Журнал Знамя - Знамя Журнал 8 (2008)

• Название: Знамя Журнал 8 (2008)
• Автор: Журнал Знамя
• Жанр: Публицистика

Знамя» - толстый литературный журнал, издающийся с 1931 года, в котором печатались корифеи советской литературы, а после 1985 г. произведения, во многом определившие лицо горбачёвской перестройки и гласности.Сегодня журнал стремится играть роль выставки достижений литературного хозяйства, публикуя не только признанных мастеров, но прозу и поэзию молодых писателей, которых критика называет будущим русской литературы.http://magazines.russ.ru/znamia/

---

- Идем продолжать в “Борей”, - сказал Брандт.

Я не возражал, философски решив: книжку все равно не купил, автограф не светит, а тогда - почему не выпить? Мы продолжили в подвале “Борея” водкой, потом забежали в актерское кафе заполировать выпитое пивком. Коктейль крепко шибанул в голову, мы шатались, идя по вечерней улице, и спорили, перескакивая с пятое на десятое. Как всегда, Брандта понесло в сторону своих “перпендикулярных” любимцев, о них он мог болтать хоть до утра.

Вскоре мы оказались возле цирка, встав рядом с афишей. А Ницше?! А тварь дрожащая?! Нет, при чем здесь тварь?! А вот при том! С афиши идиотически улыбались два клоуна, мы тоже чем-то напоминали идиотов. Я вдруг увидел нас со стороны: двое в соплю пьяных людей выкрикивают непонятные слова, и если бы нас кто услышал…

Оказалось, нас услышали.

- Нет уж, - не давал повернуть голову Брандт, - ты в глаза мне смотри! И отвечай: кто из нас та самая, дрожащая?

- Оба, - отвечал я. - Только я этого не отрицаю, а ты пальцы растопыриваешь.

- Я пальцы растопыриваю?!

- На полторы октавы, как Рихтер.

- Рихтер - выдающийся человек, высший! Он имел право растопыривать пальцы!

- Но ты же не Рихтер. Ты всего лишь Брандт.

Пока оппонент подбирал аргументы, я таки повернул голову. И увидел трех ментов: те стояли возле машины и, поглядывая на нас, весело переговаривались. Возможно, заключали пари: кто быстрее упадет? Или: кто первый врежет противнику в морду? Думаю, они стояли давно и должны были основательно пополнить образование в части философии бунта.

- Ну, мы пошли? - спросил я, почти не надеясь на положительный ответ.

- Я бы сказал: поехали! - загоготал один из ментов. - Предлагается автомобильная экскурсия по вечернему городу! Оплата - в конце маршрута!

Я никогда не понимал милицейской логики, не понял и на этот раз. Нас довезли, выгрузили из “стакана”, но перед дверью меня остановили.

- Ладно, - сказали, - ты можешь гулять. А вот с приятелем твоим мы потолкуем!

Массивная железная дверь лязгнула, скрыв Брандта в недрах ментовки. “Оставь надежду всяк сюда входящий…” - вспыхнула надпись на черном железе. Я попытался заглянуть внутрь через окно, однако там виднелась лишь наглухо задернутая штора. Я выкурил сигарету, мысленно проклиная моего ницшеанца, затем приблизился к двери. Звонка обнаружить не удалось, и я постучал по железу костяшками пальцев. Глухо. Я постучал еще раз, потом грохнул кулаком. Безответность прибавила наглости: я начал методично долбить кулаком по двери, и раза с двадцатого та распахнулась.

- Ну, чего ты стучишь? - примирительно сказал мент. - У тебя это… деньги есть?

- Практически нет.

- Вот и у него ноль. Практически… - мент вздохнул. - Что ж вы так, ребята? Надо это… Иметь в кармане на всякий пожарный!

- Надо было нас до того брать. Тогда в карманах было.

- А повод? До того повода не было бы, а просто так нельзя…

Мент еще раз вздохнул.

- А этот твой Брандт… Он какого происхождения - еврейского?

- Германского, - сказал я.

- Фашист, значит… Хотя - какая теперь разница? Если денег нет, то хотя бы душу отвести…

Брандта вытолкнули за дверь через полчаса. Приятель держался за печень, матерился, но как-то тихо - видно, душу менты отвели основательно. Когда поймали такси, я спросил:

- Ну, понял теперь, сколько в этом мире твоя жизнь стоит? Рихтер Ницшевич, твою мать…

- Да уж… - пробормотал Брандт, потирая правое подреберье.

- Ты - всего лишь дощечка, понял? А жизнь - это огромный маятник Фуко, он раскачивается, приближаясь к тебе, и в один прекрасный день - щелк! И нет тебя, грешного!

- Слушай, - озираясь, сказал Брандт, - я, наверное, поеду все-таки. А то нас, я чувствую, еще раз заберут.

На следующий день Якут на работу не вышел, по огромной захламленной квартире бродил один лишь хозяин, толстый и мрачный. На вопрос о прорабе я бодро ответил, дескать, у него домашние дела.

- Дела у него? Ну-ну. А это - тоже дела?

Мы стояли в кухне, хозяин отвернул кран, и через минуту на стене расплылось мокрое пятно.

