Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

• Название: Секретарь обкома
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Роман «Секретарь обкома» — страстная книга, ратующая за творческое отношение к жизни, к труду во имя коммунизма, против всего косного, отжившего, что мешает нашему продвижению вперед. Глубокая убежденность автора в правильности отстаиваемых им идей придает произведению большую эмоциональную силу.

Основная удача романа — это образ его главного героя, секретаря обкома КПСС Василия Антоновича Денисова. Человек высокой культуры, смелых поисков и большого личного обаяния, он являет собой пример подлинного партийного руководителя, отдающего все свои творческие силы борьбе за счастье народа. В решении задач коммунистического строительства он находит новые формы руководства и партийного воздействия на умы и сердца людей.

---

Василий Антонович и Петр Дементьевич Лаврентьев, одетые в шубы, валенки и теплые шапки, на весь этот открывавшийся за стеклами вездехода оживающий мир взирали радостными глазами. За три дня они объехали несколько районов, всюду ощущая предвесеннее взволнованное напряжение. Они бы ехали и ехали еще и еще, останавливались бы в селах, деревнях, поселках, встречались бы, беседовали с людьми, осматривали бы фермы крупного рогатого скота, свиноводческие, птичьи фермы, заходили в хранилища семян, запускали бы руки в закрома с холодными, тяжелыми зернами пшеницы и ячменя, выбирались по сугробам за околицы в поле, смотрели, как растут там на белом чистом снегу черные пирамиды торфа или навоза, серые бугры суперфосфата под навесами; слушали бы стук молотков в кузнях, визг резцов и сверл, всплески дуговой сварки в ремонтных мастерских.

Но вчера их озаботило одно в высшей степени странное событие. Вчера они были в Дождеве, где к осени должен вступить в строй крупный станкостроительный завод, присутствовали при опробовании большой автоматической линии металлообрабатывающих станков. Это было не просто интересно, это захватывало воображение. На линию поступали грубые отливки, а в конце ее сходили готовые изделия, детали к станкам, выполненные с величайшим тщанием, с большой точностью и совершенством. А управляют всей линией техник и двое рабочих. Вместо многих десятков людей разной квалификации — только трое.

Василий Антонович не удержался, сказал взволнованную речь в цехе, пофантазировал о будущем, о том времени, когда все трудные физические работы человек переложит на стальные плечи машин, а сам в новом, красивом обществе посвятит себя тому, к чему лежит его душа, — науке, изобретениям, искусствам, физическому самосовершенствованию, будет развиваться гармонично, радуясь жизни и пользуясь ею во всей полноте.

— Может быть, и мы еще успеем к этому времени. Во всяком случае, молодежь, присутствующая здесь, она-то определенно к нему успеет. Ну, а не успеем, так пусть те, кому на пользу пойдут плоды нашего труда, пусть они вспомнят, помянут нас добрым словом, как сегодня помним и чтим, мы тех, кто под водительством партии большевиков вырвал у царя и капиталистов России власть для народа, для нас с вами. Нет ничего страшнее, чем жить без цели. И нет ничего радостнее, чем видеть всегда перед собой заветное, во имя которого хочется жить и жить.

Там же, на заводе, его вызвали к телефону. Из Высокогорска звонил Артамонов. Ему непременно надо встретиться с Василием Антоновичем. Дело не то чтобы горит, но и тянуть с ним не хотелось бы. Когда Василий Антонович будет в Старгороде? Он, Артамонов, тоже приедет в тот день. Договорились на субботу, — раньше просто не поспеть по таким дорогам.

Суббота завтра. Сегодня к вечеру доберутся до Старгорода, помоются с дороги, отдохнут, с Артамоновым встретятся утром. Сказал, что подымется с полночи и будет к одиннадцати часам, не позже. Чего ему надобно, — трудно догадаться. Во всяком случае, задумал, видимо, нечто очень важное, если снизошел до того, что сам едет к маломощному соседу. Вот уж что для Артамонова не типично: обращаться с просьбами к кому-либо, кроме секретарей ЦК и министров. А может быть, у него и не просьба, а какой-нибудь диктат? Неизвестно, неизвестно. От Артамонова можно ждать всего.

Проехали селение, перед которым на указателе было сказано, что это поселок Ленинский. Красивые веселые домики, в центре несколько двухэтажных зданий, здание правления, Дом культуры, магазины, множество довольно высоких деревьев вдоль улиц и на центральной площади.

— Так ты еще и не побывал здесь, Василий Антонович? — сказал Лаврентьев.

— Каюсь. Но мне известно, кто был агрономом в этом поселке.

— В этом, Василий Антонович, не пришлось. Это детище Антона Суркова. Агрономствовал я вон там, в низине, где развалившаяся церковь видна. Там было село Воскресенское. От него только церковь и осталась. Село снесли. Гнилое было место. Да…

Василий Антонович видел, что воспоминания взяли за сердце Лаврентьева.

