Аркадий Адамов - Петля

• Название: Петля
• Автор: Аркадий Адамов
• Издательство: Издательство «Советский писатель»
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1985

«Петля» — второй роман, вошедший в трилогию замечательного мастера детективного жанра Аркадия Адамова — «Инспектор Лосев».

В котловане одной из строек обнаружен труп молодой красивой женщины, пропали деньги, ограблена ее квартира, но… это не убийство. Беспощадные, упрямые факты говорят инспектору Лосеву о том, что совершен самый страшный из человеческих грехов — самоубийство! Но так ли это?..

Роман «Петля» удостоен премии Всесоюзного конкурса Союза писателей СССР и Министерства внутренних дел СССР за 1975 год на лучшую книгу о милиции.

Трилогия «Инспектор Лосев» награждена Золотой медалью имени Героя Советского Союза Н. Кузнецова за лучшее героико-приключенческое произведение 1981 года, учрежденной СП РСФСР и ПО Уралмашзавод.

---

— Тем не менее…

— Да, конечно, — подхватывает Гриша. — Вот теперь хлопцы обшаривают все автохозяйства. Ведь без путевки ни одна государственная машина не выйдет на линию, тем более ночью.

— Ох, мало тут перспективы, — качает тяжелой головой Николай Иванович, сутулясь и закинув одну длиннющую ногу на другую и зацепив ее даже носком ботинка, при этом худые его руки сцепились вокруг костлявого колена, и кажется, что только такая сложная конструкция и может удержать его на стуле.

— Товарищ Лосев, а как обстоит дело по линии… любви? — чуть запнувшись, спрашивает со своего места Володя.

— И всяких там ухажеров, — уточняет кто-то из сотрудников.

— По этой линии, — усмехаюсь я, — составлен первый список из числа приезжих в Москву. Человек семь, кажется. Дано поручение нашим товарищам на местах проверить, выезжали эти люди в указанные дни куда-нибудь или нет, а если выезжали, то куда именно. Вот ждем ответов.

— Маловато это все, — досадливо замечает за моей спиной Сухарев. — Версия-то важная.

Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Кажется, понимают это и все остальные, кроме Володи, судя по его настороженному, пытливому взгляду, устремленному на меня. И я, главным образом ради него, подтверждаю:

— Конечно, маловато. Надеюсь, что после разговора с сестрой и со школьной подругой появится еще кое-что по этой линии.

— А пока главным остается, думаю, поиск этих прохиндеев-грузчиков, — спокойно произносит Сухарев.

Константин Прокофьевич конечно же самый опытный и самый знающий из всех нас. Служит он в уголовном розыске с незапамятных времен, с середины тридцатых годов, семнадцати лет туда пришел. Образование у Константина Прокофьевича всего семь классов, и потому при своем майорском звании и стаже работы он дальше инспектора уголовного розыска не пошел. Как-то так уж у него получилось: до войны не успел, после войны вроде уже поздно было, семья — пять ребятишек, где тут учиться? Но и на пенсию никто пока Константина Прокофьевича отправлять не спешит, да и сам он не торопится, хотя если и не по возрасту, то уж по стажу работы он мог оформить ее уже лет десять или пятнадцать тому назад. А не спешит руководство проститься с Сухаревым не случайно. Ибо это оказался прирожденный оперативник, талант, каких мало, с таким поразительным чутьем и пониманием человеческой психологии и поступков людей, с таким знанием всех сложностей, трудностей, неожиданностей и кажущихся нелепостей нашей жизни, с таким умением располагать к себе самых разных людей, вызывать уважение и доверие, что Константину Прокофьевичу удавалось «поднимать», то есть раскрывать, дела, об которые все уже, что называется, обломали зубы и ногти.

А с виду… Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно одетый дяденька приехал первый раз в столицу из «глубинки», и потому он такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то, основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и, пригорюнившись, изливать Душу.

Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является поиск этих «прохиндеев-грузчиков». Завтра, может быть, что-то другое будет главным, а сегодня это.

В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять других? Вот и эта пара — Зинченко и Мухин — тоже не подарок, а увольнять их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу. Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о своих муженьках?

В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой, сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.

Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.

— Бесполезное это дело, — сухо отрезает он, — в доме их ждать. Каждую ночь будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там — семьи. На следующий день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.

— Но мы хоть эту ночь…

— Я говорю: бесполезно. И даже вредно.

Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.

— Не лезь в бутылку, Лосев, — сердито говорит он. — И слушай, что тебе говорят. Отправляйтесь-ка по домам.