- Вы чего, заразы, наделали?! Предупреждаю: буду наказывать рублем! За такой ремонт не платить надо, а вычитать!

Я изъявил желание сбегать за новым водостоком, дабы исправить огрех, но хозяин показал фигу: нетушки, разбираться будем, когда появится эта якутская морда! То есть я получал три-четыре выходных - примерно столько продолжались запои прораба.

Отвыкший от праздности, я включил дома “ящик” и тут же увидел Умберто Эко. Вначале показали Публичную библиотеку, где писатель читал открытую лекцию, и толпы слушателей, ловивших каждое слово. Показ закончили красноречивым кадром: раздавленная стеклянная витрина в лекционном зале, на которую взгромоздился некий жадный до информации студиозус.

Репортаж из Дома журналистов начали с вопроса Дятлова. Мелькнула кислая физиономия Брандта (меня почему-то отсекли), после чего Эко заговорил о босоногом детстве, когда он запоем читал русских классиков. “Интересно, - подумалось вдруг, - а Гоголя в Италии так же встречали?” Насколько я знал, в его честь чепчики в воздух не бросали и витрин в римской библиотеке не давили. У нас же сплошная кумирня, и я тут не был исключением. То есть я уже решил: если заработок накрылся, то хотя бы автограф получу.

Но для начала следовало огорошить Мосину, на чьем пути встали молдаване со своим винным демпингом.

- Не берут, говоришь? Дорого? Ну да, ну да… А сам что сейчас делаешь? С Умберто Эко пойдешь встречаться?! Слушай, заскочи на минутку, у меня на этот счет идея есть!

Как я и предполагал, Мосина о трех бутылках даже не вспомнила, зато выдала такое! В общем, у нее возникла идея поставить “Маятник Фуко” на театре, что должно было произвести эффект разорвавшейся бомбы.

- Постой, но это ведь проза!

- Ерунда, мы с тобой в два счета превратим ее в драматургию.

- Ну, если в два счета… А о чем это? Ты хоть читала?

- Слышала. То есть примерно представляю: тамплиеры, масоны, каббалисты… Публика от всего этого визжать будет!

- А деньги? - ехидно спросил я. - Сама понимаешь: это ведь страшная сила. А кто их даст под твоих тамплиеров?

На лице Мосиной мелькнула торжествующая улыбка.

- Умберто Эко!

- Ты серьезно?!

- А что? Ты сегодня подойдешь, скажешь, что готовится постановка, и я уверена: он будет очень рад! Я проверяла: у нас пока никто его не ставил, мы будем первыми!

У меня вдруг заболел зуб. Я ничего не имел против Мосиной, она была далеко не бездарной, но здесь я чувствовал: она на краю. Это было отчаянье, съехавшая крыша, жест утопающего, который хватается за соломинку (нужное - подчеркните). И верно: спустя минуту она уже хлюпала на моем плече, бормоча, мол, посетила Антона, тот совсем слабый, надо больше фруктов возить, а где деньги? И самореализации никакой, а от этого хоть в петлю, так что прости мои дурацкие идеи…

Она вытерла слезы.

- Ладно, бог с ним, с твоим любимым Эко.

- С чего ты взяла, что он у меня любимый?

- Я, может, Вампилова восстановлю, которого на Моховой делала.

- Да? А…

- Добудем как-нибудь деньги, не переживай.

Автограф, тем не менее, я по-прежнему хотел получить. Тамплиеры меня мало интересовали, и я приобрел небольшую (а главное - недорогую) книжку под названием “Пять эссе на темы этики”.

На втором этаже Дома книги царило столпотворение. Даже в советские времена, когда выбрасывали в свободную продажу Дрюона и Дюма, здесь не наблюдалось столько возбужденных лиц. Лица были в основном молодые, с нездоровым румянцем - то ли по причине культурного шока, то ли от выпитого пива.

- Эй, ты куда? - обернулся ко мне некто долговязый, когда я сделал попытку пробиться сквозь толпу. - Тут вообще-то пипл уже час пасется, так что торчи сзади…

- Кто не успел - тот опоздал, - высокомерно добавила его спутница, низенькая и круглолицая. “И чего они выступают? - подумалось. - Их положение, в сущности, мало отличается от моего…” Я ошибался: долговязый вдруг зааплодировал, и я понял, что сектор обзора у него больше. То есть в силу своего роста он видел классика, я же наблюдал лишь косвенные признаки его появления.

Круглолицей тоже достались косвенные.

- Коль! А Коль! - теребила она долговязого. - Тебе видно, да? Ну, какой он, скажи?

- Нормальный, - отвечали. - С бородой. И в очках.

Она вставала на цыпочки, подпрыгивала, а я решил слушать, благо, задействовали микрофон, а бороду с очками я уже лицезрел. Издатели хвалили переводчицу, та хвалила издателей, а господин Умберто Эко выражал крайнюю признательность обеим сторонам. Вот только, растолковывала толпе мадам Костюкович, устал он очень, понимаете? Немолод уже классик, а тут его буквально разрывают на части. Поэтому автограф-сессия продлится недолго, минут пятнадцать, после чего им нужно ехать в гостиницу.