— Может быть, остановимся? — спросил его. — Нет уж, Василий Антонович. На минуту останавливаться — нет смысла. А на дольше — нельзя, не успеем до сумерек в Старгород. Жми, дорогой товарищ Бойко!

Василий Антонович знал, что с этими местами связаны романтические страницы жизни Лаврентьева. Искалеченный, пришел он сюда после войны, агрономом в колхоз, — не захотел сидеть в канцеляриях облземотдела. Здесь он воевал с какими-то районными бюрократами, здесь у него были любовные истории, отсюда он уехал в райисполком председателем и отсюда же увез жену, которая возглавляет теперь областную сортоиспытательную станцию. Была простой колхозницей, — миновало тринадцать лет, стала кандидатом наук, директором важного учреждения. А село Воскресенское превратилось тем временем в поселок Ленинский. Люди все могут, пределов их возможностям нет. Только чтоб были они, эти люди, с горячим сердцем и светлой головой. Страшнее всего такие, которые, что называется, отбывают номер, «ответственные исполнители», по сути дела — чиновники, канцеляристы. В социалистическом, а тем более в коммунистическом обществе не должно быть «исполнителей» даже со столь громким титулом: «ответственные». Коммунизм — это творчество, и строить его должны не исполнители, а творцы. Каждый человек, каждый работник в таком обществе должен быть творцом, смелым, убежденным, знающим, настойчивым.

Поселок Ленинский давно скрылся за поворотами лесной дороги, а Лаврентьев все оглядывался, все смотрел по сторонам, на лице его была взволнованная улыбка.

— Ну, что? — сказал Василий Антонович. — Будто старый дневник листаешь?

— Много всякого перевидал я в жизни, — ответил Лаврентьев. — А вот тут самый большой кусок сердца оставил. Идут годы, забывать бы надо, а совсем наоборот, все сильнее сюда тянет. Летом непременно приеду хотя бы на недельку. Пошлите уполномоченным.

— На сенокос, например! — Василий Антонович засмеялся. — Хорошее дело — быть уполномоченным на сенокосе! Погода — что надо! Девчата — что надо! Весело.

— Плоховато, Василий Антонович, ты еще знаешь сельское хозяйство, — сказал Лаврентьев. — Не очень-то хорошая погодка случается в сенокос. Бывает, дожди льют. Скосишь травы, выберешь солнечный час. А по ней как даст дня на три сеногной этакий. Волком воешь, не знаешь, что и делать. Потемнеет сено, все питательное из него дождем выколачивается. Вешала придумываешь, под навесами сушишь. Кое-как провялишь, словом, — начнешь в стога складывать, — опять дождь. Горит оно в стогу, преет. Сунешь туда щуп — шомпол такой, стальной или железный — нагревается.

— Ну, а девки-то, девки, — они-то от дождя не линяют! — подшучивал Василий Антонович.

— Какие уж девки! Все время выговор над тобой висит, проработка какая-нибудь. Не до девок.

— А я иной линии держался, когда по молодому делу ходил, — сказал вдруг Бойко. — Я, Василий Антонович и Петр Дементьевич, если неприятности какие, о них, о девчатах, не то что не забывал, а как раз тут-то и помнились они мне особенно. Пойдешь к ним, все и забудется. Девчата — народ душевный. Притулишься к которой, согреет, приласкает, слово окажет, и вся эта неприятность — как ветром ее снесет.

— Ты так считаешь?.. — ответил Василий Антонович рассеянно, вновь вспомнив об Артамонове. — Может быть, может быть…

Назавтра Василий Антонович и Лаврентьев ожидали Артамонова в кабинете Василия Антоновича. Пробило одиннадцать, и Воробьев отворил дверь. Вошел Артамонов. Тяжелый, в сапогах, в неизменном темно-синем кителе, седой, но, как всегда, крепкий; острые глаза колюче смотрели из-под бровей. Нет, он выглядел не просителем.

Василий Антонович распорядился принести чаю, сказал Воробьеву, чтобы их никто не беспокоил, — сели к столу. Артамонов оглядывался по сторонам.

— А неплохой кабинетик. У меня поскромнее. — Зато дела у тебя в области посолиднее наших. Артамонов промолчал.

Принесли чай, он бросил в стакан несколько ломтиков лимона и четыре или пять кусков сахару, принялся мешать ложечкой.

— А здорово у вас за дорожное дело взялись, — сказал, отхлебнув глоток. — Еду-еду, везде песок, везде гравий… Смотрите, истреплете на этой штуке транспорт. К посевной без тракторов, без автомашин останетесь. Без горячки к такому делу надо подходить. Вы что — за год хотите выполнить задачу, какую мы четвертый год одолеваем? Не выйдет, соседушки любезные. Выше головы не прыгнешь.

— Ну это вы, Артем Герасимович, самому себе противоречите, — сказал Лаврентьев. — Вы же за год решили продажу мяса государству увеличить втрое. И увеличили, верно? Звание Героя Социалистического Труда получили. Прыгнули значительно выше головы. Ведь для этого понадобилось, конечно, чтобы каждая корова вместо одного трех телят принесла.