Борис Фальков - Тарантелла

• Название: Тарантелла
• Автор: Борис Фальков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Слушай её, читай слово за словом. Это тебе по пути: всё равно ты влачишь себя по всему этому слева направо, или тебя влекут, какая разница? Неважно и кто влечёт, какие у них имена. Смотри, вон один из них, безымянных, но так щедро разбрасывающих перед тобой намёки и предупреждения, что почти уже исчерпаны их запасы. Он - вот, и это его появление, возможно, последнее из них. Оно воплощено в этого прохожего с сутулой спиной, пробирающегося вдоль обшарпанной стены ковыляющей паучьей походкой. В его надвинутую на глаза кепку. Подойди, скажи ему спасибо. Больше всё равно некому: кроме него вокруг никого.

Вот он, пытается скрыться от тебя. Спеши перехватить его, пока он не забился в расщелину стены. Он - тут, а говорят, из города они убежали все: в степь мрачную, безводную. Щиплют там кочки подле каменных кустов, ягоды можжевельника - хлеб их. Вот какой урожай получают они в своём кооперативе или латифундии. Из пустыни каменной, по слухам, они переселились в окружающую её глиняную, а какой в том толк? Обе слеплены из одной грязи и заключены одна в одной, подобно русским идолицам. Давно обезвожены они обе, всю влагу высосало из их тканей, протоков и желез своим хоботом солнце, чёрный горбатый тарантул. Оно выдавило из них влагу подобно тому, как и ты выдавила свой пузырёк на губе: легко. Выдавило, и наглухо опеленало собственными её парами обезжизненную мумию. Оно тоже - вот, хотя на него и глянуть-то нельзя, не то что коснуться, а глянув - увидеть. Попытка это сделать безнадёжна, как безнадёжна игра с огнём, ведь пламя - не мясо, не кости, не камень, которые в большей части своей жидкость, пусть и в прошлом. Пламя на сто процентов пламя, его гудение низкое, словно подземное, в твоих ушах - на сто процентов гуд. Гудением пламени, бьющим в затылок гулом крови я взываю к тебе, a ты всё жалуешься, что я не слушаю тебя! Что только смотрю на тебя!

Если тебе недостаточно угрожающего гудения моего, то будь готова к новым укусам. Тебя обступили обстоятельства, а кто подсовывает тебе их, кто, надевающий одну за другой их маски, сам есть высшее обстоятельство, обставшее тебя со всех сторон? Кто, если не я, создаю и науськиваю на тебя, подзуживаю все обстоятельства, лезу к тебе под шкуру, чтобы и там зудить, гудеть! От меня не спрячешься, я проникаю во все щели - меня можно увидеть и в каннелюрах колонн, поддерживающих церковный портал, ты ведь тогда не ошиблась. И в этом пробирающемся вдоль стены прохожем, не ошибись и сейчас.

Неблагодарная, ты жалуешься на моё равнодушие, или спрашиваешь - начто это мне! Да нато, что я так хочу. Захочу, в иной раз захочу иного, а сейчас я хочу тебя так, как может хотеть лишь пламя. Ты сама виновата: подняла меня и заставила носиться по ветру, подобно языкам пламени. И теперь тебе не на кого надеяться, не на кого уповать, кроме меня. Да, моё пламя кусает тебя, я укусил давно - и заставил тебя носиться. Но я и сам поражён своим укусом, иначе отчего же меня на части рвут боли, и начто я сам так безумно выплясываю, что меня тошнит от жажды тебя! С тех пор, как я впервые глянул на тебя, разламывается у меня голова, и мои внутренности кипят, не переставая. Причина всех моих страданий - ты одна, и у меня один мотив, стремление избавиться от болей, избавиться от тебя, какая ты есть. Никаких противоречий, ни в терминах, ни в деле. Я гляжу на тебя, да! Но ты сокрушаешь меня, как львица, как самка, сука, равнодушная к моим мукам: откуда тебе знать, каковы они. Ты ещё не знаешь, что такое настоящая боль.

И вот, ты мне иного не оставила, не дала: вогнала в борьбу за тебя с твоим хозяином. В его гостиницах множество таких, как ты, и всё же он безмерно ревнив и без борьбы не отдаст своего. Но я выхожу в охоту на тебя, его самку, на круглосуточный гон не как трусливый клоп, подползающий к жертве только в покровах мрака. Я уже не скрываю от тебя мраком лица своего, смотри на меня и ты. Смотри, я кусаю тебя подобно разъярённому тарантулу, преследующему кобылу на её же пастбище. Я принуждаю и измождённую клячу плясать, резво перебирать копытами. Кусаю - пляши, я так хочу. Я хочу вернуть тебе - твоё, заплатить по твоей же мере: ты ещё узнаешь, что такое настоящая боль и кто тебе настоящий Хозяин. Ибо я пожру тебя вмиг, как пожирает пламя соломинку, не так, как сырые дровишки костров на посвящённом другому конвейере, веками поджаривавшие ста тысячам ведьм их собственное мясцо, но так и не прожарившие его вполне. Скажешь мне ещё за то спасибо.

