Илья Фаликов - Полоса отчуждения

• Название: Полоса отчуждения
• Автор: Илья Фаликов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Вот, вот.

Они шли вдоль могил с разнообразными надгробьями - богатыми, бедными или по большей части никакими, заросшими травой забвения, неухоженными. Как на всех кладбищах мира, здесь пели птицы. Иннокентий присмотрелся: синица, щегол, малиновка - знакомая картина. Человеческие имена на плитах и памятниках потускнели или стерлись. Никаноров произнес с большой грустью:

- Исчезают, совсем исчезают первостроители дороги и города. Об этом есть за-мечательные стихи у Мпольского...

Это было сказано так внезапно, так сердечно, что Иннокентий почувствовал прилив слез к глазам. На высокой сосне запел какой-то пернатый. Никаноров сурово бросил:

- Никогда не разбирался в птицах, черт бы их побрал.

Развернувшись медленно, как дредноут, он в одиночку пошагал на выход из кладбищенского сада. Шел автор ста романов Никаноров, шел примерно 34-й год, или I-й год Кан-дэ.

У ворот Никаноров остановился, подождал Иннокентия.

- Простите, забыл попрощаться. И кстати, вы давно из Владивостока?

- Да нет. Был совсем недавно, в октябре 98-го. Сейчас как раз пишу записки о своем посещении родного города. Хотите ознакомиться?

- Очень, очень любопытствую.

Иннокентий вынул из внутреннего кармана пиджака легкую тетрадку форматом десять на пятнадцать сантиметров под твердой обложкой цвета зеленовато-желтого мрамора с надписью "Manager's nots". Никаноров открыл наудачу.

"Вереница крыс в четыре-пять голов средь бела дня неспешно переходила улицу Ленинскую в самом центре города. Они вышли из кафе "Алые паруса" (прежнее название). Это было самым кромешным впечатлением в прошлый мой приезд. Улицу стали опять называть Светланская, по ее девичьему имени. Во Владивостоке не произошло тотального перетряхивания городской топонимики. Может, и к лучшему. Наиболее же удачным возвращением старого названия я считаю улицу Шефнеров-скую: капитан-лейтенант А.К. Шефнер командовал транспортом "Манджур", вхождение которого 2 июня 1860 года в будущую бухту Золотой Рог стало рождением города (сперва поста). Поэт Вадим Шефнер - его прямой потомок. Честно говоря, именно поэтому мне так дорог этот факт.

Вереница крыс... Господи, что же тут страшного! По нынешним-то временам. Есть факты почище. Краевому архитектору плеснули в лицо кислотой в подъезде его дома (черепковские враги тут же стали копать под мэра: дескать, архитектор нашел какие-то грешки в дорожном строительстве). Лейтенант пограничной службы с автоматом разбойничает на дорогах, отнимая машины (от "КамАза" до "Ниссан Террано"). В подземелье под бывшим Домом пионеров бродят дикие голодные псы, и не дай бог туда сунуться - разорвут. Сам бывший Дом пионеров - это еще более бывший дом военного губернатора (дореволюционного), здание небольшое, но весьма стильное, и за него идет война деловых людей, по ходу которой совсем недавно одна дама покусала одного господина, точно чуя под ногами родственную энергетику четвероногих. Где милиция? Где надо: сотрудники УВД и прокуратуры, все в форме, производят обыск в помещении УОПа - внутриведомственная вражда. Между тем, говорят, во Владивостоке на данном историческом этапе нет положенца (кормчий криминалитета): непорядок в работе дальневосточного общака, базирующегося в Комсомольске-на-Амуре. Может быть, поэтому милиция порой занимается не свойственным ей делом, довольно гуманным, впрочем, - ненастным осенним вечерком в отделение милиции вошла девушка, родила на пороге, и роды принял майор. Роженицу затем увезли в роддом, где она отказалась от чада. Что впереди у этого ребенка? Не те ли 100 граммов героина, на которые приезжие таджики уже закупили трехкомнатную квартиру, да все же попались?"

- Занятно, - сказал Никаноров, вернул Иннокентию блокнот и раскланялся.

VII

Чайка превращалась в фазана, райскую птицу. Она села на радужное нефтяное пятно, медленно покачивающееся вместе с ленивой волной. Но чаек и пушкой нельзя было бы отогнать от этого места в бухте Золотой Рог.

У правой стены 36-го причала, треща боками бортов, впритирку стояли военные корабли разных типов и размеров. У левой стены - гражданские суда, из которых через иллюминаторы выбрасывалось недоеденное людьми. Не жадничали и военные коки, а точнее, нарушали всяческую дисциплину, опорожняя от остатков пищи свои котлы, кастрюли и ведра прямо за борт.

Чайка не хотела быть фазаном - отлепившись от нефтяной радуги метра на два вверх, она зашлась невыносимым визгом. Так визжал наш поросенок Васька, которого батя прошлой осенью завел, будучи в отпуске на берегу, и вскорости зарезал с помощью дяди Славы. Она и кричала, как поросенок.

