Олег Селянкин - Они стояли насмерть

• Название: Они стояли насмерть
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1960

Автор романа «Школа победителей» Олег Константинович Селянкин родился в 1917 году в гор. Тюмени. Среднее образование получил в гор. Чусовом.

Окончил высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. В Великой Отечественной войне участвовал с лета 1941 года. Был командиром роты морской пехоты на Ленинградском фронте, дивизионным и флагманским минером в Волжской флотилии и командиром дивизиона в Днепровской флотилии. Награжден двумя орденами Красной Звезды, орденами Красного Знамени, Отечественной войны 2-й степени и медалями.

Писать начал в 1946 году. Первый сборник его рассказов «Друзья-однополчане» был выпущен Пермским книжным издательством в 1951 году. После этого вышли отдельными книгами повесть для юношества «Есть так держать!», сборники рассказов «Мужество» и «Земляки», повесть «На капитанском мостике», рассказы «Маяк победы» и «Злыдень», познавательная книжка для детей «Тайны полноводной Камы».

---

Много бакенов перевернули бакенщики за эти дни раструбами вверх. На отдельных участках они образовали почти коридоры, узкие, извилистые. Но фашисты своего не добились: суда по-прежнему двигались по Волге. Если в первые дни фашистским самолетам удавалось поставить мины тайком, то теперь это стало невозможным: на обоих берегах вгрызлись в землю посты наблюдателей. Разные были наблюдатели. Среди них можно было встретить матроса, бакенщика, рыбака и просто жителя прибрежного села или города. Волга принадлежала им всем, все вместе они и охраняли ее.

Норкин уже командовал не двумя тральщиками, а целым отрядом их. Они прибыли в разное время, из разных дивизионов, но работали дружно, напористо. Контр-адмирал Голованов несколько дней придирчиво присматривался к Норкину, контролировал его распоряжения, но однажды позвал его к себе в каюту и, как всегда просто, сказал:

— Вам, старший лейтенант, поручаю наблюдение за минными полями и за караванами на этом участке. — И точно показал границы владений Норкина. — Вы здесь полный хозяин и распоряжайтесь. Вопросы есть?

Вопросов не было. Норкин хорошо усвоил урок, который ему преподал Голованов, «сердцем понял» то, что сейчас от него требовалось. Да и приспособиться к тактике фашистов не стоило большого труда. Норкин и все другие моряки могли заранее рассказать все, что произойдет ночью. Действия врага были на редкость однообразны, шаблонны. Обычно с наступлением сумерек над рекой пролетал первый самолет. Он проверял реку, смотрел, нет ли на ее груди не успевшего спрятаться каравана. Потом появлялись другие. По тому, как вели себя самолеты, матросы определяли и цель их боевого вылета. Бомбардировщики, злобно гудя, ходили над берегами, выискивали притаившиеся пароходы, а самолеты с минами, или, как их называли матросы, — миноносцы, — вели себя на первом этапе нахально, вызывающе. Они не жалели пуль, и по трассам можно было почти всегда безошибочно определить их путь. Стрельба преследовала одну цель: напугать наблюдателей, прогнать их с берега. Пошумев, они улетали, чтобы потом незаметно, неожиданно прилететь вновь и тайком поставить мины.

День сегодня начался неудачно. Тральщики Норкина расчистили фарватер, провели по нему караваны и уже возвращались обратно, когда зазвенел корпус катера от удара воды, а сам он рванулся вперед, словно кто-то его подтолкнул сзади. Норкин выскочил из рубки и оглянулся. Катера, который шел за ним, не было. Только вода еще кипела на том месте да, как поплавки, покачивались на расходящихся волнах обломки спасательного круга.

— Семнадцатый взорвался! — доложил сигнальщик.

Ни командир катера, ни Норкин ему не ответили. Да, взорвался семнадцатый. Такова уж профессия. Ходишь, ходишь и сам не знаешь, придешь ли сегодня к месту стоянки.

Еще несколько минут сигнальщики всматривались в воду, ожидая, не появится ли хоть один матрос, а потом опустили бинокли. Тральщики, как солдаты во время парада, сомкнули строй. Траление не могло прекращаться, ни на минуту.

И если бы не этот случай, сегодня были бы самые спокойные сутки. Впервые получилось так, что к ночи на участке Норкина не осталось ни одного парохода, и катера, замаскировавшись ветками, стояли у берега, как обыкновенные наблюдатели. Где-то тихонько бренчала гитара, а из каюты Маратовского пробивался тоненький луч света. Там готовили к выходу очередной Боевой листок. Листки выходили ежедневно, их ждали с нетерпением, и обычно около единственного члена редколлегии командира отделения мотористов Хлебникова в это время всегда толпились любопытные. Каждому хотелось первому взглянуть на газету, первому прочесть об итогах работы за сутки. Хлебников, ссылаясь на обеспечение тайны корреспонденции до их опубликования, гнал любопытных, вступал с ними в бесконечные споры, и бывали случаи, когда листок выходил с большим запозданием. Чтобы это не повторялось, Маратовский, как командир катера, уступил редколлегии свою каюту.

