Георгий Гуревич - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13

• Название: НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: Издательство «Знание»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1974

В настоящем сборнике напечатаны повести и рассказы как советских, так и зарубежных авторов, в частности повесть Г. Гуревича «Приглашение в зенит», рассказы В. Фирсова, Р. Подольного, С. Лема, а также литературно-критические статьи Е. Парнова и В. Ревича.

---

— Зря насмехаетесь, юноша, — Кирилл Евстафьевич стукнул кулаком по столу, — такие гипотезы уже выдвигались, и вполне серьезно. Не вы первый! Но я считаю, что научные данные не дают для них достаточно оснований. Нет, не дают. А уж для шуточек и подавно.

— Вы правы, Кирилл Евстафьевич, очень правы. А тебе придется извиниться, Илья. Веру нельзя оскорблять. (М-да. Вот после таких-то фраз и надо бы извиняться. Конечно, перед тем, кого защищаешь).

— Ну что же, прошу прощения.

— То-то. Я бы на твоем месте поучился бы у Кирилла Евстафьевича, как сделать свою жизнь интересной. То был рядовой кандидат исторических наук… что было темой вашей диссертации?

— Я занимался историей крестьянского движения в Норвегии в XVII–XVIII веках.

— Ага! Ну вот, кому, кроме дела, это нужно. А саламандра? Всем. Чудаков любят. И не поверят, а заинтересуются. И вообще, кто будет против? Одни скептики. А они у нас уважением не пользуются.

— Вы хотите сказать, Василий Васильевич, что я чудак? — обиделся гость. — Пусть так. Но помните, что сказал Горький? Чудаки украшают жизнь.

— Так-то оно так…

— И только так, — решительно сказал Ланитов.

— Ладно, — шеф пожал плечами, словно жалея о том, что немного погорячился, — я повторяю, мне интересно поработать с вами. Я считаю, что время от времени каждый режиссер, будь он трижды расхудожественным, обязан обращаться к документальному жанру.

— Где вы здесь видите документы? — фыркнул я.

— А вот это, Ильюшенька, вот это! — шеф приподнял кончиками пальцев тоненькую стопку фотографий. — Можно еще снять прекрасные кадры обсуждений и дискуссий, схемы ловушек — ведь надо же будет ловить саламандр, ну и так далее. И, кстати, сходи-ка ты, брат, к деду Филиппу, у него тоже могут быть фотографии пламени.

— Я не хочу иметь к этому фильму никакого отношения.

— Жаль. Я привык с тобой работать. И потом, дед Филипп сам по себе очень интересный человек. Сходи, не пожалеешь. Ну, для меня, Ильюшенька, ладно?

6

Старый московский дворик, дверь, нижний край которой приходился как раз на уровне земли. Кажется, здесь. Звонок.

Адрес был верным: такие голубые глаза под черными ресницами, как у открывшей мне дверь девушки, могли повториться только у человека той же семьи. Шеф был прав: я не мог пожалеть, что пошел к деду Филиппу.

— Добрый день. И долго вы будете стоять молча?

— Я… к деду Филиппу.

Ничего более глупого я сказать не мог. Глаза девушки потемнели, лоб напрягся.

— Здесь живет мой дедушка Филипп Алексеевич Прокофьев. Я не знала, что у него есть еще внуки.

— Я не внук… Я из института. Извините, я не хотел…

— Извиняю, но надеюсь, это больше не повторится. Говоря откровенно, не могу себе представить и не хотела бы иметь вас братом. Даже двоюродным. Ладно, с этим все. Пойдемте.

Через крошечную прихожую и маленькую кухоньку мы проникли в небольшую комнату. Там было темновато после улицы, и я не сразу разглядел лица двух людей, сидевших за столом. Но то, что стояло на столе, буквально бросалось в глаза. Две бутылки фирменного коньяка, большая банка черной икры, лососина. Ничего себе живут тихие дряхлые лаборанты! А потом я разглядел лицо собутыльника деда Филиппа… виноват, Филиппа Алексеевича, и удивился еще больше.

Потому что узнал Тимофея Ильича Петрухина, частого гостя моего шефа естественно ведь Великому художнику бывать у Великого режиссера.

Сейчас Петрухин был удивительно похож на свой автопортрет — кстати, самую любимую мною из его картин. Помню, как на его выставке я раз шесть возвращался к «автопортрету», снова и снова вглядываясь во вздутые яростью губы и усталый подбородок, в безжалостную сеть морщинок.

Я не только смотрел. Я спрашивал себя, как осмелился художник так передать самого себя, так бесстрашно отдать на суд всем желающим свои ошибки и даже пороки. С картины смотрел человек, бывавший в своей жизни и лицемером, и трусом. И в то же время сам факт, что такой автопортрет был написан и выставлен, служил лучшим оправданием для человека, осужденного самим собой, был свидетельством его откровенности и мужества.