Ты глядишь на меня, но видишь только бельмо на глазах твоих. И радуги, окружающие его. Потому что ты смотришь на солнце, мумия ты девочки! Так и долина в окрестностях города Сан Фуриа, обескровленная мумия, глядя на меня, видит лишь кольцо гор, отгораживающих её от живого моря. А меня, который слепил её такой, какая она есть, слепил и сами горы - не видит, не хочет видеть. И это естественно: мне всегда сопротивляется глупая материя, которой и не существовало бы без меня. Ни её, ни брожения и схваток в ней элементов, ни тектонических метаморфоз, а, значит, ни глиняных долин, ни меловых гор, ни самого мела. И морские облака без меня никогда не смогут перевалить через горы, чтобы ударить в город Сан Фуриа молнией: без меня нет и молнии. Не сможет рассеяться уплотнённый, скапливающийся над некогда болотистой долиной туман, но и выступающий из всех вещей и размывающий их очертания близорукий твой туманчик. Ибо и ты, моя золотая, и эта золотистая долина - не более, чем бельмо на моём глазу, которому только предстоит преобразиться в сияющую радужную оболочку.

А преображение неизбежно: коли захлопнули крышку мышеловки - тебе крышка, мышка. И вот, ты мечешься в коробочке одна, моль человеческая. Ты тащишься пустынями, обмотанная собственными вонючими испарениями, доодиноченная до отчаяния самка-львица. Ты жаждешь одного: лечь и забыться, но в этом костре нет места, чтобы лечь, а забыться в нём можно только навсегда. Тебя мутит от жажды встретить в пустыне живую душу, но единственная повстречавшаяся тебе душа лишена малейшего признака жизни. Вон та, пробирающаяся вдоль обшарпанной стены, упакованная в непременную кепку и чёрный пропыленный костюм. Пуговица на вороте её рубашки наглухо застёгнута, и глубоко засунуты в карманы руки с грязными ногтями. Тебе уже знакомы такие души.

Выбирать не из чего, девочка, и тебе иного не дано. Собирай-ка остатки своей былой львиной храбрости и двигайся навстречу. Давай, двигай, не ложится львица, пока не съест добычи, не насытится. Вот, ты подвигаешь себя вплотную к этому прохожему - и сходишься с ним метров за десять до гостиничного порога. Занимаешь лучшую для нападения позицию: открытую, лицом к лицу. Поколебавшись, спрашиваешь у него... что? Ну, хоть, "который час", или любую другую глупость, про почту или ресторан. Слышишь? Он отвечает тебе "не понимаю". Будто ты совсем скверно изъясняешься на его языке.

Ты пытаешься что-то объяснить ему. Он не слушает, хочет пройти дальше. А ты, конечно - сразу воспылав бешенством, прижимаешь его лопатками к стене. А он, разумеется - грубо, отстраняет тебя. Ты хватаешь его за ветхий, весь в отвратительных паутиноподобных клочьях обшлаг рукава, так тебе жутко оставаться в пустынях одной. Но он вырывает рукав из твоих ослабевших пальцев и уходит, ни разу не обернувшись: послушный инструмент обстоятельств. Сам обстоятельство, часть обставшего тебя всеобщего обстоятельства - общего давления на тебя. Выйдя к тебе, он проходит перед тобой, и уходит, бесследно исчезая там, откуда и выступил: из тёмной трещины переулка - в переулок тьмы.

Но и ты не глядишь ему вслед, а зря. Надо бы присмотреться к нему, к ещё одному из посланных тебе предупреждений. Только ты ничего уже не хочешь и слышать о предупреждениях, так они нахально липнут к тебе. Да, коровка, ты просто увязла в них, во всей этой работе, которую ты считала своей, во всей этой вязкой, cоответствующей почти всем принятым канонам разработке материала. Всем, кроме одного: места и времени, где проводится разработка, её тут и теперь. Не дожидаясь показа самого материала, его экспозиции, разработка сразу заняла её место, началась прежде её начала и продлилась, чтобы исчерпать себя прежде, чем начнётся она. Что ж, всякий разрабатываемый сейчас материал хоть и дан заранее, до его разработки, и он несомненно в прошлом по отношению к ней, прежде неё, но становится он прошлым лишь после начала разработки, потом, когда уже появилось это сейчас, теперешнее, и это так же несомненно. Появляющееся раньше прошлого теперешнее, как и потом, расположенное прежде всякого сейчас, трудно вместить даже в воображение. Но зато всё оно легко вмещается в движение: и вот, тебя сразу, без прелюдий загнали не в твою - в эту работу, в разработку не твоей темы - самой тебя. И ты завязла не в своей в чужой работе, подобной, нет, тождественной замешиванию глины для творения, перемешиванию болота, в котором содержатся все необходимые творению элементы. Вот, всколыхивая его, ты и всколыхнулась сама, и погружаешься в него глубже и глубже. Ты взбешена этим, ещё бы: вся искусанная живущими в этом болоте ядовитыми пауками, ты измучена неуёмным зудом вконец. Твои качели со свистом взлетели в зенит и замерли там: в нестерпимой близости тысяч пылающих солнц, размноженных ловко подставленными зеркалами. Конечно же, ты приходишь в ярость. Твои прежние смущение и страх, и даже безмерное отчаяние - всё плавится в этом тигле, с его утысячерённой фокусирующими зеркалами мощью. Ничто не мешает теперь твоему бешенству стать ровно пылающей яростью, под непомерным давлением переплавиться в неё.