А. Сахаров (редактор) - Николай I

• Название: Николай I
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-051-9

Царствование императора Николая Павловича современники оценивали по-разному. Для одних это была блестящая эпоха русских побед на поле брани (Кавказ, усмирение Польши и Венгрии), идиллии «дворянских гнёзд». Для других – время «позорного рабства», «жестокой тирании», закономерно завершившееся поражением в Крымской войне. Так или иначе, это был сложный период русской истории, звучащий в нас не только эхом «кандального звона», но и отголосками «золотого века» нашей литературы. Оттуда же остались нам в наследство нестихающие споры западников и славянофилов… Там, в недрах этой «оцепеневшей» николаевской России, зазвучали гудки первых паровозов, там выходила на путь осуществления идея «крестьянского освобождения». Там рождалась новая Россия.

В книгу вошли произведения:

Д. С. Мережковский, «ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ»

К. А. Большаков, «ЦАРЬ И ПОРУЧИК»

Р. Б. Гуль, «СКИФ В ЕВРОПЕ»

В. А. Соснора, «НИКОЛАЙ».

---

– Вы чудесно о многом высказываетесь, хотя я с вами не во всём согласен, я ведь не коммунист, – сказал Бакунин.

– Не коммунист? – тихо спросил Вейтлинг, как бы с мгновенным, жалобным сожалением поднимая светлые глаза.

– Нет, нет, ваш друг Гервег, – расхохотался Бакунин рокочуще, – просто называет меня скифом, но в наших взглядах есть много общего. Георг рассказывал, вы прошли тяжёлую жизнь, были работником?

– Да, – сказал тихо, – был портняжным подмастерьем, но когда понял, что мир устроен ложно, ушёл из Магдебурга в Австрию, бродяжил семь лет, писал стихи, –Вейтлинг вдруг улыбнулся чуждо, как ребёнок.

– Знаете, почему я так интересуюсь, я, видите, сейчас в страшных долгах, если родные не продадут части имения в России, я решил тоже стать работником иль бродягой, что ль, работать что попало, но главное, не утерять свободу и скрыться, чтоб не вернули в Россию.

– В Россию? – спросил Вейтлинг. – Кто же вас захочет вернуть?

– Царь.

– Ах, царь? Это скверно, – тихо засмеялся.

– Чем вы зарабатывали?

– Шил штаны, сюртуки, латал мужикам платье; в городе делал цветы. Искусственные, – добавил Вейтлинг.

– Цве-ты? – удивился Бакунин, глядя на худые, синевато-костистые руки Вейтлинга. – Ну, этого я наверное не сумею, для цветов я груб. Много вырабатывали?

– Чтоб не сдохнуть с голоду.

Лампа светила скупо, как раз от стены освещая Бакунина, развалившегося в соломенном кресле. Вейтлинг, видимо, к нему уже привыкал.

– Я многое видел в жизни, – говорил он, – такую нищету, какой вы никогда и не видали, если говорите, что у вас даже имение. Я давно понял, что нищие вправе убивать богатых только потому, что они нищие. В Париже в 37-м году я вошёл в «Союз справедливых» и с тех пор борюсь за угнетённых.

– Вы чистый немец?

– Почему вы спрашиваете?

– Так.

– Странно. Нет, я сын француза и немки. Внебрачный, – добавил Вейтлинг.

Бакунину Вейтлинг нравился. Вейтлинг казался даже заманчивым, в Вейтлинге мелькнул Бакунину огонёк фанатизма.

– Вот пишу в защиту бедных классов, – оживляясь и примиряясь с Бакуниным, говорил Вейтлинг, – и вижу, что такое свобода печати при господстве денежной системы. В современном обществе всё покупают за деньги: совесть, тело и дарования человека. Разве это свобода? Свобода для одних и тюрьма для других. Вы согласны, что работникам в современном обществе приходится разыгрывать роль ослов, которых бьют палкой там, где надо бить, а где обходятся одними вожжами, то направляют не менее искусно?

– Разумеется.

– Но как же вы тогда против коммунизма?

– Так что ж? Вы видите спасение общества в коммунизме?

– Да, в коммунизме, – Вейтлинг сказал тихо, не терпя возражения.

Вейтлинг, худощавый, аккуратный, небольшой, возбуждённый внутренним огнём, встал.

– Только коммунистическое государство явится таким, при котором все силы и органы человека, руки, ноги и голова, – Вейтлинг показал на голову и на ноги, – будут содействовать каждому индивидууму, чтобы сообразно равным для всех условиям было обеспечено удовлетворение всех потребностей человека. Каждому будет гарантировано полное наслаждение своей личной свободой. Этот же мир, – обвёл Вейтлинг рукой, указывая на стены, – подлежит разрушению. В нём хаос и насилие.

– Вейтлинг! Вижу в вас автора чудеснейшей книги! Но не соглашаюсь, нет.

Вейтлинг перебил дрогнувшим голосом, проговорил скороговоркой:

– Знаю заранее, что вы скажете, что нельзя идти к счастью через кровь и насилие, что нужны иные меры. А я вам говорю, – закричал Вейтлинг, вдруг наступая с яростью, почти с бешенством, – что для победы иного пути нет! Надо раскалить, разжечь всеми средствами живущее в бедных недовольство, чтобы оно вырвалось пламенем, спалив без остатка современный строй и его людей. Мы, коммунисты и бедные классы, мы поднимем для этой цели грабителей, нищих, преступников, каторжан, создадим армию отчаявшихся, которым нечего терять, и двинем их на мещан, богачей и аристократов!

