Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24

• Название: НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24
• Автор: Кир Булычев
• Издательство: Издательство «Знание»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1981

Нравственный поиск личности, оказавшейся в невероятных условиях, ответственность творческой личности перед временем и обществом, перед своим талантом — эти и другие проблемы поднимают авторы данного сборника. В нем участвуют как признанные мастера советской фантастики (Кир Булычев, Р. Подольный, Г. Прашкевич), так и начинающие авторы (Г. Панизовская, Г. Угаров). Зарубежная фантастика представлена рассказами П. Андерсона, Р. Брэдбери, Р. Силверберга. В разделе публицистики Евг. Брандис и Е. Парнов рассказывают о творчестве выдающегося писателя-фантаста И. А. Ефремова.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Веснин вздохнул. Сам он не успел загадать желание. Не желание же это в конце концов — сломать судьбу… Время на это надо.

Пугая Веснина, лещ в мешке дернулся.

В море пустить? Конечно… Зачем такому лещу пропадать в луже?

Волоком, не решаясь поднять, Веснин дотащил мешок до воды и вытряхнул леща в море. Тот как упал, так и затонул — успел пустить пару пузырьков, и все. «Ну, — вслух сказал Веснин. — Тут я тебе не могу помочь. Живой воды не имею. Вернули тебе родную стихию — выкарабкивайся…»

8

А вечером разошелся Ванечка — он бывал и такой. Вытащил к костру все еще дующуюся Надю, взял гитару, затянул:

— Эх, была бы дорога от звезды до звезды, на коне проскакал бы…

— …И туды, и сюды! — прохрипел появившийся у костра Ку-быкин.

— Вот видишь, — сказал, опуская гитару, Ванечка. — А ты говоришь, слуха у тебя нет. Есть у тебя слух, есть у тебя голос, просто ты, Кубыкин, в последнее время опустился.

Услышав голоса, из палатки, чуть ли не ползком, выбрался Анфед. Сел не на пенек, а на разостланную на траве штормовку.

— Мозоли болят? — удивился Кубыкин.

— Температура… — повел рукой Анфед, и Надя сразу напала:

— Ну, скажи, Анфед! Ведь было в воде что-то, да? Было?

— Было! — убедительно и негромко опередил Анфеда Кубыкин. — У нас в речке чего только нет. Милка Каплицкая, к примеру, обронила в воду кольцо. Там оно и лежит. И одно ли? Таких дур, как Милка, их сколько?

— Анфед, посчитай! — приказал Ванечка.

— Я уже посчитал, — хмуро ответил Анфед. — Две.

— Анфед! — отчаялась Надя.

Но Анфед от нее отмахнулся. Забрал у Ванечки гитару, и напитанный электричеством, душный, горячий, пахнущий смолой воздух огласился мажорной вроде бы, а на самом деле очень печальной песенкой:

— Ничего такого нету, все в порядке, все — ажур. Только съехали соседи и уперли наших кур. Машка бросила Ивана, Манька вышла за Петра, кобеля убило краном, остальное — на ура…

Веснин покачал головой. «Если и сегодня не разразится дождь, мы тут с ума посходим. Вот тебе и база отдыха. Безделье, взвинченные нервы… Называется, поработал…»

Но от костра Веснин не ушел.

И дымные сумерки сгустились над лесом, и странно, зеркально, как раскаленная ртуть, вспухло, багрово застыло море, и темный жар сумерек затопил берега, а Веснин не уходил, сидел у костра, думал, искал объяснений. «Был лещ, но не сломал же Анфед ногу. Чист лагерь, но не удивлен же Кубыкин… Не было логики в происходящем, а она ведь должна, обязательно должна быть!»

«Серова бы сюда, — вздохнул он. — Серов бы навел порядок! Анфеда выгнал бы в городок за аппаратурой. Леща анатомировал. Сухую полоску на лужке прикрыл полиэтиленом, а для вящей сохранности и окопал бы ее. А мы ему представили б докладные… Серов знает, где искать. Там, где освещено! Он босиком во тьму не полезет!»

От костра Веснин ушел поздно, расстроенный. Лежал в палатке, прислушивался к убедительному голосу Кубыкина-настоящего: «Вот сержант и говорит мне…» — и раздражение топило его в вязкой пучине, все вещи проявляло не так, как всегда — то знакомая грань, а то уж совсем незнакомые сколы… И пакость какая-то из души всплывала, будто душевную канализацию прорвало. Видел, например, пальто, которое так никогда и не купил матери. Видел неотосланные письма друзьям. Видел слезы жены — раньше они казались ему капризом. Видел цепь неоконченных, даже неначатых работ и видел ничтожную глубину работ законченных. И еще что-то, чего он старался не называть, но что рано или поздно пробуждается в любом человеке…

«Опыт, — сказал он себе. — Что толку в опыте, если он не используется; что толку в том, что я видел два океана и семь морей; что толку в том, что я встречал самых разнообразных людей, — ведь это все никак не отразилось на моем пришельце с Трента. Я придумывал его, отталкиваясь не от опыта. Напротив, я бежал от опыта, уходил — боялся трогать все то, что болело во мне. Не хирург я. Так… массажист».

— Что такое массажист? — спросил голос Кубыкина.