— А я вам ручаюсь! — почти кричу я. — Надо же познакомиться с обстановкой там.

— Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне твои ручательства не нужны.

— Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, — с раздражением говорю я.

— Дыхнуть самостоятельно не даете.

Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня вдруг повело на нее. Видимо, удивляется и Кузьмич.

— Дыхнуть, говоришь, не даю? Гм… Ну ладно. Попробуйте. Учиться надо и на ошибках. Дай-ка мне адреса, куда едете…

Я кончаю разговор. Товарищи мои давно поняли его характер и теперь смотрят на меня с немалым уважением. Вступить в такой отчаянный спор с Кузьмичом не каждый решится. Я же очень горд одержанной победой, но стараюсь это не показывать.

Мы уславливаемся, что к Зинченко — тому низенькому, в телогрейке, который нес водку, — поедут Сухарев и Володя, а ко второму, Мухину, — Гриша Волович и я.

Честно вам скажу, что, пока мы все это обсуждали и решали, я как-то не задумывался, что меня ждет бессонная тревожная ночь в чужом и отнюдь не гостеприимном доме, что на улице холод и слякоть, и пронзительно свистит за окном ветер, и живет этот Мухин у черта на куличках, я и не слышал никогда про такую улицу или проезд.

Да, я только сейчас в полной мере осознаю, какая мерзкая перспектива ожидает меня. Впрочем, на работе мы обычно находимся в таком состоянии предельного напряжения и психологической готовности к любому повороту событий, что всякая неожиданность воспринимается нами как вполне естественная. Так и на этот раз. Надо только позвонить домой и предупредить моих, что ночевать я не явлюсь. Ну, а Светку можно пока об этом не предупреждать. И звонить ей отсюда неудобно. Разговор у нас всегда получается слишком… Ну, как бы это сказать? Личным, что ли. Словом, неудобно.

И потому я звоню только домой, своим старикам. Тут можно быть деловитым и кратким. Мама, конечно, первым делом спрашивает, хорошо ли я одет, и дает всякие ценные советы, как уберечься от простуды, хотя я прекрасно понимаю, что ее куда больше волнуют неведомые и потому кажущиеся особенно опасными события, в которых я этой ночью должен участвовать. Мама никак не может к этому привыкнуть.

После меня звонят по очереди домой все участники этой ночной операции.

Я тем временем проверяю пистолет, которым, слава богу, давно уже не пользовался. Будем надеяться, что и на этот раз воспользоваться им не придется. Тем не менее проверяю я его весьма тщательно.

И вот мы едем с Гришей в дежурной машине по вечерней, залитой огнями Москве. Путь наш далекий, в сторону Южного порта и еще дальше.

За это время Гриша успевает мне кое-что рассказать о Федоре Мухине. В местном отделении милиции его, оказывается, хорошо знают. Это отпетая личность. У него уже есть судимость за кражу, и он около трех лет отбывал наказание в колонии. Прописали его снова в Москве, только поверив его клятвенным заверениям, устным и письменным, что он не только сам ничем больше не нарушит общественный порядок, но и бывшим своим дружкам не позволит это делать. Не последнее значение имело и то обстоятельство, что в Москве проживала его семья — старуха мать и жена с двумя детьми. Мыслимое ли дело было им сниматься вслед за ним в чужие края? А с другой стороны, факты подтверждали, впрочем, и так очевидную истину, что человек, возвращаясь из заключения в родную семью, в знакомый коллектив на работе, легче становится на ноги, чем один-одинешенек в чужом городе.

Однако с Мухиным все получилось неудачно. Вернулся он домой года два назад. На фабрику, где раньше, до ареста, работал слесарем, он поступить не пожелал. Стал перебиваться случайными заработками, пьянствовать, появились и соответствующие дружки. От благих его намерений и клятв остались только корявые заявления в отделении милиции, где на него давно уже махнули рукой, как на помощника в борьбе с преступностью, и старались только уследить, чтобы он сам не совершил какого-либо преступления. Дважды за это время он все же отбывал административные наказания за пьяные скандалы и драки, первый раз семь суток, второй — пятнадцать. Силой Мухина бог не обидел, здоровяк он отменный, к тому же задира и наглец, а когда напьется, то, говорят, такая в нем лютая злость просыпается, что страшно к нему подойти — убьет. Семья от него стонет и плачет. А слушается он, оказывается, только мать, в пьяном виде даже больше, чем в трезвом. Мать — старуха молчаливая, злющая и твердая как кремень. Жена уж сколько раз от Мухина собиралась уходить, но старуха не отпускает, и та ей подчиняется.