Я тоже тут пасся. Около миноносца мы всем двором побирались под кормовым трапом, вверху которого вываривался в мареве зноя вахтенный матрос с повязкой на рукаве выгоревшей форменки. Его и просить не надо было, сам все понимал. Выносить нам тарелки - нельзя. Вахтенный молча показал мне большим пальцем за свою спину по направлению к правому борту. Ясно. Придется прыгать. Держась за раскаленный от солнца кнехт, на котором, казалось, кипит смола, я оттолкнулся ногами от причального бруса, вдребезги разбитого швартующимися судами. Я прыгнул солдатиком - вниз ногами, руки по швам, у самой воды разбросав их, чтобы тут же выскочить из воды. То же самое сделал Блоха. Впрочем, прыгнул он первым.

Мы вразмашку поплыли к правому борту, сквозь лужи мазута, сквозь кочующие островки перепутанной морской травы с застрявшим в ней мусором, сквозь густое стадо прожорливых морских птиц, больших, как гуси, и тоже злобных. По ходу заплыва мы задирали головы и смотрели на борт корабля. Из иллюминатора высунулась голова кока в белом колпаке. Рука спустила нам на веревочном конце две невысокие алюминиевые кастрюльки. Кок негромко крикнул:

- Тару вернуть!

Назад мы поплыли на спине, держа добычу в руках и бурно работая ногами, про-изводящими кипение воды. Нас уже ожидали под причалом, у свай, на суше. Двенадцать алчных ртов набросились на десять мясных котлет с черным хлебом и на компот по-флотски. То и другое было еще теплым. Запах еды был так остр, что забивал всю вонь 36-го причала. Я сидел на камне, наполовину торчащем из воды, и в ногах моих пошевеливались сизо-красные крабы, затаившиеся в своих каменных донных ущельях. Прибой прибивал к берегу рвань мертвых медуз.

- Отнеси тару, - сказал я Блохе.

- Пусть Косой отнесет.

Косой поместил кастрюльки одна в другую, прикрыл обеими крышками и, придерживая крышки большими пальцами сверху, на спине отправился к судну под бешеный шум из-под ног.

Пришла пора казачить. Всей голой стаей, в мокрых трусах, двинули в парк Дома пионеров. Там работала карусель и было чем поживиться. В том смысле, что в собиравшейся там толпе пацанов и девчонок, с родителями и без них, нетрудно было выбрать жертву для ограбления. Это и называлось казачить.

Я задержался у статуи Ермака. Честно говоря, я не знал, Ермак ли это, но чугунного бородатого витязя в шлеме и кольчуге с мечом на поясе я считал Ермаком, уж и не знаю отчего. А! Вот отчего. Песню о нем слышал. По радио. Там, в песне, он тонул, а здесь, в парке, стоял как ни в чем не бывало и был очень могуч. Я сел верхом на его плечи, обхватив его голову руками. Горячий чугун жег ладони и пальцы. Мой пах сквозь трусы тоже нагревался от плеч богатыря, но спускаться с него не хотелось. Я забыл про карусель. Плечи Ермака - это вам не карусельная крашеная коняжка с полувыдранной мочалкой гривы.

- Атас!

Я узнал голос Блохи. От карусели бежала наша свора, за ней - билетерша карусели с громким воплем. Казаки рассыпались по кустам, я застыл на Ермаке - он уже попросту сжигал меня. Когда все утихло, я сполз наземь и, держась за пах, поскакал в сторону летнего кинотеатра. Это рядом. Там шла драка. Матросы бились с солдатами, а с теми и другими - курсанты мореходки. В воздухе полыхали бляхи, утяжеленные приваренным к ним изнутри свинцом. Трещали ребра и черепа. Но общим матросско-солдатским противником были курсанты. Эти размахивали палашами. Длинные такие были палаши, прямые, от пояса до земли, в ножнах, с позолоченным эфесом.

Мои дружки толпились неподалеку, болея за матросов. Я подключился. Блоха, заметив меня, сказал:

- О! Где тебя носит? Перебздел, что ли? Мы там билетершу почистили. Сейчас пойдем за мороженым. Вот только досмотрим.

- Гляди, уже патруль бежит, - сказал я.

Грохоча подкованными ботинками, приближалась грозовая туча флотского патруля. Драчуны разлетелись в разные стороны. В руки патруля попались два дохлых солдатика, на которых старлей, командир наряда, махнул рукой: отпустить. И повернулся уходить. Маленький патрульный матросик тайком от командира ловко дал обоим солдатам по очереди пиндаля в зад.

- Молоток, - оценил Блоха.

В летнем кинотеатре который раз шел "Подвиг разведчика". Он уже надоел, лучше бы "Дети капитана Гранта", а еще лучше - "Тарзан". Мы поедали мороженое в вафельных стаканчиках - карусельщицу облегчили на целых три рубля, и мороженого хватило на всех - под недавно побеленным памятником Ленину со Сталиным, которые расположились в кресле (Ленин) и на стуле (Сталин). Что будем делать? Идем на "Подвиг разведчика"?