнуто спокойно, – постарайтесь же быть более благоразумной. Всем нам приходится мириться с тем, что нам иногда выговаривают. Неужели вы думаете, что посол не бранит меня, если я что-нибудь делаю не так?

– Дело не в этом, – отвечала она сквозь рыдания. – Обидно, что вы мне не доверяете. Ничего, кроме этих ужасных, скучнейших переводов. Я больше не вынесу этого. Неужели вы не позволите мне выполнять какую-нибудь настоящую работу?

Я не знал, что делать с этим истеричным существом. Наверное, благоразумнее всего было быть твердым и вместе с тем добрым. С Элизабет могло произойти нервное потрясение, поэтому я должен был обращаться с ней как можно более деликатно. Но на этот раз я был слишком раздражен. Кроме того, я уже прибегал к этому раньше, а сценам не было конца.

– Если вам не нравится работать здесь, можете ехать обратно в Софию. Я постараюсь немедленно устроить это.