Веснин привстал на локте. Это был не Кубыкин. Время позднее, костер погасили — спит Кубыкин. Только голос его не спит. В бесшумном, полыхающем зарницами мире, над которым чертит дугу несущийся проблесковый спутник, он, голос Кубыкина — единственное живое.

А газовый шлейф уже обнимал сосну. Еще более бесформенный, чем вчера, будто после первого знакомства и эту фиктивную оболочку можно было не скрашивать. «Хамит… — подумал Веснин — Какое амикошонство!» Но несмотря на покалывания, на удушье тяжелой грозовой ночи, сумел внятно объяснить, кто такой массажист.

— Это плохо? — спросил Иной.

— Да нет… Но не каждого это утешает. Если ты можешь работать за четверых, не каждого утешает то, что он и за одного не работает. Разве у вас не так?

Голос, как обычно, игнорировал вопрос, и Веснин сжал кулаки — говоришь, как в стенку, как с эхом!

«Эхо…

А может, я и вправду говорю сам с собой? С собственной, поднявшейся из глубин подсознания совестью?»

Веснин рассмеялся. «Совесть… Газовый шлейф… Голос Кубыкина. Так я приму за диамант и продукты метаболизма…

И все же…

Не отрекся же он, Иной, от связи с нами — людьми. Указал же он на неведомые семь ступеней развития… Не значит ли это, что он и в самом деле является в некотором смысле мной, только в неимоверно отдаленном будущем? И не значит ли это, что единственная цель нашей встречи- необычная возможность по-новому взглянуть на себя? Ведь что мы в своих глазах? Венец мира, уникум, существа в превосходной степени… Он, Иной, наверное, прав: «Выбери ответ сам!» Выбирать ответ, действительно, следует самому. А Иной… Иной может прийти на невнятный зов, как идем мы на голос плачущего ребенка. И он может утешить, видом своим, явлением своим, намеком на наше состоявшееся будущее. Но причины, вызвавшие наш плач, он устранять не обязан. С этим мы должны справиться сами».

Веснин внимательно взглянул на газовый шлейф. «Может быть, правда, это — мы, прошедшие семь ступеней развития; лучистое человечество, прошедшее первой круг миров и заглянувшее в свое детство? Может быть, это и впрямь мы, осознавшие единственную нашу ценность — опыт? В том числе опыт детства».

С неожиданным сомнением Весник всмотрелся в мерцающее перед ним облачко. «Почему Иной выбрал голос Кубыкина? Почему он не воспользовался чьим-то другим? Боялся напугать меня — ребенка?… Подлаживаемся же мы к детям, сюсюкаем с ними. Но отвечаем ли на любой их вопрос?…

И если Иной действительно мое будущее, то не естественно ли для него, пройдя свои семь степеней, заглянуть в детство, в котором всегда остается нечто важное, может быть, еще не осознанное нами — людьми».

«Ну, конечно, — сказал он себе. — Я, распухавший от голода, переживший мать, отца, даже младшую сестру, я, конечно, боюсь детства. Но ведь было там не только эю! Дружба была, сила была, вера была — они меня и сейчас поддерживают. Так почему я решил, что Иной не справится с моим опыюм?…»

Эта мысль принесла облегчение. Коль отпустила. Пришла ясность. А вот Иной потускнел, почти нг искрился, гас. Веснин испугался:

— Ты уходишь?

— Да.

И тогда Веснин осознал, о чем он должен спросить. Зачем все это? Зачем лещ? Зачем рябь в темной воде? Зачем растения, люди, микробы, квазары, туманности, угольные мешки? Зачем вода и огонь? Зачем зависть Ванечки и испуг Нади?…

— Выбери ответ сам.

— Но ведь для этого я должен прожить твою жизнь! — в отчаянии воскликнул Веснин.

Но Иной не ответил. Он гас, рассеивался. И гасли зарницы, тускнело небо, звезды прятались за потянувшими с моря тучами. Молния, не похожая на прежние — кривая, хищная, легко скользнула над морем, разразилась адским грохотом, дергаясь, прыгая, и не было больше тишины, как и не было больше Иного. Стонала обожженная сосна, трепетали палатки. Сквозь раскаленную ночь били крупные тяжкие капли прорвавшегося, наконец, дождя.

«Соавтор, — вспомнил Веснин — Серов говорил, мне нужен соавтор. Такой, чтобы умел ткнуть меня юсом в мною же совершенную глупость…»

Он прислушался к дождю, к ветру. Он понял — Серов прав. Есть у него соавтор. Да и не один. И всегда у любого творца были соавторы. У Колумба — матрос, крикнувший с реи: «Земля!» У Эрстеда — студент, обративший его внимание на странное поведение стрелки компаса, рядом с которым пропускали ток… У всех они были, никто не обошелся без соавторов — в этом Серов прав.

Веснин взглянул на сосну, на фоне которой совсем недавно плавился голубой призрак, и медленно, на ощупь, нашел газетный пакет. «Зачем он собрал эту сожженную землю? Хотел подвергнуть ее химанализу? Хотел доказать правоту горелыми корешками? А не слишком ли часто мы утверждаем свою правоту сожженной землей? Не пора ли отправить на химанализ душу?»