— Ба, знакомые все лица, — засмеялся художник, грузно приподнялся с кресла, цепко ухватил меня за рукав и заставил опуститься на свободный стул, — сиди, сиди, в ногах, как известно, правды нет. Сейчас выпьем, и расскажешь, зачем ты пришел к моему другу.

— Пей, парень. Лови момент, как говорят фотографы, — присоединился к нему хозяин.

— Он-то пусть выпьет, а вам обоим, может быть, хватит? — девушка сурово смотрела на Петрухина.

— Смешно. Да мы с моим другом Филей… Правильно я говорю, Филя? Еще и не столько…

Но девушка больше не слушала его. Она быстро подошла к деду, расстегнула на нем ворот рубашки, заставила встать со стула, провела к дивану, уложила.

— Не сердись, Танюша, это сейчас пройдет, — детски оправдывался старик.

— Я не хотел, Танечка, не хотел, — растерялся Петрухин, на его лице появилось жалкое выражение. Таким я его еще не видел. Впрочем, тот, кто знал знаменитый «автопортрет», мог ожидать, что лицо Петрухина бывает и таким.

Секунда — и художника не было в комнате, потом за ним хлопнула дверь из кухни в прихожую, потом заскрипела входная дверь. Я нерешительно двинулся вслед за ним, слыша сзади:

— Подождите, товарищ, не уходите, мне скоро будет лучше.

— Зачем мой дед нужен вам? — резко спросила Таня.

— Меня прислал… просил зайти к вам Василий Васильевич.

— Ах, этот. И что ему — и вам — нужно?

Заикаясь, я объяснил, что вот, у Филиппа Алексеевича, есть, говорят, большая коллекция фотографий… где снят огонь…

Не дослушав, она быстро подошла к шкафу, вынула несколько папок.

— Ищите.

И начала хлопотать возле деда: намочила водой из графина полотенце, обмотала вокруг головы, высоко подняла ему ноги, подложив под них подушки…

Я только делал вид, что копаюсь в фотографиях. На самом деле смотрел на нее. Пока… Пока среди бесчисленных фото (где и в самом деле были снимки пламени) не разглядел стопку самодельных цветных фоторепродукций с известных картин. Только репродукций ли? Все картины выглядели непривычно. Иногда фотограф снимал только часть картины, но при этом его явно увлекало не само по себе желание дать фрагмент, кусочек. Он хотел, видимо, посмотреть, что получилось бы, если бы художник решил написать только это.

Иногда фотограф изменял цветовой фон, а иногда — и всю тональность изображения… И было в этих странных снимках нечто, исключавшее даже мысль о том, что перед тобой просто фокусничество…

— Вас, кажется, интересовал огонь? Пламя, костры, домны, факелы? — девушка стояла рядом со мной. — Что молчите? Стесняетесь? Хоть бы представились, что ли, а то врываетесь в незнакомый дом, копаетесь в чужих архивах, все переворачиваете вверх дном, кого потом ругать?

Уф, кажется, она все-таки шутит.

— Илья я… Беленький.

— Ну если у вас беленькие такие, то хотела бы я посмотреть на ваших черненьких. Да ладно, ладно, не бойтесь вы меня так, я в глубине души добрая.

На диване зашевелился Филипп Алексеевич.

— Да не трави ты его, Танюша. Сначала прояви фото, а потом уж выбрасывай.

— А, ожил, дед! Даже острить начал.

Филипп Алексеевич сел на диване, вгляделся в меня.

— Включи-ка свет, Танюха. Темновато.

И продолжал рассматривать меня. Спокойно, беззастенчиво, но как-то необидно. Может быть, потому, что во взгляде чувствовалась глубокая и серьезная заинтересованность. Я отвел глаза, растерянно перевел их на фото, потом на Таню…

— Таня, мой аппарат.

— Господи, и его потянешь на свое эшафото?

— Смотри-ка. Тоже острить стала. Потяну, потяну.

— Не давайтесь вы ему, беленький-черненький. Он ведь у нас большой экспериментатор.

Она говорила шутливо и смотрела на деда любовно, но какая-то тревога слышалась мне в ее голосе.

— Ничего, не сопротивляйтесь, товарищ Беленький, — старик поправил полотенце на голове, капризно крикнул: — Дала бы чем руки вытереть.

Потом начал командовать с дивана, усаживая меня для съемки.

— Левее… Правее… Нос выше… Правое ухо ниже… Сделали, отбросьте все выражения… и не смотрите на Таню, у вас от этого сразу лицо делается чересчур выразительным.

Положительно, в этом доме я позволял всем над собой издеваться, не оказывая ни малейшего сопротивления. Мало того, мне и не хотелось оказывать сопротивление.

Он сделал добрых десятка два кадров, все время заставляя меня менять положение.

— Какое у вас, знаете ли, уважаемый товарищ, многообещающее лицо. Терпите, молодой человек, выдержка коротка, а фото вечно. Вы мне годитесь, я чувствую. У каждого фотографа есть свой отдел кадров и занимается он именно кадрами. Анкета человека написана у него на лице, только не все умеют разобрать почерк…