Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

• Название: Секретарь обкома
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Роман «Секретарь обкома» — страстная книга, ратующая за творческое отношение к жизни, к труду во имя коммунизма, против всего косного, отжившего, что мешает нашему продвижению вперед. Глубокая убежденность автора в правильности отстаиваемых им идей придает произведению большую эмоциональную силу.

Основная удача романа — это образ его главного героя, секретаря обкома КПСС Василия Антоновича Денисова. Человек высокой культуры, смелых поисков и большого личного обаяния, он являет собой пример подлинного партийного руководителя, отдающего все свои творческие силы борьбе за счастье народа. В решении задач коммунистического строительства он находит новые формы руководства и партийного воздействия на умы и сердца людей.

---

49

Впервые в своей жизни Юлия была так занята. Работы, забот, неожиданностей оказалось настолько много, что порой ей просто не верилось, выдержит ли она это все. Она занималась переоборудованием неудобной сцены в Доме культуры комбината, она разыскивала энтузиастку-костюмершу, она ходила спорить в завком по бесконечным поводам — нужны были средства, нужны были материалы; она думала над репертуаром, над оформлением спектаклей; режиссера не было, она решила, что сама возьмется за постановку. Но и это еще далеко не все, — а формирование-то актерского коллектива! Желающие шли и шли. С ними было нелегко. Самые неспособные, как всегда и бывает, думали о себе, что они-то и есть главные таланты на комбинате. Такие упорствовали в желании выйти на сцену; отвергнутые Юлией, они отправлялись в завком, в партком. Оттуда Юлии звонили, просили еще разок испытать того или иного кандидата в комбинатовекие Москвины или Качаловы.

Заслышав об организации Народного театра, к Юлии шли не только с комбината, — шли со всего города. Экспансивные мамаши вели к «ней своих дочек, уверяя, что те еще в пятилетнем возрасте начали обнаруживать артистическое дарование и так декламировали, так декламировали «В лесу родилась елочка», что у покойного дедушки Феди слезы капали в борщ. И в то же время те, кто воистину обладал даром актера, стеснялись, прятались, их надо было разыскивать, уговаривать.

Все в молодом, возникающем театре держалось на страстной, необоримой тяге к искусству. У него еще не было ни директора, ни администратора, ни режиссера, ни помрежей, — никого, кроме Юлии и актеров, которые могли, если надо, строгать, пилить, красить, таскать тяжести, куда-то ходить, с кем-то спорить и ссориться, что-то где-то «вырывать».

Юлия, не привыкшая к таким заботам, часто даже не знала, как за то или иное приняться. Но никому об этом не говорила. Все страхи и сомнения переживала наедине с собою, все раздумия оставляла на ночь. А днем и вечером ее видели неизменно кипящей, в энергичном, захватывающем и других, жизнерадостном движении.

Время от времени звонил Владычин, интересовался, как идут дела с театром. Народный театр был его мечтой, и он предлагал Юлии любую помощь, лишь бы ее театр поскорее показал свое лицо. «Надо сделать так, Юлия Павловна, чтобы не только не уступить профессионалам, но превзойти их. Превзойти молодостью, выдумкой, температурой чувств. Ничего не бойтесь, размахивайтесь, как можно шире и свободней. Если что, немедленно звоните мне».

Но Юлии было неловко бегать за помощью к Владычину. Ей казалось, что она от этого непременно потеряет в его глазах. Она боролась с трудностями сама. А трудностей все прибывало и прибывало. Странно, но городской драматический театр стал проявлять к молодому, еще только рождающемуся театру не что иное, как ревность. Там, где все давным-давно сложилось, где все срослось меж собой, начали побаиваться, как бы рядом не возник плечистый конкурент и самим фактом своего существования не заставил что-то менять в привычном, что-то отбрасывать и искать Новое. В городском театре начали посмеиваться над Юлией, над ее добровольными помощниками, стали распускать о ней противненькие анекдотцы.

Когда тем или иным путем до нее доходили эти недружелюбные высказывания, на какие-то минуты Юлии становилось тоскливо и горько, в такие минуты она готова была схватиться за телефонную трубку и звонить Владычину. Но тем не менее ни разу этого не сделала. Нет, не таких разговоров хотела она с Владычиным, нет. Уж если и та ночь не придвинула его к ней ни на один сантиметр, то рассуждения о трудностях театра только еще больше оттолкнут.

Юлия помнила и хранила в сердце каждую мелочь той ночи. Она ощущала дымный запах избушки, она слышала шорох волн, она видела солнечный лучик над дверью, видела отпечаток нитяных ячей на щеке Владычина. Иной раз она досадовала на то, что, утомленная ходьбой, надышавшаяся непривычным свежим воздухом, так мгновенно уснула. Ведь она женщина, в ее силах было многое, она многое могла изменить в ту ночь. Да, она сплоховала, — думалось ей иной раз. Но кто знает, может быть, и нет, может быть, в том-то ее и счастье, что она не выстояла перед подступившим неодолимым сном. Будь иначе, может быть, уже не стало бы даже и этих деловых разговоров с Владычиным. Кто знает. Он человек не простой, у него все по-своему, по-другому.