Сегодня никто не вертелся около двери, не дергал ее за ручку. С траурной каемкой выходил Боевой листок. Уже третий за время минной войны на Волге.

Матросы сидели на палубе плотной кучкой. Сейчас, как никогда, хотелось быть всем вместе.

…Взлетел один, за ним другой и третий..
Под свет огней и человечий гам…
…А в море волком выл разгульный ветер,
И волны в страхе жались к берегам.

— напевал пулеметчик Миньченко, тихо аккомпанируя себе на гитаре. Голос его нежно стлался над притихшей рекой, заставлял думать о семнадцатом, о других катерах и о самом себе.

— Не скули! — прикрикнул Мараговский.

Повис незаконченный аккорд в воздухе. Миньченко осторожно положил гитару рядом с собой. Слышно, как что-то бормочет Хлебников в каюте Мараговского.

— Эх, не знаю, что бы я сделал фашистам! — неожиданно сказал минер Копылов. — Ненавижу—слов нет!

— Разве у тебя ненависть? — процедил сквозь зубы Мараговский.

Норкину даже показалось, что он видит в темноте его кривую усмешку-гримасу.

— А что, по-твоему? — растерялся Копылов.

Он служил во флоте только второй год, и его все счи» тали молодым матросом, «салажонком». Круглоголовый, с широким лицом и вечной немного извиняющейся улыбкой, он производил впечатление человека безобидного, бесконечно доброго.

— С чего ей у тебя быть? Тебя лично каким боком война зацепила?

Мараговский явно перестарался, Норкин хотел было выступить на защиту Копылова, но тот и сам бросился в словесную схватку.

— Как понять, каким боком зацепила?.. Или ты думаешь, что обязательно нужно потерять кого-то? Иначе ненависти быть не может? Мой батя, как до войны работал, так и сейчас работает на лесосплаве! И что из этого? У меня кровью сердце заходит, когда подумаю, что там делается! — Копылов махнул рукой на запад. — За тебя, за других я их ненавижу!

Копылов замолчал, Слышно было его шумное дыхание. Не совсем удачно сказал Копылов. Не совсем ясно он выразил свою мысль, но Мараговскому, может быть, и не хватало таких грубоватых, простых слов. До этого многие утешали его. Говорили и о том, что жизнь впереди, что будет еще не один сын, что, хотя горе у него большое, но есть люди, у которых оно во много раз больше, страшнее. Не брали те слова за сердце, не выжимали слезу.

— Не злись… Я ведь так, — тихо ответил он, и голос его теперь не был скрипучим, неприятным.

Чтобы переменить разговор, Норкин повернулся к Никишину и спросил:

— А ты, Саша, по-прежнему настаиваешь на своем рапорте?

Никишин поперхнулся махорочным дымом, закашлялся и невнятно пробормотал:

— И охота вам ворошить такое старье.

Рапорт Никишин подал еще весной, когда тральщики только впервые были спущены на воду. Однажды Никишин вошел в каюту Норкина и спросил:

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

— Что случилось, Саша?

— В том-то и беда, что ничего не случилось. Сижу здесь, прямо скажем, как на курорте. Остается только одно: снять тельник, штаны, остаться в одних трусах, подставить голое пузо солнцу и петь… Вроде того, что: «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья». Стыдно людям В глаза смотреть! Ребята на фронте последние силы в общее дело вкладывают, а я здесь погоду пинаю!..

— Временно, Саша, временно… И не погоду пинаем, а готовимся.

— Уж вы, товарищ лейтенант, меня не агитируйте, а спишите в морскую пехоту!.. Не могу сидеть сложа руки, когда фашисты землю мою топчут! — И Никишин протянул рапорт.

Норкин взял его и, не читая, сунул в карман кителя.

— Не ожидал от вас, товарищ старшина первой статьи. Вы смотрите на события только со своей колокольни и забыли, что не вы самый знающий человек в государстве! Я уверен, что есть причины, из-за которых партия приказала нам находиться именно здесь, а не в другом месте… Можете идти, товарищ старшина первой статьи.

Это была их единственная размолвка за время совместной службы, и они оба тяжело переживали ее. Каждый считал, что виноват только он и никто другой. Норкин обвинял себя в том, что увез Никишина с собой из морской пехоты я главное — обращался с ним как с товарищем, а не как с подчиненным, не наблюдал за ним повседневно.

Больше разговор не возобновлялся, рапорт Норкин разорвал и выбросил в тот же вечер, но теперь внимательнее присматривал за Александром, был требовательнее к нему, чем к другим матросам. Никишин воспринимал это как должное. Он считал, что конец их дружбе. Сегодняшние слова командира доказали обратное. Дружба сохранилась, однако и не забыл старший лейтенант той ошибки.

Где-то за лесом взвилась и упала белая ракета. Немного погодя над катерами Норкина мелькнула тень самолета. Ночной разбойник увидел сигнал и спешил, выжимая из моторов все, что они могли дать.

— А что, товарищ старший лейтенант, если мы завтра сами покажем фашистам караван? — предложил Мараговский.