Отвалясь в заскрипевшем под могучей спиной кресле, Бакунин, улыбаясь, махнул рукой.

– Что? – спросил Вейтлинг.

– Не знаю, за кого вы меня принимаете, что так страстно проповедуете ваши революционные меры? Я вовсе не о том, всё это нужно и, конечно, правильно, – Бакунин встал, заходил, сгибаясь, по комнате, – да дело-то не в мерах, дорогой Вейтлинг, а в целях. Ваша цель – коммунизм? А где его происхождение? Общественный порядок на Западе сгнил, он едва держится болезненным усилием, этим и объясняется та невероятная слабость и тот панический страх, которым полны современные государства. Куда бы в Европе ни оглянулись – везде дряхлость, безверие, разврат, происходящий от безверия, начиная с самого верху общественной лестницы. Ни один человек, ни один класс не имеет веры в своё призвание, и, право, все шарлатанят друг перед другом и ни один другому, даже самому себе, не верит. Привилегии, классы и власти едва держатся эгоизмом и привычкой, это слабая препона против возрастающей бури. И тут, в гибели этого строя, в гибели этого мира вы, конечно, правы. Lust der Zerstorung ist zugleich eine schaffende Lust[195], сказал я в моей статье «Партии в Германии».

– Как? – поразился Вейтлинг. – Вы Жюль Элизар?

– Моя, моя, – отмахнулся Бакунин, – но дело не в этом, а в том, что вы не понимаете, откуда проистекает природа коммунизма! Она проистекает столько же сверху, сколько и снизу. Внизу, в народных массах, она растёт и живёт как потребность неясная, энергическая, как инстинкт возвышения. В верхних классах – как разврат, эгоизм, как инстинкт угрожающей, заслуженной беды и неопределённый беспомощный страх. Беспрестанный крик против коммунизма более способствует распространению его идей, чем ваша собственная пропаганда. Этот неопределённый, невидимый, неосязаемый, но везде присутствующий коммунизм, живущий во всех без исключения, в тысячу раз опаснее для современного общества, чем определённый и приведённый в систему, который проповедуете вы в тайных и явных коммунистических обществах. Ваша сила идёт с двух сторон, Вейтлинг! Это великая сила! Но вы не правы в конечной цели. Она – коммунизм – просто-напросто логическая натяжка. Прекрасное средство пропаганды среди бедных классов, коммунизм как революционная цель – вредная бессмыслица.

Вейтлинг хотел перебить, но Бакунин не дал, протянув руку.

– Поймите, ну, возьмём, положим, вы осуществили коммунизм, и вместо Российской империи – коммунистическое государство, вместо германских княжеств, королевств и герцогств – сплошные коммуны! Так что же вы думаете, вы сделали людей, именно бедные-то классы, счастливее, оттого что создали над ними не царскую и не княжескую, а свою собственную опёку? О нет, Вейтлинг, – хохотнул Бакунин властно, свысока, – вы правы, только пока вы боретесь, лишь только вы победили, бедным классам надо тут же начинать бороться с вами, за те же лозунги свободы и жизни! Ведь общество, устроенное по вашему плану, представит собой не живое объединение свободных людей, каким общество должно быть, а организованное с помощью принуждения и насилия стадо животных, которыми вы, Вейтлинг, или другие начнут командовать и управлять по своему усмотрению! Ваше коммунистическое общество, преследующее исключительно материальные интересы, неизбежно задавит всё то духовное, что растёт только на свободе отдельных личностей, вне пространства и времени. Я ненавижу коммунизм, потому что он есть отрицание свободы и потому что для меня непонятна человечность без свободы. Ваше насилие, Вейтлинг, если оно когда-нибудь осуществилось бы, было бы чудовищным! Поэтому-то в устроенном по вашему плану государстве у меня нет охоты жить, так же, как в государстве царя Николая. Но, к счастью людей, ваша цель и ваша идея всего-навсего есть логическая нелепость!

Вспотевший, не убеждённый, взволнованный Вейтлинг вскочил, но Бакунин снова не дал перебить, заговорил быстро:

– Что же касается люмпен-пролетариата, что это самый революционный элемент теперешнего общества, что в них, а не в зажиточных слоях рабочих весь пафос разрушения и нужные новому миру силы, – вы правы. Именно люмпен-пролетариат нужно двинуть вперёд волной возмущения старым порядком и старым миром, чтобы эта безжалостная армия беспощадно смела, дотла сожгла б и изрубила старый мир! Она не подчинится вашей власти, так же, как не хочет подчиниться власти теперешних королей. Эта армия протестантов свободы, певцов вечного протеста, ножа и пожара говорит о другой потребности человечества, о потребности бескрайней свободы и воли. И вот такая революция придёт в мир, именно такая, смывающая всё старое, воздвигающая на пепелище новую, молодую, совершенно свободную, простую и прекрасную жизнь!

– Постойте! – закричал Вейтлинг страстно. Бакунин вытащил луковицу часов, бесцеремонно смеясь, похлопал Вейтлинга по плечу громадной, львиной рукой.