В один субботний вечер Юлию вызвали из репетиционной к телефону. Говорил Владычин. Он говорил такое, чего Юлия еще от него не слыхала, но всегда так хотела услышать.

— Юлия Павловна, очень странно, конечно, но у маня оказалось свободное время. Может быть, погуляем? — Она молчала, поэтому он добавил: — Вечер такой теплый, тихий. Почти как в Крыму.

Юлии хотелось крикнуть: «Да, да, идем, немедленно идем! Даже если там и не тепло, как в Крыму, а пурга и мороз в сто градусов. Идем, все равно!» Но в репетиционной ее возвращения ожидало восемнадцать молодых рабочих и работниц, инженеров и техников, бухгалтерш и медицинских сестер. Репетировалась важная, острая сценка из новой пьесы, по поводу которой возник страстный опор, прерванный этим звонком.

— Вы молчите? — сказал Владычин. — Или нас разъединили?

— Я не молчу, я думаю, — ответила она голосом человека, которого только что приговорили к пожизненным каторжным работам.

— У вас, может быть, репетиция? — догадался Владычин. — Тогда давайте отложим наше гуляние на завтра. А завтра вы свободны?

— Да, да! — сказала она обрадованно и вместе с тем уже заранее страшась, что до завтра что-нибудь в планах Владычина изменится и он уже позабудет об этом уговоре с ней. — Завтра — да, я свободна.

Она не спала почти всю ночь. Она так вертелась, стараясь найти положение, которое помогло бы ей уснуть, что из-под нее то и дело уползала на пол простыня, с нее съезжало одеяло, за торец кушетки заваливались подушка с думкой. Июньская ночь коротка. С двух часов уже начало светать. Через каждые десять — пятнадцать минут Юлия брала в руки будильник, смотрела на его стрелки, подносила его к уху, — слушала, идет ли, хотя стук механизма и без того был достаточно громок.

В результате утром, взглянув в зеркало, она себе не понравилась и чуть от этого не разревелась: физиономия желтая, под глазами сине-зеленое, глаза мутные, как у коровы. Отвратительно. Нельзя, чтобы он ее увидел такой, нельзя никуда идти в таком виде.

И все же, перешагнув через советы и требования благоразумия, она ровно в девять была в условленном месте, у скамьи в саду над Кудес-ной. Владычин ее ожидал.

— Вы удивительно точны. — Он был явно обрадован. — И тогда, помните, в райком пришли секунда в секунду, и вот сейчас… У женщин это не очень распространенное качество.

Он не знал, понятно, что за всю ее жизнь Юлия была так точна всего лишь два раза. Именно эти два раза, которые он только что назвал.

— Ну и куда же мы отправимся? — спросил он, глядя ей в лицо, отчего она смутилась и принялась делать странные движения руками то у — глаз, то вокруг рта — чтобы скрыть, как ей казалось, кошмарные следы бессонной ночи. — Может быть, туда же, на озеро? На пароходе?

— Хорошо, — сказала Юлия, соглашаясь. Но тут же к ней прищла другая мысль. — А может быть, в лес поехать? — предложила она. — Вы знаете такой лес — Стоверстный бор?

— Знаю, конечно. Это в двадцати километрах от города. Вы правы, место там замечательное. Что ж, поедемте. Пойдем, найдем такси. С утра они свободны.

— Такси? А разве у вас нет казенной машины?

— Разумеется, есть. Но разве уж так обязательно, чтобы райкомовский шофер даже в воскресенье знал, куда и с кем отправился секретарь райкома?

— А разве это тайна?

— Хотелось бы, чтобы было тайной. Пусть хоть что-нибудь будет тайной. Пусть хоть чего-нибудь обо мне не знают. Пусть хоть один день я буду совершенно свободен. Разве вы этого не понимаете?

— Понимаю. Идемте.

Мчась в такси по дороге, Юлия старалась вспомнить и не пропустить то место, до которого в прошлом году они доехали с Птушковым. Она не могла бы точно объяснить, почему, но именно сюда хотелось ей приехать с Владычиным, именно здесь оказаться с ним вдвоем. Она помнила, что то место было прекрасное, но спутник у нее был тогда отвратительный. Может быть, ей хотелось исправить что-то испорченное? Нет, она не могла объяснить свое желание. Но ей хотелось именно сюда, сюда.

— Так не годится, — сказал вдруг Влады-чин. — Мы едем без всякого провианта. Это легкомысленно. Мы умрем с голоду в лесу, надо вернуться.

— Нет, нет, не надо возвращаться — горячо воскликнула Юлия. — Это плохой знак. Нет, нет. Мы будем питаться плодами диких растений, ягодами и кореньями трав.

Он засмеялся.

— Хорошо, согласен. Будем охотиться с перочинным ножом на мамонтов и бронтозавров.

— Да, да, а я в пещере примусь меж двумя плоскими камнями растирать зерна диких злаков и печь лепешки на огне, если мы его добудем.